Тень единорога - Хьюз Норман - Страница 12

Не Мхаири, нет, но для Сони это не имеет никакого значения. Сердце екнуло еще при первых словах распорядителя, и ей не нужно даже видеть ту, что появиться сейчас перед ними. Она уже знает, что достигла цели. Таинственная беглянка, пропавшая подопечная Ньялмара перед ней.

Она возникает словно бы из ниоткуда, как будто в темноте вспыхивает слепящий язычок белого пламени. У нее белоснежные волосы и такое же белоснежное просторное одеяние, и вся она белая и точно светится изнутри, похожая скорее на призрак, нежели на живого человека. Рациональное зернышко в сознании Сони говорит, что здесь нет никакого чуда, и девчонка попросту выступила из тьмы на свет, а все прочее — лишь обман зрения, но глаза отказываются верить столь простому объяснению.

Она подобна капельке росы, она вся — звенящая натянутая струна, поющая на какой-то недосягаемой, высокой, прекрасной ноте… Затем Соня понимает, что девочка и впрямь поет. Ее песня почти лишена слов, лишена мелодии, эта песня скорее похожа на тонкий, очень мелодичный стон или крик, или даже вой, если бы только вой мог быть так невыразимо прекрасен, что от красоты его грозило бы разорваться сердце.

..А затем начинает идти снег.

Откуда-то из-под купола шатра, кружась и переливаясь, медленно, в загадочном танце опускаются к людям крупные сверкающие белоснежные снежинки. Каждая из них светится изнутри, каждая представляется невыразимой драгоценностью. Люди следят за ними, не в силах отвести взора, — так, словно каждый из них выбрал одну, предназначенную именно ему, и впивается в нее глазами, силясь проникнуть в сверкающие, ослепительные глубины льда и света.

Магия невольно захватывает и Соню. Снежинка кружится перед глазами, где-то в невыразимом далече нарастает песня-плач, песня-вой, — и внезапно все вокруг исчезает, мир закруживается в белой круговерти. Соне кажется, будто земля уходит у нее из под ног… она теряет равновесие… а когда вновь приходит в себя, видит, что оказалась в зимнем лесу.

Но такой лес может привидеться лишь в сладчайшей грезе. Снег лежит пушистыми сугробиками, совсем не холодный, нежный, точно пух. Он покрывает землю, кусты, укутывает деревья, с тончайшим хрустальным звоном осыпается с еловых лап.

Воздух кристально чист, и пахнет чем-то морозно-сладким. Таким, должно быть, он кажется человеку в раннем детстве. И все остальное здесь тоже, как в детстве…

Любопытные пушистые зайцы, выглядывающие из-за куста, бельчонок, держащий в лапах орех и что-то приветственно цвиркающий олененку, который на подрагивающих ножках робко выходит на поляну. Зачарованная, Соня оглядывается по сторонам, силясь вобрать в единый краткий миг всю красоту этого сказочного места, словно перед ней драгоценность, которую нужно попытаться укрыть в самом потаенном уголке души, чтобы хранить там бережно и любоваться лишь изредка, в минуты крайней нужды и печали…

Внезапный шорох за спиной, — и она оборачивается. Оборачивается и застывает в изумлении, ибо прямо навстречу ей, уверенно глядя воительнице в глаза, шествует искристо-белый единорог.

Грива его, переливающаяся, точно тончайший шелк, ниспадает до земли, рог сверкает жемчугом, темно-синие глаза чуточку печальны, но в них такая всепрощающая доброта и мудрость, что Соня, не в силах сдержать порыва, невольно шагает ему навстречу и протягивает руки…

Но тут же страх охватывает Воительницу. Стоит ей сейчас поддаться очарованию этого места, и — она чувствует — ей уже никогда не удастся вернуться обратно, стать прежней, какой надлежит быть Рыжей Соне, если она желает выжить в окружающем ее мире. Она не может позволить себе быть мягкой, она не может позволить себе этой мудрости и всепрощения небожителей.

Нет, она — человек, она — воин, и ей лучше быть беспощадной, лучше ошибаться, лучше быть жестокой к самой себе и другим, но в этом куда больше добра — по крайней мере, на земле.

«Прости», — шепчет она одними губами, и в глазах единорога понимание и чуточка жалости, но воительница уже спешит отвернуться прочь, покуда решимость ее не ослабела. И делает шаг, а затем еще один… подальше от зачарованной поляны.

Двигаться сперва невероятно тяжело, словно сквозь воду или какой-то плотный незримый покров, но по мере того, как крепнет ее решимость, идти становится легче… И вот она уже опять в темном шатре, вокруг нее люди, — с широко открытыми незрячими глазами они смотрят вверх и куда-то вдаль, иные что-то ловят в воздухе, у других на губах бессмысленные улыбки…

А девочка-цветок все поет и поет свою бесконечную ноту, в круге света, посреди вечной кромешной тьмы.

Развернувшись, Соня устремляется к выходу, расталкивая не замечающую ее толпу. Прочь, прочь отсюда. Ей больше нечего здесь делать, ничего нового она не узнает.

Она бездумно бродит по лугу, подальше от людей, от шатров и повозок циркачей, до тех пор пока зрители не начинают покидать большой шатер. Они расходятся, а затем отправляются на покой и сами артисты.

Соня по-прежнему таится в ночи. Она не думает о том, что было, не хочет вспоминать… ибо, если допустить в свою память воспоминания, то неминуемо придут и слезы, слезы о том, что могло бы быть если бы все сложилось иначе…

Ладно, время действовать. Все вокруг затихло. Люди и животные погрузились в сон, и даже сами звезды как будто задремали на небосклоне. Соня, точно ночная тень, движется между фургонов и угасающих костров, за которыми никто не удосуживается присмотреть. Ручные львы в клетках чуть слышно взрыкивают, но тут же успокаиваются, ибо чуют в воительнице одну из стаи.

Соня не может сказать, откуда ей известно направление, ибо она не видела, в какой из повозок укрылась Мхаири, но все же она идет уверенно и твердо, как будто ее ведет незримая нить. Впрочем, в этом есть доля истины. Во время вечернего колдовства таинственная связь образовалась между ней и девочкой, и теперь Соне кажется, что она сумела бы отыскать ее даже на другом краю света, и без помощи волшебной карты Мерцилия.

Вот и фургон. Неслышно откинув входной полог, Соня заглядывает внутрь, — и тут же отскакивает, ибо внутри явно творится что-то неладное, и прежде чем очертя голову бросаться в бой, надо разобраться, в чем дело. Впрочем, тут же ей становится все ясно. Сдавленные крики доносятся изнутри, жалобный детский писк, и перекрывая все это — громкое мужское сопение, кряхтение и злобная ругань.

— Ах ты, сучка, кусаться вздумала. Да я тебя сейчас!.. А ну лежи тихо, кому сказал! Ах ты…

Все, ждать больше нечего.

Вновь откинув плотную ткань, Соня перекидывает ногу через низкий деревянный бортик повозки, влетает внутрь, устремляется вперед и — наносит единственный, точный и сильный удар рукоятью кинжала в затылок насильника, в ту самую точку, чуть ниже уха, попадание в которую мгновенно лишает человека сознания. Теперь у нее есть несколько минут…

Несчастная маленькая жертва испуганно затихла на полу, лишь огромные распахнутые глаза смотрят, ничего не упуская, и в них отражается, помимо страха, также живой ум и, наконец, радость, когда девочка осознает, что спасена.

— Ты цела? — шепотом спрашивает ее Соня.

Та торопливо кивает, подтягивается на локтях, выползая из-под обрушившейся на нее тяжеленной туши, а затем становится на четвереньки, отряхиваясь, словно собачонка. Одежда на ней порвана, белоснежные волосы взлохмачены, но все равно, даже испуганная, она выглядит очень хорошенькой, по крайней мере, насколько это удается разглядеть Соне в свете небольшой масляной лампы, что горит в дальнем углу повозки.

Отблеск падает на лицо мужчины, и в насильнике она узнает давешнего распорядителя, который объявлял на арене выход Мхаири.

— Это хозяин балагана? — спрашивает она, деловито разрывая кинжалом на длинные полосы какую-то подвернувшуюся тряпку, служившую, должно быть, девочке покрывалом, и дождавшись утвердительного ответа, принимается связывать бесчувственного пленника.

Скверный оборот. Лучше бы насильником оказался кто-то другой. Тогда был бы шанс закончить дело миром. Но теперь все планы Сони летят в тартарары, девочку не удастся ни откупить от циркачей, ни просто увезти добром. Разъяренный хозяин этого ни за что не допустит.