1937. АнтиТеррор Сталина - Шубин Александр Владленович - Страница 7

«Поймав» человека на ведении «контрреволюционной пропаганды» и на обсуждении перспектив крушения коммунистического режима (что уже само по себе считалось тяжким преступлением и могло истолковываться как заговор), следователи добивались сотрудничества в выстраивании собственного сценария обвинения в обмен на жизнь и даже последующую реабилитацию.

С точки зрения юриспруденции такие методы следствия не доказывают ничего – ни виновности, ни невиновности. Якубович утверждает, что на самом деле он непричастен к организациям Громана и Кондратьева. Он ничего не знал о них. Даже если правда – доказывает ли это, что оппозиционных групп не было? В изоляторе из бесед с Иковым Якубович убедился в том, что как минимум Московское бюро РСДРП существовало…

А что еще существовало? Меньшевики, традиционно недолюбливавшие эсеров, утверждают, что «разоблачения» исходили от Кондратьева[41]. Но эта версия не подтверждается поздними показаниями лидера Трудовой крестьянской партии – они гораздо дальше от схемы следствия, чем признания самих меньшевиков. Но он не отрицал, что в его кругу шла речь о ТПК. Кстати, и само название «выдумали» не следователи ОГПУ. В фантастическом романе А. Чаянова «Путешествие моего брата Алексея в страну крестьянской утопии», опубликованном в 1920 г., эта партия приходит к власти в начале 30-х гг. Сталин опасался провала дела именно ТПК, лидеры которой были менее склонны каяться и могли вызвать сочувствие крестьянства: «Подождите с передачей в суд кондратьевского «дела». Это не совсем безопасно»[42], – писал Сталин Молотову. Народники не хотели каяться так же рьяно, как меньшевики. Но не отрицали факта своей оппозиционности.

А в чем признавались деятели «Промпартии»? Профессор А. Федотов, отрицавший «тенденции следствия» и даже споривший на процессе с прокурором Крыленко, все же рассказал, что в 1925 г. была организована группа инженеров, «которые хотели для поддержки своего и общего инженерного авторитета и улучшения своего и общего положения инженеров и быта их семей держаться сообща, подготавливать свои выступления на совещаниях и таким образом добиваться повышения авторитета»[43]. Федоров подчеркивал безобидность объединения, однако предварительный сговор «спецов», отсутствие дискуссий между ними лишали коммунистическое руководство возможности объективно оценивать ситуацию. Можно было лоббировать любые решения. Федоров признал, что затем этот своеобразный «профсоюз» превратился в политическую организацию.

Рамзин утверждал на процессе, что «основная техническая установка центра сводилась к максимальной охране предприятий крупных промышленников, связанных с центром». Ай да вредительство! Потом решили вредить более активно. Но без диверсий. «Поэтому от прямого технического вредительства центр быстро пошел к «плановому» вредительству»[44], которое выражалось в планировании замедления темпов роста и созданию диспропорций. То есть люди делали то, что считали правильным, а потом согласились признать, что это – «нанесение вреда». Недостатки планирования, столь очевидные в 1930 г., не могли быть виной людей, которые уже отстранены от дела планирования. Но их прежнее сопротивление оптимистическим планам – политическое действие, которое теперь признавалось подрывным. Новые планы привели к еще большим диспропорциям, косвенно подтвердив правильность старых.

Но «вина» спецов не только в этом. Они стремились к капиталистической реставрации, надеясь на интервенцию. Не столь уж невероятные взгляды для людей, которые преуспевали при капитализме. Руководители организации, которая, по версии следствия, называлась сначала Союз инженерных организаций или Инженерно-промышленная группа, а с 1928 г. – Промышленная партия (зачем бы следствию менять название «выдуманной» структуры), встречались за границей с руководителями Торгово-промышленного комитета – объединения предпринимателей, поддерживавших интервенционистские планы, направленные против СССР. Встреча старых знакомых (предпринимателей и их инженеров) в частной обстановке – это еще не создание контрреволюционной организации, хотя, с точки зрения ГПУ, – уже преступление. Если беседа шла о перспективах интервенции, нападения на СССР соседних государств при помощи Франции и белогвардейских формирований, то Рамзин был источником важной стратегической информации. Если дело фальсифицировалось полностью и связи Рамзина с влиятельными кругами эмиграции были выдуманы ОГПУ – то не был. Как руководители ВКП(б) относились к этим показаниям? Сталин писал Менжинскому в октябре 1930 г.: «Показания Рамзина очень интересны. По-моему, самое интересное в его показаниях – это вопрос об интервенции, вообще, и особенно, вопрос о сроке интервенции. Выходит, что предполагали интервенцию в 1930 г., но отложили на 1931 или даже на 1932 г. Это вероятно и важно. Это тем более важно, что исходит от первоисточника, т.е. от группы Рябушинского, Гукасова, Денисова, Нобеля, представляющих самую сильную социально-экономическую группу… «Торгпром», ТКП, «Промпартия», «партия» Милюкова – мальчики на побегушках у «Торгпрома»[45]. Далее Сталин инструктирует Менжинского, какие еще сведения необходимо получить у Рамзина и представителей других «партий». Сталин, таким образом, был уверен, что Рамзин – носитель реальной информации, и вряд ли ОГПУ решилось бы мистифицировать его по такому важному поводу. Характерно, что именно в это время советско-французские отношения обострились до предела, и Франция объявила о торговых санкциях против СССР.

Первоначально Сталин действительно опасался нападения на СССР в 1930 г.[46] Поскольку важной составляющей сил вторжения могли стать белогвардейские формирования, ОГПУ предприняло действия, направленные на дезорганизацию Русского общевоинского союза (РОВС) – 26 января был похищен его руководитель, преемник Врангеля генерал А. Кутепов. Хотя РОВС продолжал засылать в СССР террористов (так, двое белогвардейцев, присланных РОВС, были арестованы в апреле 1932 г.[47]), следующий руководитель РОВС генерал Миллер был похищен только в 1937 г. Опасность была не в РОВСе как таковом, а в его использовании для формирования корпуса вторжения.

К концу 1930 г. военная тревога стихает. Не сыграла ли информация Рамзина свою роль в этом.

На процессе Промпартии Рамзин должен был представить свои контакты с заграницей как можно ярче. Встречи с посредниками показались Сталину недостаточно убедительными, и обвиняемые стали рассказывать о встречах лично с организатором Торгпрома Рябушинским. Получился конфуз – Рябушинский умер в 1924 г. Судебный спектакль имел свою драматургию, но это не значит, что сюжет не был основан на некоторой, пусть и более скромной, реальности.

Поймав группу инженеров и экономистов праволиберальных взглядов, мечтавших о том, что их избавят наконец от большевистского ига, на контактах с белой эмиграцией, ОГПУ по заданию Сталина решало две основные задачи: во-первых, скомпрометировать сторонников реставрации путем фальсификации обвинения во вредительстве и, во-вторых, выяснить настоящие планы зарубежных центров и их более или менее организованных друзей внутри страны. Эти связи не были безобидными даже в случае бездействия группы. В случае интервенции противнику могут понадобиться компетентные общественные деятели, которые возглавят гражданскую власть. В этих условиях было не так важно, носят беседы о политике и экономике характер официальных переговоров или частных контактов.

Предъявив реальные обвинения, ОГПУ предложило провинившимся игру на выживание: признаться в преступлениях, назвать беседы организацией, отстаивание своих экономических позиций – вредительством. Рамзин согласился и выиграл. Смертный приговор был заменен для него десятилетним заключением, которое на практике стало успешной работой по профессии, увенчавшейся реабилитацией и Государственной премией. Эта судьба стала «морковкой» для других участников полуфальсифицированных процессов. Не случайно, что процесс Промпартии, на котором председательствовал А. Вышинский, открывал серию. Он прошел 5 ноября – 7 декабря 1930 г. А в 1931 г. Рамзин выступал как свидетель на процессе меньшевиков. Его показания резко контрастируют не только с версией Кондратьева и ранними показаниями Суханова, но и с классическими показаниями меньшевиков, сотрудничавших со следствием. Он ясно и четко рапортует о «консолидации контрреволюционных организаций», «общем контрреволюционном фронте», оформленном в начале 1929 г., стремлении к использованию интервенции, шпионаже (который не признают за собой даже наиболее последовательные сотрудники следствия среди меньшевиков)[48].