Том 06. Грозная дружина - Чарская Лидия Алексеевна - Страница 55

• Предыдущая
• 55/60
• Следующая

Князь, растроганный и взволнованный, обнял жену.

— Так и сказать атаману? — шепнул он ну ухо ей.

— Так и скажи, — не дрогнув подтвердила она.

— Ну, Мещеря, и женок же Господь нам послал на радость! — весело обратился к появившемуся на пороге Мещеряку князь Алексей.

В эту ночь счастливым, мирным сном уснули в своих нехитрых жилищах две счастливые молодые пары. В эту ночь и новый город спал крепко и спокойно под охраной частых сторожей, нарушавших своим окриком молчание степи.

Из одной избы, вся темнеющая во мраке белой ночи, мелькнула небольшая фигура. Неслышной тенью скользнула она к воротам, отодвинула тяжелый засов и, крадучись, как кошка, под тенью насыпи исчезла в ближайшем лесу.

Воротники не заметили ее. Белая ночь навеяла на них пышные весенние грезы, и волшебница-тишина околдовала мысль.

Алызга (это была она) быстро миновала опушку и, углубившись немного в чащу леса, издала громкий, пронзительный свист.

Ей ответили таким же свистом из глубины тайги, и вскоре две фигуры татар предстали перед ней.

— Спит мурза Карача? — отрывисто и громко спросила их Алызга.

— Нет… Всю ночь молился с сыновьями… Ждали тебя…

— Когда посулила прийти, пришла бы значит, — отрывисто бросала Алызга, отворачивая от смотревших на нее с явным ужасом татар свое обезображенное лицо.

— Веди же меня к нему, — почти повелительными нотами прозвучал ее резкий гортанный голос.

— Ступай за мною, — произнес один из татар и пошел вперед.

В наскоро сбитом чуме сидел с двумя своими сыновьями князь Карача.

Этот Карача еще недавно, для вида, чтобы обмануть русских, изменил Кучуму, будучи втайне ближайшим его другом и слугой, и завел сношения с Ермаком.

— Время пришло, могучий мурза… — начала прямо с места Алызга, едва успев отвесить почтительный поклон ближайшему вельможе самого хана. Завтра, на заре, явись с сыновьям в Искер, проси там помощи у атамана…

Жалуйся и ругай хана, что обижает он тебя, что казнить хочет за измену, а людей в лесу засади. А как пойдет он с отрядом своим… Ну, уже твое это дело, господин, сам знаешь…

И диким, непримиримым огнем сверкнули маленькие глазки Алызги.

— Крепко ж насолили тебе кяфыры, женщина, коли решилась ты себя из мести обезобразить, красоту свою погубить… — покачивая бритой головою произнес Карача.

— Я бийкем… остяцкая княжна… — гордо выпрямляясь произнесла Алызга, — моего мужа и брата убили кяфыры… Моего старого отца под Назымом погубили они же… Меня продержали шесть лет в долгом плену… Я ненавижу и проклинаю их… И да свершится мщение Сорнэ-Турома над ними, вымоленное мною… Слышишь, господин, жду тебя на заре… в Искере…

И сказав это Алызга вышла из чума.

Снова темная тень мелькала на фоне белой северной ночи, снова неслышно проскользнула в ворота Искера и снова засунула за собою крепкий железный затвор.

А когда на заре загремел запор этот и гостеприимно распахнулись ворота городка-острога, три всадника-татарина въехали в Искер, к Ермаку.

Впереди, на гнедом киргизском скакуне, поджаром и тонконогом, сидел сам мурза Карача. Его сыновья в почтительном отдалении следовали за ним.

Ермака предупредили о приезде незванных гостей. Он вышел на рундук избы.

— Здрав буди, князь Сибирский! — сказал через переводчика почтительно соскочивший со своего коня при его появлении Карача.

Примеру отца последовали оба сына.

— Здравствуй и ты, князь, — ласково приветствовал атаман всадника, ступай в горницу, гостем будешь. И сыновей с собой веди. От хлеба и соли отказываться николи не пристало.

И повел гостей в свою горницу Ермак.

Долго тянулась через толмача-татарина их беседа. Дичиной, кумысом, медом угощали татар до отвала. А когда вышли из Ермаковой избы гости снова на крыльцо, непонятными, торжествующими и радостными огоньками горели и искрились их узкие раскосые глазки.

Не один Ермак вышел проводить татарских гостей, явившихся к нему смиренно просить помощи от Кучума. Весь Искер провожал. Быстрее молнии разнеслась по Искеру весть о том, что посылает Ермак есаула Кольцо с 40 казаками на помощь Караче и его сыновьям изловить Кучума.

Тут же, на площади, быстро построились казаки и красивой, правильной шеренгой, под предводительством Кольца, двинулись из Искера вслед за Карачею.

— Большой тарту,[113] кунак,[114] великий принесу я тебе, еще раз, кланяясь Ермаку, сказал через переводчика Карача, — седую голову Кучума-хана привезу я тебе, князь Сибирский.

И первый вылетел за ворота крепости на своем лихом скакуне.

Ермак весело смотрел вслед отъезжавшему отряду. Не чуяло его сердце, что не видать ему больше ни храбреца-есаула, ни товарищей лихих. Мысли о поимке Кучума радостно кружили его смелую голову.

И еще одна пара сверкающих глаз с злорадным торжеством глядела вслед отъезжавшим.

— Радуйся, Алызга… Коршун на краю гибели… Вскоре и самый орел напитает кровью почву великой родины твоей… — сдержанно шептали изуродованные губы молодой остячки.

День прошел, другой, третий…

Все сильнее нагревало солнце остуженную за долгую зиму почву.

Расцвели деревья и заплакала горлинка в лесу. А Кольцо с отрядом не возвращался. Не было ни слуху ни о Караче, ни о Кучуме.

Тревога засосала сердце Ермака. Темное подозрение запало в душу.

— А что ежели?..

Но сам гнал от себя злые, страшные мысли лихой князь-атаман.

Еще день прошел. Не вытерпел Ермак. Велел коней седлать, собрал дружину, кинулся на поиски Кольца с его отрядом. Недолго искали. В глубине тайги нашли зарезанными сорок тел казацких с обезглавленным трупом седоусого есаула.

Предательски и зверски расправился с отрядом лукавый Карача, безжалостно умертвив казаков, всех до единого.

Света не взвидел Ермак. Грозным проклятием огласилась сибирская тайга — проклятием предателям-убийцам. А потом новая, страшная клятва повисла в тишине черного леса, страшнее проклятий самой смерти. Мучительным пыткам поклялся предать Карачу и детей его за гибель первого товарища и казаков-друзей обезумевший от горя Ермак.

С почестями предали земле в степи, близ Искера убитых.

Горько оплакивал верного Кольцо атаман. Он был его правой рукою, его советчиком и помощником с самой ранней молодости их совместной вольной скитальческой жизни.

— Только бы мне поймать Карачу да и Кучумку с ним тоже… — зловеще сверкая глазами и с трудом переводя стесненное дыхание в груди, не раз повторял Ермак.

Страшно было смотреть на князя Сибирского в такие минуты. Судорожно сжимались в кулаки его мощные руки, жаждой безумной, всепоглощающей мести, переживая заранее свое безумное торжество.

Ермак стал неузнаваем. Великодушный прежде, он немилосердно умерщвлял теперь всех попадавшихся ему пленных, то и дело приводимых с набегов казаками в Искер. Еще так недавно посылал он послов из пленных татар к Кучуму с предложением хану сдаться московскому царю.

«Мамет-Кул, которого я отправил царю пленником, благоденствует в Москве, — передавал он с послами, — тебя ждет милость великая от Белого салтана».

На что упрямый старик отвечал:

«Не надо мне ни милостей, ни даров. Не поеду в Москву. Был я свободным и умру свободным. Царь степей и гор и умереть должен степным и горным царем, вольным ханом Сибирским».

Теперь не сделал бы такого предложения Кучуму Ермак. Теперь бы он приволок его пленного на аркане, приказал бы кожу содрать живьем с него и Карачи и выбросить их изорванные тела волкам на съедение.

И Кучум точно чуял это. Нигде не слышно было о слепом хане. Точно сквозь землю провалился Кучум.

Но зато другая весть облетела дружину: предатель Карача шел с несметною ратью назад, к Искеру. И еще новую, печальную весть принесли казаки атаману: в разъезде убили храброго Якова Михайлова, одного из ближайших помощников Ермака. Но после гибели любимого друга Кольца точно притупилась душа атамана, и эта смерть, в другое время заставившая бы страдать и сокрушаться Ермака, теперь скользнула по нем лишь больной царапиной, но не раной.

• Предыдущая
• 55/60
• Следующая