Обьект - Щербинин Дмитрий Владимирович - Страница 29

— Пропаганда, — произнёс Эван.

— Да, совершенно верно — пропаганда. Помнишь, я тебе рассказывал о Клодуне, который прежде жил в твоей квартирке. Да — он печатал и распространял свои призывающие к революции стихи, но изначально эти стихи были одобрены нашими людьми и в нашей же подпольной типографии отпечатаны…

Эван встал с кровати, несколько раз быстро прошёлся по узенькой комнатушке, и произнёс:

— Я бы тоже хотел написать такие стихи. Но у меня сейчас в сердце только боль, только неприязнь к Мэрианне, которая вовсе не Ангел, а…

— Тебе вовсе и не обязательно сочинять стихи. У нас уже есть тексты листовок, и листовки напечатаны. Я хотел бы предложить тебе первое задание: ты должен распространить триста листовок по нашему сто двадцать седьмому району.

— Да, конечно же, я согласен, — сразу ответил Эван.

— Но запомни: дело это смертельно опасное. Листовки надо клеить на видных местах, в том числе — на входы в подъезды. Ты ведь замечал, что по нашему району разъезжает много патрулей законников. Но это, так сказать, явные законники, их, если приглядеться, издали видно. А ведь есть ещё и законники, переодетые в гражданское. Скажем, будешь ты листовку наклеивать, а он из подворотни выскочит, да и сцапает тебя. Что дальше: свяжут тебя, поведут в участок. Там начнётся допрос: откуда получил листовки. Скажешь — сам напечатал — тебе не поверят. Спросят — где же твоя типография? А у тебя и нет никакой типографии. Допрос будет продолжен… У них есть свои способы, чтобы вытянуть признание. Простое избиение — это самая лёгкая мера воздействия. Предположим, ты, в конце-концов не выдержишь, назовёшь меня.

— Я вас никогда не выдам! — воскликнул Эван.

— Это просто слова, на деле всё может оказаться иначе, — спокойно произнёс Шокол Эз. — Так вот. Я готов к смерти, и я приму смерть. Боль? Я знаю, что такое боль… Я старый человек, и я умру в самом начале допросов. На этом ниточка к подполью и оборвётся. Ну а ты, ослабленный пытками, будешь отправлен на рудники, где не протянешь долго…

— Зачем вы все это рассказываете? — спросил Эван.

— Я просто предупреждаю, то может быть. Чтобы ты знал… Если хочешь, откажись прямо сейчас, и никто не назовёт тебя трусом.

— Нет! Я хочу бороться. Я клянусь, что не подведу вас.

— Вот и хорошо. Сейчас я вручу тебе листовки, но прежде чем идти на улицу, переоденься в более соответствующую этому району одежку, и спрячь понадёжнее чек на миллион эзкудо.

В специально пришитом внутреннем кармане у живота помещалась кипа листовок, а также — тюбик с клеем. С этой кипой Эван казался пузатым, но, в общем-то, совсем не подозрительным гражданином Аркополиса. Может, он опух от голода, или просто напился…

Но, прежде чем выйти на улицу, Эван остановился между пятым и шестым этажами в своём подъезде, и в свете грязной, мерцающей от неровной подачи электричества лампы, прочитал текст листовки:

"Люди! Вы — не граждане Аркополиса! Нет! Мир лучше, чем те трущобы, в которые загнало вас правительство! Вы работаете на преступников из правительства, вы исполняете их преступные законы, и в награду за это гниёте в нищете! Вы можете жить в лучших местах, в лучших условиях. Существует тысяча миров — прекрасных, цветущих. Но преступники не выпускают вас туда потому, что боятся, что вы станете рабами! Этого боится преступное правительство и их прислужники — законники. Тысячи честных людей уже гниют в шахтах. Возможно, это ваши родные. Так что же вы прозябаете? Оставьте страх, оставьте нерешительность. Подключайтесь к борьбе: передавайте содержимое этих листовок своим друзьям, саботируйте указы правительства, оказывайте помощь активным участникам Сопротивления. Помните, что наша Победа близится с каждым днём! Да здравствует Свобода! Да здравствует открытое небо для всех!"

В общем-то, Эван уже был знаком с текстом этой листовки, но он решил перечитать её ещё раз, чтобы зарядится уверенностью в том, что он делает правое дело.

Да — он был полностью согласен с этой листовкой, он жаждал поскорее вырваться из ненавистного Аркополиса, улететь к дальним мирам, исследовать их, забыть свою боль…

И вот Эван выскочил на улицу. Помня наставления Шокола Эза, постарался успокоиться, идти тихо, незаметно, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания…

Вот пересечение двух улиц — на этом пересечении высится фонарный столб.

Но фонарь уже давно не работает — он прогнулся и прогнил, также и многое другое в сто двадцать седьмом районе Аркополиса. Эван быстро огляделся. Вроде бы никого не было видно. Но это все "вроде бы", а наверняка нельзя было сказать, ведь в этом месте всегда царил сумрак.

Эван поднял голову, с тоской посмотрел в лазурное небо, где все было так ясно и открыто, где висели тёмные шарики недостижимых миров, и… резким движением достал из потайного кармана первую листовку, также быстро достал тюбик с клеем, намазал заднюю сторону листовки, приложил её к фонарному столбу.

И всё ждал, что его окрикнут или же сразу схватят. Но никто его не окрикнул, никто не схватил. Эван поспешил к следующей цели…

Через несколько часов Эван постучал в дверь к Шоколу Эзу, тот открыл ему, и юноша вошёл. Только добрался до кровати, и тут же плюхнулся на неё, развалился, прислонившись спиной к стенке.

Шокол Эз подал ему чай и печенье на блюдечке. Спросил заботливо:

— Что — очень устал?..

Эван шумно выдохнул воздух и тут неожиданно улыбнулся. Юноша сказал:

— Да — что скрывать — устал я. Но ведь я сейчас себя почти счастливым чувствую — знаю, сделал полезное дело. И буду продолжать этим заниматься. Вот отдохну немного и снова побегу листовки расклеивать.

— Так ты все триста листовок расклеил?

— Да… у-у-ф-ф…

— Все делал, как я тебя учил? Оглядывался, проверял, что никакой помехи нет?

— Всё именно так и делал. Никакой слежки не было.

— Ну, новичкам всегда везёт… В следующий раз, прежде чем в этот подъезд заходить, попетляй по закоулкам.

Отныне каждый день протекал для Эвана и напряжённо и однообразно — он расклеивал листовки по сто двадцать седьмому району, и количество этих листовок всегда было одинаковым — по триста в день. Эван не был доволен таким положением вещей. Ему уже хотелось чего-то большего, возможно — вооружённой борьбы. Шокол Эз заверял его, что скоро у Сопротивления будет крупное дело, в котором найдётся место и для Эвана. Но пока что дни сменялись днями и ничего не изменялось. Как-то раз Эван был разбужен стуком в лестничную дверь. Он был уверен, что это Шокол Эз принёс очередную порцию листовок.

Но какого же было его изумление, когда за порогом он увидел личного водителя Мэрианны Ангел. Тот расплывался в безукоризненной, белоснежной улыбке и говорил:

— Уважаемый Эван, Мэрианна Ангел снова хочет видеть вас…

— Да пусть эта…, - с яростью начал было Эван, и тут осёкся.

Он вдруг понял, что не испытывает к Мэрианне Ангел ни прежней романтической любви, ни недавней ненависти. И, право, за что он должен был её ненавидеть? Ну оказалась она совсем не такой, какой он ожидал. А почему, спрашивается, она должна была быть возвышенной, непорочной, любящей только его, Эвана? Она жила своей, обычной для Аркопольской киноактрисы жизнью, и ничего плохого Эвану не сделала. То есть, она, конечно, разрушила его светлую мечту, но и мечта то возникла только потому, что Эван был слишком глуп, наивен. Мэрианна же полюбила его молодое тело, и уже доставила ему немало приятных минут. Почему бы не повторить эти минуты?

Шофёр стоял за порогом и, улыбаясь, глядел на юношу. И Эван произнёс:

— Ну что ж — я согласен… Спускайтесь вниз… я скоро выйду…

Шофёр пошёл вниз по лестнице (лифт так и не починили), а Эван постучал в дверь к Шоколу Эзу. Тот открыл сразу же, спросил:

— Что — не пойдёшь сегодня расклеивать листовки?

— Вы слышали? — удивился Эван.

— Да, слышал. В нашем делу надо быть начеку…

— Я их расклею, но только потом…