Космонавт Сергеев - Шурлыгин Виктор Геннадьевич - Страница 28

• Предыдущая
• 28/37
• Следующая

— Здравствуйте, старший лейтенант Сергеев, — улыбнулась медсестра, сидящая за обыкновенным канцелярским столом. — Давайте ваши документы.

— Мне подождать? — Саня положил на стойку вызов и командировочное предписание.

— Можете подождать. А можете, если хотите, сразу сдать вещи и получить госпитальное белье.

— Я сразу.

— Тогда пройдите, пожалуйста, по коридору, третья дверь направо. Старшая сестра-хозяйка как раз на месте.

— Спасибо, я — мигом.

— Можете не спешить. Время у вас есть.

— Разве испытания начнутся не сегодня?

— Ох уж эти летчики, — вздохнула медсестра. — Все бы им на реактивных скоростях. Жить спешат на реактивных скоростях, любить, комиссии проходить. А медицина, товарищ старший лейтенант, ваших скоростей не приемлет. Сдадите анализы, пройдете предварительный осмотр, по кабинетам походите, а уж потом, если спешить не будете, может, и до испытаний дойдете. А поспешите, — смешок послышался в ее голосе, — глядишь, и на пенсию проводим. Тут у нас один генерал недавно лежал, большой начальник. Все покрикивал: прошу ускорить, ускорить приказываю. И доускорялся — подчистую списали. Теперь, говорят, цветочки на даче разводит.

Кроваво-красные табло пожарищем вспыхнули у Сани перед глазами.

— Я буду медленно поспешать, — повторил он излюбленную фразу майора Громова.

— Вот и молодец, — сказала медсестра. — Поспешишь — давление подскочит, пульс, тестовые пробы не сумеешь выполнить и — будь здоров, лейтенант Петров.

— Я — Сергеев, — робко поправил Саня.

— Вижу, что не Гагарин.

— А вы… Гагарина… знали?

— Знала, конечно, — вздохнула медсестра. — Как не знать. И Гагарина знала, и Титова, и Николаева… Всех знала…

— А Гагарин… не спешил?

— Он, товарищ Сергеев, улыбался, — женщина подняла голову. — К отоларингологу идет — улыбается. К хирургу — улыбается. На качелях Хилова укачивают — улыбается. На центрифуге ломают — улыбается. Спокойный был, жизнерадостный. Бывало, с прогулки возвращается, спрячет руки за спину, а в руках, знаю, цветы — товарищи по его просьбе привозили, случалось, и сам с клумбы незаметно рвал. Поставит букетик в стакан и улыбается. Ни слова не скажет, только улыбнется, а на душе сразу хорошо становится. Когда Юрий Алексеевич у нас лежал, наш брат — младший медперсонал — все норовил в дневные дежурства попасть. Такой вот человек был — всех понимал, каждому горю сочувствовал. А уж как погиб, так мы год, наверное, ревом обливались. Соберемся где-нибудь, начнем по-бабьи перебирать, кто что помнит, и — в слезы. Одна говорит, Юрий Алексеевич моему сыну дружеское письмо написал, когда парень учиться стал плохо. Другая рассказывает, как в гости неожиданно с женой приехал, когда захворала. Ну а я всё букетики его вспоминаю — подснежники, ландыши, гвоздики. Да что говорить — высокого полета был человек. Настоящий и в большом, и в малом.

— Спасибо, — сказал Саня, чувствуя необыкновенное стеснение в груди. — Большое вам спасибо, извините, не знаю имени-отчества.

— Антонина Максимовна, — вздохнула медсестра. — А спасибо за что ж? Так уж вышло. Память о хорошем до гробовой доски остается.

Представления и реальность не стыковались. Не было стекла и металла, не было кроваво-красных табло и жестоких эскулапов — обыкновенные люди с обыкновенными горестями и радостями встретили военного летчика Александра Сергеева в госпитале, где проходил обследования и испытания легендарный Гагарин. И палата, в которую определили Саню, была тоже самой обыкновенной больничной палатой: четыре койки, четыре тумбочки, графин с водой, четыре стакана, репродукция с картины Шишкина «Утро в сосновом лесу», белые шторы, белый матовый плафон над потолком, белые березы за окном. Посреди комнаты стоял стол, накрытый белой скатертью, за столом, когда Саня вошел, азартно играли в шахматы двое.

Один — белокурый гигант — был молод, непомерно здоров, крепок, как штангист, свеж, румян. Другой уже стар, седовлас; глубокие морщины, словно рвы, рассекали его смуглое лицо.

— А! Свежий человек! — зарокотал, оборачиваясь, белокурый гигант. — Давай знакомиться! — И первым протянул могучую лапу: — Жора. Балтийский флот.

— Георгий Степанович, — представился пожилой, смущенно улыбнувшись. — Бывший летчик. Транспортная авиация. Тут на предмет списания в запас. Язва.

Койка у окна скрипнула, и Саня увидел худенького, спортивного, похожего на подростка юношу.

— Леша, — негромко сказал он. — Лейтенант. Летчик-вертолетчик.

Наступило молчание. Все трое выжидательно смотрели на старлея доблестных ВВС.

— Саня Сергеев, — улыбнулся он. — Тоже лейтенант, только старший. И тоже летчик.

— Отлично! — подвел итог Жора. — Располагайся, Саня, — твоя койка рядом с Лешиной. Только в ритме вальса. Мы тут напрочь отрезаны от мира — ждем свеженьких анекдотов.

— Анекдотов?

— Чего ты удивляешься? По радио ведь анекдоты не рассказывают, — он кивнул на наушники, лежащие в изголовьях кроватей.

— Ну, пожалуйста, — сказал Саня. — Если надо — грузинский анекдот. Приходит один грузин к другому в гости. «Садись, дорогой, — говорит хозяин. — Вино пить будем!» — «Нельзя мне, дорогой, — отвечает гость. — Врач запретил». Хозяин обиделся: «Мне тоже запретил, а я ему триста рублей дал — разрешил!»

Моряк Балтийского флота хохотал так, что колыхались шторы на окнах.

— Еще! Еще расскажи!

Саня на мгновение задумался.

— Идет по лесу охотник. Видит, на высоком дереве, на суку, сидит медведь и ножовкой пилит сук. «Что делаешь? — говорит охотник. — Упадешь! Разобьешься!» — «Медведь умный, медведь знает, медведя нечего учить!» Побродил охотник по лесу, возвращается обратно: медведь валяется под деревом с побитой физиономией. «Ну, что я тебе говорил!» — «У-у, — рычит зверь. — Сук выдержал, дерево сломалось».

— Пилит сук, на котором сидит, сук пилит. — Слезы навернулись на глаза моряка. — Ты, Саня, наш человек. Принимаем в свою команду. Садись, обыграю тебя в шахматы!

— Я мастер спорта по шахматам, — пошутил Саня.

— Пустяки. К нам в Кронштадт однажды Карпов Толя приезжал. Чемпион мира, не знающий поражений. Так вот, хочешь верь, хочешь нет, я у него выиграл!

— У Карпова?!

— Во, — Жора по-босяцки чиркнул большим пальцем правой руки по зубам. — Век моря не видать!

— Расставляй!

— Готово.

Играл морячок из Кронштадта так себе — часто зевал, ходы не продумывал, комбинации не разрабатывал. Основная тактика сводилась к физическому натиску да к тому, чтобы взять побольше фигур противника. Но жадность губит человека. И моряк на четырнадцатом ходу поплатился за свою пагубную страсть: отдав слона и коня, Саня спокойно поставил белокурому красавцу почти детский мат. Жора скис, опечалился, как ребенок, потребовал реванш. Пришлось проиграть две партии, чтобы к моряку вернулась сила духа.

— Я же говорил — случайность! — ликовал он. — И чемпионы, бывает, случайно проигрывают.

Тут, в палате, как Саня скоро понял, моряк Балтфлота был негласным, чисто внешним лидером: Георгий Степанович и Леша, видимо, зная слабость товарища, просто уступили ему лидерство, как взрослые уступают детям в непринципиальных вопросах. Если не считать этой, в общем-то понятной, страсти «к руководству», Жора был неплохим и надежным малым. Как-то вечером, после ужина, Сане смертельно захотелось клюквенного морса, и старлей доблестных ВВС, смеясь, сообщил, что его потянуло на кисленькое. Жора тут же встал и вышел. Через час, пыхтя, как паровоз, протиснулся в дверь, распахнул полу халата, молча выставил на стол запотевшую трехлитровую банку клюквенного морса. Наисвежайшего. Где удалось раздобыть напиток — осталось загадкой: Жора наотрез отказался что-либо объяснять. В другой раз, словно чувствуя, и чувствуя правильно, что Саня затосковал по небу, по самолетам, моряк, краснея и смущаясь, проиграл выигрышную партию в шахматы, что само по себе было равносильно подвигу.

— Спасибо, Жора, — старлей доблестных ВВС оценил благородную жертву. — Сегодня мне требовалась победа.

• Предыдущая
• 28/37
• Следующая