Тайна гибели Анжелики - Чудакова Мариэтта Омаровна - Страница 17
- Предыдущая
- 17/33
- Следующая
Около двадцати лет назад, в одной из командировок, Игорь познакомился с милой девицей, очень женственным движением нежной руки то и дело отводившей со лба русые пряди. Он и не знал раньше, что именно такие волосы называются русыми. После того дня или, вернее, ночи он некоторое время высматривал их у женщин – но никогда ничего, кроме разных оттенков краски, не находил.
Игорь был не Бог знает какой знаток живописи, но в школьные годы, под влиянием рано умершего отца-архитектора, проводил много времени в залах Третьяковки. И лицо девушки напоминало ему какой-то портрет начала ХХ века – когда еще милые, мягкие женские лица не сменились иными, под красными косынками, волевыми и жизнерадостными, чем-то схожими между собой и все более и более напоминающими плакатные.
Спустя года полтора дела занесли его в те же места. И кто-то передал письмо для Игоря его водителю. Письмо было от нее и не содержало ни упреков, ни каких бы то ни было требований. Ему просто сообщали, что их дочери девять месяцев, что мать назвала ее Анжеликой и что дочка на днях пошла. Вложена была маленькая фотография. Крохотная девчушка была похожа на Игоря до так не бывает. Письмо кончалось словами: «Я рада, что так вышло. Желаю тебе всего-всего и помню тебя».
Он даже подумывал было заехать – посмотреть на девочку, оставить денег. Но тут закрутились такие дела, что стало вовсе не до того и вообще ни до чего. И полетели горячие девяностые годы.
Незадолго до этой горячки у них с Валерией родилась дочь, он назвал ее Викторией, надеясь на победу. Видел мало, интересовался, чем она живет, и того меньше, все это передоверив жене. Так, копошилась в детской кудрявая толстушка, постепенно худея и вытягиваясь, щеголяя в коротких и очень коротких юбочках или модняцких джинсах. Постепенно вместо капризного плача или заливистого детского смеха стали слышаться из-за двери все более громкие, а затем и оглушительные звуки того, что теперь заменяет юным душам музыку.
И однажды услышал он – не из-под дочериной двери, а на каком-то концерте – песенку из оперы «Юнона и Авось»:
Бесхитростные, казалось бы, слова и за душу берущая мелодия нечто в нем задели, и глубоко.
Слова описывали их прощание так, как будто автор стоял тогда на рассвете у плетня и подсматривал.
Игорь послал в ту деревню далекой Курганской области одного из своих водителей – разыскать мать и дочь и передать деньги.
Водитель вернулся через четверо суток, сказал, что мать давно умерла от воспаления легких – когда отвезли из деревни в районную больницу, было уже поздно; что Анжелика живет со старой теткой, приходясь ей племянницей по покойному мужу; что в школе учится хорошо, на лицо и фигурку очень даже ничего и просматривается явное сходство с Игорем Петровичем, а в доме большая нужда, и что деньги отданы были тетке, которая показалась водителю женщиной достойной и Анжелику явно любила. Игорь припомнил рассказанное когда-то русоволосой девушкой – что живет она с невесткой, вдовой покойного старшего брата, и очень дружно.
После этого с Игорем стало происходить что-то ему не очень понятное. То, что молодую красивую тридцатилетнюю бабу взяли и уморили – при наличии в распоряжении современной медицины кучи антибиотиков, – произвело на него, как теперь часто говорят, шоковое впечатление. И по выходе из этого шока он стал постоянно посылать тетке деньги, а затем наконец захотел увидеть Анжелику.
Тут стоит сказать, что к этому времени его собственная, если можно здесь так выразиться, дочь превратилась в законченную пятнадцатилетнюю стерву, холодную и не по годам расчетливую. Как человек умный и трезвый, Игорь ясно понимал, что винить тут кого-то, кроме себя самого, нечего.
Он опоздал.
Когда, подняв голову от дел, он сообразил, например, глядя на сотоварищей, что должен за свои деньги дать дочери очень хорошее образование, – выяснилось, что она настолько плохо учится и так равнодушна к этому прискорбному обстоятельству, что вряд ли тут помогут какие-либо деньги. Да, винить было некого, но легче от этого, натурально, не становилось.
Впрочем, в такую же стерву выковалась и жена, когда-то милая ясноглазая девочка. С того момента, как он услышал обрывок ее разговора по телефону с подругой: «Конечно, жаль, что Всеволода убили, но все активы все-таки у Раи, и завещание, она сказала, в порядке. Ей, конечно, нет никакого смысла долго оставаться одной», – когда он услышал эти слова, произнесенные ее рассудительным говорком, когда-то ему так же милым, как и все остальное в Лере, он похолодел. Да так и не согрелся.
Но и здесь в бессонные ночи он брал всю вину на себя.
Анжелика же ему очень понравилась.
В первый свой визит он повез ее на машине из Оглухина в только что выстроенный мотель, приближающийся к европейскому классу, и там они долго ужинали. Она вела себя просто и мило. Стала называть его «папой», но на вы, говорила, как мама рассказывала ей о нем, и всегда только хорошее, и, отправляясь в больницу с температурой уже за сорок, чувствуя, видимо, что живой в дом не вернется, наказывала, если будет очень большая нужда, разыскать его в Москве. «Он тебе поможет обязательно», – говорила мать слабеющим голосом. Потом помолчала и добавила: «Я думаю, дочка, он и сам тебя разыщет. Он хороший». И с этими словами отбыла в свой последний путь.
Этот простой рассказ и вовсе что-то перевернул в Игоре.
Его потрясло, что молодая женщина, умирая, считала его хорошим.
И он стал стараться стать хорошим.
Он все вспоминал, как в ту единственную ночь, слушая его неожиданную для самого себя исповедь, она все говорила ему: «Ты добрый, я знаю. Просто у тебя все так сложилось».
А как у него сложилось?
Начинал он в то горячее время с алюминия. Получил, продав вагон придержанного вовремя товара, первоначальный капитал. Потом крушил конкурентов, сметал помехи.
Раньше, в советское время, он всегда с горечью перечитывал финал своей любимой книги – «Золотого теленка» – как ничего не может сделать в советской стране с большими деньгами человек, их добывший, – пусть и не честным трудом.
Игорь мечтал поехать в Италию, немало зная о ней от отца (так, впрочем, в ней и не побывавшего). Но он знал, что самое большее, на что может рассчитывать в своем КБ, – это попасть туда на три-четыре дня в толпе советских заранее запуганных туристов, без денег, – и то после обязательного, как карантин, посещения каких-нибудь соцстран.
И вот кончились соцстраны. И деньги стали деньгами – на которые что хочешь, то и покупай, куда хочешь, туда и езжай.
Он был как все вокруг него – набирал и набирал, увеличивал и увеличивал.
И вдруг – что-то щелкнуло в нем после слов забытой, а потом и умершей женщины.
В это время дела его пошли уже по восходящей – ровно, без рывков и падений.
Можно было поднять голову и оглянуться вокруг. Оглянувшись, он увидел, сколько людей и особенно детей нуждаются в его помощи.
Игорь Петрович виделся с Анжеликой еще два раза. Дома у него о ней, естественно, не знали.
Не желая, чтобы пуля конкурента, от которой не застрахован ни один бизнесмен в сегодняшней России, застала его близких совсем уж врасплох, он вызвал нотариуса и составил завещание, посвятив в это только своего молодого, но очень толкового юриста, после чего положил документ в самый-самый тайный офисный сейф, взяв с юриста слово, что в случае его внезапной смерти тот без проволочки пустит завещание в производство.
Завещанием он делил свое немалое состояние на три равные части – жене, дочери Виктории, по достижении ею совершеннолетия (лишить их наследства он никогда не думал: какие бы они ни были, это были его дочь и жена), и дочери Анжелике, живущей в деревне Оглухино. Когда он попробовал упомянуть Анжелике про завещание, у нее вырвалось, и очень искренне:
- Предыдущая
- 17/33
- Следующая
