Обыкновенное чудо. Дракон. - Шварц Евгений Львович - Страница 35

• Предыдущая
• 35/63
• Следующая

8 августа

Развод и новая женитьба дались ему непросто. Он потерял квартиру, и денежные его дела в это время шли неладно. Он поселился с новой женой своей в маленькой комнатке. Жил трудно. И шестидесятилетие его в этой комнатке и праздновалось. Собрались друзья. Тесно было, как в трамвае. Уйти в другую комнату и уснуть, как некогда, теперь возможности не было. И Виктор Борисович лег спать тут же, свернулся калачиком на маленьком диванчике и уснул всем сердцем своим, всеми помышлениями, глубоко, органично, скрылся от всех, ушел на свободу, со всей страстностью и искренностью, не изменяющими ему никогда. И тут вдруг появилась Эльза Триоле – пришла женщина, о которой тридцать с лишним лет назад была написана книга «Письма не о любви». А он так и не проснулся.

9 августа

Борис Михайлович Эйхенбаум так давно знаком всем нам, так нежен, так бел, что говорить о нем точно как бы кощунство. Не то я сказал: «нежен» – не то слово. «Субтилен» – вот это несколько ближе. Он со всеми нами ласков и внимателен, что любишь, но в глубине души недостаточно ценишь. Не на вес золота, как ласку и внимание людей более грубых. Кажется, что это ему легко и в глубине души он благожелательно равнодушен к тебе – и только.

Когда была жива Рая, человек куда более воплотившийся, Боря относился к людям куда более контрастно и отчетливо. Эта субтильность его подсказывает еще темную, но неотвязную мыслишку: такому нетрудно быть порядочным, хорошим даже человеком, и вместе с тем нет человека, который, познакомившись с ним, не уважал бы его в конце концов. Как в Шкловском, угадываешь в нем непрерывную работу мысли. Менее страстную, более ровную и более научную. Вот в науке своей воплотился Борис Михайлович со всей полнотой.

10 августа

Недавно поразило меня, когда разглядывал я толпу, как разно заведены люди, шагающие мне навстречу по улице. Разно, очень разно заведены и Шкловский и Эйхенбаум, но двигатели в них работают непрерывно, и топливо для них, горючее, добывается, течет непрерывно от источников здоровых. Любопытство, жажда познания, а отсюда любовь к одному, отрицание другого. И Шкловский тут много ближе к многогрешным писателям, а Эйхенбаум – к мыслителям, иной раз излишне чистым. Сейчас они оба живут в Доме творчества, и как ни зайдешь – то у одного, то у другого какие-то открытия. Борис Михайлович беленький, легенький, с огромной, нет, точнее, с просторной головой. Волосы вокруг просторной, красной от летнего загара лысины кажутся серебряными. Он очень вежливо, что ему никак не трудно, очень внимательно встречает тебя и рассказывает, что такое Бах. Он в последнее время занимается Полонским, ему заказана статья к однотомнику, и все думает и думает о музыке. Он приобрел проигрыватель и целую библиотеку долгоиграющих пластинок. Составил к ним карточный каталог. Читает упорно книги по музыковедению. Никто не заказывал ему статью о Бахе, но он все думает о нем, думает. Шкловский, когда входишь в сад Дома творчества, на площадку между столовой и самим домом, где стоит в цветочной клумбе на высоком деревянном постаменте бюст Горького, Шкловский, повторяю, поворачивает к тебе всю свою большеротую, курносую, клоунскую маску. Смотрит Шкловский и как бы взвешивает на внутренних весах, выносит он тебя нынче или не выносит. И если стрелка весов за тебя – заговаривает.

11 августа

В последний раз он говорил о том, что в первых вариантах «Войны и мира» сюжет зависит от воли героев, от их сознательных решений. Князь Андрей отказывается от Наташи для того, чтобы Пьер мог на ней жениться. И постепенно убирает все сознательные поступки, и сюжет развивается вне воли героев. Впрочем, рассказав это, Шкловский добавил: «У меня нет уверенности, что это интересно. Я теперь совсем потерял ощущение того, что интересно и что нет».

Алексей Толстой. Товарищи. Вот что на банкетах отвратительно. Хочется есть, хочется пить водку. А все безумно мешают. Лезут говорить речи. Открыли клуб. Вот он открыт. Тоска безумная. А ты изволь председательствуй... Что делать? Тут никакой черт не может помочь.

(Гром, дым, пламя из-под земли.)

Голос. Извиняюсь.

Толстой. Кто это говорит?

Голос. Я-с.

Толстой. Кто это я-с?

Голос. Тот самый.

Толстой. Который?

(Гром и молния. Из-под земли вырастает Черт.)

Черт. Вы изволили сказать – никакой черт не может помочь.

Толстой. Ты кто такой?

Черт. Черт.

Толстой. Черт?

Черт. Вы перед ним находитесь.

Толстой (издает неопределенный вопль, выражающий крайнее изумление). У-и-ой.

Черт. Здравствуйте, Алексей Николаевич.

Толстой. Зачем ты сюда пришел?

Черт. Как вы изволили жаловаться, будто никакой черт не может помочь, то я счел своим долгом почтительно опровергнуть. Я помогу-с.

Толстой. Ничего не понимаю. Ты где работаешь?

Черт. Известно-с. В пекле.

Толстой. Писатель?

Черт. Библиотекарь.

Толстой. Чего врешь?

Черт. Никак нет. Я библиотекой заведую. Центральной адской библиотекой.

Толстой. Совершенно отвратительное вранье. На кой бес чертям библиотека?

Черт. Простите, Алексей Николаевич, вы хоть и передовой писатель, но отстали от потусторонней жизни-с. У нас в пекле книга играет основную роль. Пламя, огонь, котлы – все это кустарщина. Мы теперь их книжками.

Толстой. Кого это их?

Черт. Грешников-с. [Преступивших заповеди. Дашь ему книжку-другую, ну и того.] Заместо мучений-с.

Толстой. Подожди. Ведь это же безумно обидно. Это, может быть, и мои книги у вас вместо мучения.

Черт. Простите, Алексей Николаевич, не все-с.

Толстой. А «Петр», вторая часть?

Черт. Не употребляем-с. Там есть у нас историки, профессора. Тех мы, правда, помучили-с. Но и только.

Толстой. Совершенно нахальный черт. [А другие мои книжки. Вот «Ибикус», например, «Похождения Невзорова». Совершенно замечательная книга. Я ее в 24 году писал. Деньги нужны были. Или «Приключения на волжском пароходе»?

Черт. Я же докладывал. Кое-какие применяем-с. За малые грехи. За прелюбодеяние, за пьянство.]

Толстой. В таком случае моментально пошел вон.

Черт. За что же, Алексей Николаевич. Не гоните. Я очень писателей уважаю. Библиотечный работник-с должен быть в контакте. Отзывы захватил, угольками написаны. Не гоните, я вам услужу.

Толстой. Ты мне услужить не можешь. У меня есть шофер Костя. Скоро будет другой шофер.

Черт. Могу.

Толстой. Чем это?

Черт. Вам не хочется речи слушать и собрание вести. [Вам хочется спокойно сидеть, пить, есть.]

Толстой. Ну так что ж?

Черт. Пожалуйста.

Делает резкие жесты руками. Взвивается в воздух. Толстой за ним. Адская музыка. Через некоторое время оба спускаются обратно.

Обратите внимание, что я совершил. [Вы здесь?

Толстой. Здесь.

Черт. А вместе с тем и в публике. В зале сидит другой Толстой.

Толстой. Который?

Черт. Вы перед ним находитесь.

Толстой (издает неопределенный вопль, выражающий крайнее изумление). У-и-ой.

• Предыдущая
• 35/63
• Следующая