У последней границы - Кервуд Джеймс Оливер - Страница 41

• Предыдущая
• 41/53
• Следующая

Вокруг Алана стали сгущаться сумерки, напоминая завесу холодного сырого тумана, надвигавшегося издалека. Час за часом Алан шел вперед. Когда он начинал чувствовать голод, он съедал кусок вяленого мяса, запивая его холодной прозрачной водой из ручейков, попадавшихся ему на пути. Только тогда, когда судороги начали сводить его ноги, он остановился, чтобы отдохнуть, зная, что это необходимо сделать.

Был час ночи. Считая путешествие до стоянки Татпана, он уже шел почти без перерыва семнадцать часов. Растянувшись на спине в поросшей травой впадине, где маленький ручей журчал около самой головы, Алан почувствовал, до какой степени он устал. Ему был необходим отдых. Сначала он старался не засыпать. Он твердил себе, что не смеет закрывать глаза. Но изнеможение наконец взяло верх, и он уснул. Когда Алан проснулся, пение птиц и яркое солнце, казалось, подтрунивали над ним. В сильной тревоге он вскочил на ноги. Алан взглянул на часы — вместо того чтобы отдохнуть три или четыре часа не закрывая глаз, он крепко проспал шесть часов.

Немного спустя, быстро подвигаясь вперед, Алан перестал жалеть о случившемся. Он чувствовал себя готовым к борьбе. Он глубоко вдыхал воздух в легкие и на ходу завтракал вяленым мясом. Он старался наверстать потерянное время. Промежуток между половиной двенадцатого и двенадцатью он почти бежал. За эти полчаса ему удалось достигнуть вершины холма, с которой уже можно было различить строения его ранчо. Он не заметил там ничего особенного и облегченно вздохнул и засмеялся от радости. Услышав свой отрывистый, странный смех, Алан понял, до какого напряженного состояния дошли его нервы.

Через полчаса Алан поднялся из лощины, находившейся за домом Соквэнны, и попробовал открыть дверь. Она была на запоре. На его стук ответил чей-то голос. Алан назвал себя. Засов загромыхал, дверь открылась, и он вошел в комнату. Ноадлюк стояла в дверях своей комнаты с ружьем в руках. Киок предстала перед ним, свирепо зажав в руке длинный нож. Между ними стояла Мэри Стэндиш. Она посмотрела в лицо Алану и пошла к нему навстречу. Он услышал, как Ноадлюк что-то шепнула, и увидел, как Киок быстро последовала за ней в другую комнату.

Мэри Стэндиш протянула ему обе руки. Взгляд ее глаз выдавал, скольких усилий стоило ей сдержать себя и не закричать от радости по поводу его прихода. Этот взгляд заставил сердце Алана сильнее забиться, хотя он и мог прочесть в нем страдание и безнадежность. Он сжал ее руки и так улыбнулся, что ее глаза расширились от удивления.

Мэри Стэндиш быстро перевела дыхание. Ее пальцы вцепились в него. Казалось, что утраченная надежда в одно мгновение вернулась к ней. Теперь, когда Алан увидел этот свет в глазах девушки и убедился, что она цела и невредима, он нисколько не был возбужден, он не был даже взволнован. Но его лицо выражало любовь. Она видела это и чувствовала силу этой любви за безграничным спокойствием, с которым он улыбался ей. У нее вырвалось рыдание — такое тихое, что его можно было скорее принять за вздох. А потом с ее губ сорвалось легкое восклицание, в котором крылось удивление, понимание и непередаваемая вера в человека, который мог так доверчиво улыбаться перед лицом трагедии, грозившей погубить ее.

— Росланд в вашей хижине, — прошептала она. — А Джон Грэйхам где-то позади, вероятно, на пути сюда. Росланд грозит, что если я Добровольно не соглашусь пойти за ним…

Алан почувствовал дрожь, пробежавшую по всему ее телу.

— Остальное я сам понимаю, — сказал он.

В течение одного мгновения она стояла молча. Серогрудый дрозд пел на крыше. Потом, словно перед ним был ребенок, Алан обеими руками взял ее голову в свои руки и смотрел девушке прямо в глаза, находясь так близко от нее, что чувствовал ее теплое дыхание.

— Вы не ошиблись в своих чувствах в тот день, когда я уходил? — спросил он. — Вы… любите меня?

— Да.

Еще несколько мгновений смотрел он ей в глаза. Потом отошел. И даже Киок и Ноадлюк услышали его смех. Это странно, подумали они, — Киок со своим ножом, Ноадлюк со своим ружьем: на крыше поет птица, Алан Холт смеется, а Мэри Стэндиш стоит в полном безмолвии.

Через несколько секунд Соквэнна, сидевший на корточках у маленького окна чердака, где он провел с винтовкой на коленях столько времени без сна, увидел своего хозяина, который шел по открытому месту. Что-то в походке Алана вызвало в памяти старика воспоминание о давно прошедших днях, когда расщелина Привидений гудела от криков битвы. Его руки, сморщенные и скрюченные теперь от старости, принимали участие в героической защите своего народа от угнетателей, пришедших с далекого Севера.

Затем Соквэнна увидел, как Алан вошел в дом, где был Росланд; пальцы старика тихо застучали по старинному барабану, лежавшему рядом с ним. Его взгляд устремился на отдаленные горы, и он запел про себя старую боевую песню, умершую и забытую всеми, кроме Соквэнны.

Он закрыл глаза, и снова из тьмы выступила яркая картина: извилистые тропинки, по которым собирались бойцы, на лицах которых выражалась жажда битвы.

Когда Алан вошел в свою комнату, закрыв за собой дверь, Росланд сидел у письменного стола. При виде вошедшего, он не обнаружил ни малейшего волнения и поднялся, чтобы поздороваться. Росланд сидел без пиджака, засучив рукава, и он не пытался скрыть, что вволю порылся в книгах и бумагах хозяина хижины.

Он приблизился к Алану, протягивая ему руку. Это был не тот Росланд, который на «Номе» советовал Алану не вмешиваться в чужие дела. Он держал себя так, будто встречал друга, и приветливо улыбался перед тем, как заговорить. Что-то такое побудило Алана ответить улыбкой. Под этой улыбкой скрывалось восхищение перед самообладанием неожиданного гостя. Небрежно пожав протянутую руку, Алан заметил, однако, что в теплом пожатии Росланда не чувствовалось неуверенности.

— Как поживаете, Парис, старый дружище? — добродушно приветствовал его гость. — Я видел, как несколько минут тому назад вы зашли к Прекрасной Елене, а потому я ждал вас. Она немного испугана. Ее нельзя в этом упрекать: Менелай весьма разгневан. Но верьте мне, Холт, я и вас не упрекаю. Я слишком хороший спортсмен. Все это дьявольски хитро задумано. Она может вскружить голову любому человеку. Я хотел бы быть в вашей шкуре теперь. На «Номе»я и сам с удовольствием стал бы предателем, если бы только она выразила малейшее желание.

Он достал из жилетного кармана сигару — большую, толстую сигару с золотым ободком. Что-то такое опять побудило Алана принять сигару и закурить. Вся его кровь кипела, но Росланд ничего не замечал. Он видел только кивок головы, спокойную улыбку на губах Алана и явно беззаботное отношение к создавшемуся положению. Это понравилось агенту Грэйхама. Он снова сел на стул перед письменным столом и жестом предложил Алану сесть рядом.

— Я полагал, что вы тяжело ранены, — сказал Алан. — Вы получили скверный удар ножом.

Росланд пожал плечами.

— Это знакомое вам дело, Холт, — расплата за удовольствие бежать со смазливым личиком. Одна из тлинкитских девушек, там, в третьем классе, — помните? Миленькое существо, не правда ли? Я хитростью заманил ее в свою каюту, но она оказалась непохожей на других индейских девушек, которых я знал. На следующую ночь брат или возлюбленный или еще кто-то через открытый люк пырнул меня. Удар оказался неопасным. Я пролежал в госпитале только неделю. Удачно вышло, что меня туда положили. Иначе, я не увидел бы однажды утром из окна миссис Грэйхам. От какого пустяка зависит наша судьба, а? Если бы не было девушки, ножа и госпиталя, я не очутился бы теперь здесь, сердце Грэйхама не трепетало бы от нетерпения, а вам, Холт, никогда не улыбнулось бы величайшее счастье, которое вряд ли вам когда-нибудь представится.

— Боюсь, что я вас не понимаю, — сказал Алан, скрывая свое лицо в густом клубе дыма. Его безразличный тон произвел сильное впечатление на Росланда. — Ваше присутствие заставляет меня думать, что счастье, пожалуй, повернулось ко мне спиною. В чем может заключаться выгодность моего положения?

• Предыдущая
• 41/53
• Следующая