Гедеон - Эндрюс Рассел - Страница 2

В молодости он и не представлял себе, что будет выглядеть так, как сейчас.

Он решил, что пора побриться. Достал электробритву и, как обычно, пожалел, что нельзя соскоблить щетину старомодным лезвием. Жена не разрешала. Говорила, что с лезвиями никогда не угадаешь. А вдруг он порежется? И придется проводить первую за день встречу, налепив на подбородок клочок туалетной бумаги? Иногда он размышлял, сказал бы об этом кто-нибудь или все сделали бы вид, что ничего не замечают. Вряд ли он узнает. Бритье старомодной безопасной бритвой — слишком непредсказуемый поступок для человека его положения.

Когда он побрился, как обычно недовольный результатом, то лег на холодный кафельный пол и начал делать упражнения для спины. Прижал колени к груди, обхватил их руками и стал раскачиваться взад-вперед, чувствуя, как растягиваются напряженные мышцы.

Конечно, в доме был спортзал. Она, как образцовая жена, переоборудовала под него одну из спален второго этажа, установив там самые современные тренажеры. Иногда он там занимался, например проводил минут десять на беговой дорожке или качал пресс. Но утренние упражнения на растяжку ему нравилось делать в ванной. Там было уютно и тихо.

А лучше всего было то, что он мог остаться наедине с самим собой.

Кошмарный сон начал постепенно блекнуть. Как обычно, утро принесло некоторое облегчение. А сегодня — еще и новое понимание. Потому что, в некотором смысле, с наступлением рассвета сон не закончился. Какая-то его часть осталась и манила, соблазняя. Обещая освобождение и правду.

Он страшился этой правды больше, чем самого сна. Боялся обнаружить то, что, как подозревал, наверняка было правдой. И все же он знал, что должен сделать.

На стене ванной, справа от зеркала в золоченой раме, висел телефон. Человек снял трубку, чуть помедлил, барабаня пальцами по розовой мраморной плите со встроенной двойной фарфоровой раковиной. Этот звонок был ежедневным ритуалом, и во время разговора человек всегда смеялся или сиял от давно забытой гордости. Но сегодня он не хотел набирать номер. Требовалось время обдумать то, что он скажет, и что, скорее всего, услышит в ответ. Судя по всему, сегодня не будет повода ни для радости, ни для гордости.

Все-таки он позвонил, и на другом конце провода отозвался веселый голос, который слегка дрожал от преклонного возраста говорившей и, казалось, был профильтрован сквозь семьдесят лет джина, самокруток и беспорядочных любовных связей.

— Мама, — произнес человек, стараясь говорить ровно и спокойно.

Голос пожилой женщины был полон неподдельного удовольствия.

— Черт меня подери, если это не слишком ранний час даже для тебя! Ты там совсем заработался.

— Не больше обычного.

— Поговори со мной, сынок.

— А я что делаю, мама?

— Нет, расскажи мне. Я по голосу слышу: что-то неладно. Ты бы не стал звонить так рано.

— Когда ты в последний раз заглядывала в сейф?

— Сейф? А с чего бы я…

Женщина замолчала. Человек подождал, пока она наконец не поймет, в чем дело. Мать сообразила довольно быстро.

— Милый, — сказала она. — Я не открывала его уже очень давно. Проклятый артрит, чтоб его…

— Пожалуйста, загляни в сейф.

Мать не спросила, зачем ему это нужно. Просто отошла от телефона минут на пять, оставив сына ждать на линии. Когда женщина вновь взяла трубку, то сообщила об увиденном.

И тогда он оказался лицом к лицу с правдой. Она предстала перед ним, такая неопровержимая и беспощадная, что у человека перехватило дыхание и он согнулся, словно от боли. Дар речи покинул его на время, а душа опустела.

Мать слишком хорошо знала сына и не стала тратить лишних слов. Только сказала, что любит его. Что ему не нужно так переживать. Она сделает все, что нужно.

Она попросила простить ее.

Человек повесил трубку и немного постоял, опершись на мраморную стойку, чтобы не упасть. Ему понадобилась целая минута, чтобы собраться с силами и шагнуть под душ. Обжигающие струи били его по груди, затем по спине, вокруг клубился пар, затуманивая кабинку и зеркало. На миг почудилось, что кошмар вернулся, вдруг стало нечем дышать, и тогда человек резким движением выключил воду. Прислонившись к стене душевой кабинки, он хватал ртом воздух до тех пор, пока мысли не стали проясняться.

И тогда он принял решение.

Он вышел из душа, вытерся пушистым белым полотенцем, взял сначала дезодорант, потом — одеколон. Человек думал только о том, как прост и легок придуманный план.

Его одолевало сомнение, сможет ли он это сделать.

В гардеробной для него уже приготовили одежду. Темно-синий костюм, белая рубашка, галстук в красную и синюю полоску. Тонкие черные носки до середины голени. Начищенные до зеркального блеска туфли. Рядом с одеждой лежало аккуратно напечатанное расписание на сегодняшний день. Человеку предстояло провести четыре утренние встречи, за которыми следовал ланч с финансистами с Уолл-стрит. Вряд ли тут возникнут какие-то сложности — воротилам просто нужны деньги. Такое впечатление, что сейчас всех интересуют только деньги. Всех, кроме него. Он ничего не делал ради денег.

Страх, вот что всегда им двигало.

Уже четверть седьмого. До начала рабочего дня есть еще немного времени. Но придется поторопиться.

Он позвонил шоферу и велел подогнать машину. Ему хотелось уехать без промедления.

Потом сбежал вниз по ступенькам. Неожиданно стала дорога каждая минута. Ему многое нужно было сказать. Очень многое.

Семь пятнадцать утра.

Сейчас он знал, что собирается сделать. Он избавится от кошмара. Навсегда.

Шестой по величине собор в мире.

Каждый раз, когда отец Патрик Дженнингс стоял на кафедре, он не мог поверить, что читает проповедь в шестом по величине соборе в мире.

А еще священник не мог отогнать от себя мысль: «Я этого не заслуживаю. Люди узнают мою тайну, и я все потеряю».

Отец Патрик зубами вцепился в заусенец на большом пальце правой руки. Кожа вокруг ногтя была воспаленной и потрескавшейся и сразу начала кровоточить. Священник посмотрел на тонкую красную струйку, стекающую к суставу, и печально покачал головой. С недавних пор скорбь стала его жизнью.

Отец Патрик терял веру в Бога и не знал, что с этим делать.

Неверие грызло священника изнутри, разъедало душу.

Он шесть лет проучился в духовной семинарии в Маркетте и закончил ее с отличием. Быстро снискал репутацию прогрессивного священнослужителя, способного с блеском отстаивать любую, даже самую суровую доктрину Рима, опираясь на логику и не отвращая от религии подавляющее большинство современных верующих, которые ищут в церкви утешения, но не хотят поступиться собственными удобствами. Более того, говорили, что отец Патрик — несравненный оратор. Его паства как завороженная слушала даже самые длинные и серьезные проповеди. Он обладал сочным, выразительным баритоном, успокаивающей манерой общения, свойственной хорошим докторам, и внешностью, которой бы позавидовал любой красавчик актер. Не пил и не курил. Неукоснительно придерживался обета безбрачия. Ну, по крайней мере с того времени, как решил посвятить себя религии. Вскоре молва о его добродетелях достигла ушей кардинала, и почти сразу же молодого священника заметили епископ с архиепископом. Они то и дело приглашали отца Патрика отобедать, способствовали его переводу в столицу и сделали настоятелем.

Шестого по величине католического храма в мире.

Некоторым священникам не понравилось, что их обошел какой-то выскочка. Епископ находился уже в преклонных летах, и был недалек тот час, когда ему предстояло выбрать преемника. Молодой пастырь, несомненно, числился первым кандидатом, что вызвало немало зависти и досужих разговоров. Но отец Патрик встретил нападки во всеоружии, и вскоре недовольство утихло. В конце концов, он прекрасно знал свое дело. И любил его.

Собор Святого Стефана — даже сам отец Патрик мысленно называл его так, хотя официально храм именовался Вашингтонским кафедральным собором Святого Стефана и Апостолов — был величественным готическим строением и легко смог бы соперничать с любой подобной церковью четырнадцатого века в Италии, Англии или Франции. Постепенно, камень за камнем, вознеслись ввысь неф, летящие контрфорсы, трансепты и своды, и теперь каждый замирал от восторга и гордости при виде этого сооружения, восхищаясь исходящей от него силой.