Синдром - Кейз Джон - Страница 37

• Предыдущая
• 37/118
• Следующая

— Пол хочет сказать, Скаут, что наш приятель — хладнокровный мерзавец. Я не приукрашиваю, Поли?

Бостонец задумчиво кивнул:

— Не исключено. Но, Боже мой, если ты прав, то удивительно, что у него вообще есть руки и ноги.

— То есть? — озадаченно проговорила Эйдриен.

Бонилла хохотнул.

— Пол хотел сказать…

— …что этот тип коварен, как змея, — закончил за него специалист по детектору.

Откинувшись в кресле такси, Дюран смотрел в затуманенные от пара окна, слушал, как шуршат по мокрому асфальту шины, и удивлялся своему настроению — он мог бы чувствовать себя и лучше. Более того, у него есть повод для радости: по выражению лица и жестам оператора ясно, что испытание на детекторе лжи пройдено «на пять с плюсом». И значит, он просто обязан чувствовать себя уверенно — теперь, когда подтвердились его благие намерения в отношении покойной пациентки. Однако, как Джефф ни старался, он не мог избавиться от смутного беспокойства. Его не покидала мысль, что на этом неприятности не закончатся.

По лобовому стеклу неутомимо ходили щетки стеклоочистителя — все впустую: дождь низвергался на землю микровзрывами, легкие брызги влаги сменялись пеленой льющей воды, замедлявшей ход машины до скорости черепахи.

— Да, погодка выдалась еще та, — завел разговор водитель.

Дюран кивнул и, заметив крошечный флажок на приборной доске, машинально ответил:

— Lavalas.[16]

Водитель обогнал идущую впереди машину и взглянул на пассажира в зеркало заднего вида:

— Pale Creole, zanmi?[17]

Вопрос вывел Джеффри из задумчивости:

— Что?

— Я спросил — pale Creole? Нет?

Дюран покачал головой, не до конца поняв, что от него хотят.

— Нет, — проговорил он. — Не думаю.

Водитель усмехнулся и пожал плечами:

— Ясно, просто знаете несколько слов. Lavalas — сильный дождь.

Джеффри кивнул — он и сам не понял, откуда выхватил это слово, просто слетело с языка. Наверное, по телевизору услышал, а вот… zanmi означало «друг». Каким-то образом он знал и это. «Господи», — подумал Дюран и посмотрел в окно на размытое сияние красных габаритных фонарей.

— Нет, ты только посмотри! — воскликнул водитель, обращаясь к самому себе. — Стоячая вода!

Прямо перед ними по дверцы в воде застрял «лексус». Огромная лужа перекрыла почти две полосы движения, и машинам приходилось рядком протискиваться по обочине.

— Я музыку поставлю, не против?

Дюран согласно кивнул:

— Да, прекрасно.

Водитель сунул кассету в магнитолу.

— Жаль, что конпы с собой не прихватил, ты бы послушал. Мало кто из пассажиров ее любит — наверное, трубы не нравятся, — вот и вожу с собой Марли…

Зазвучала музыка, и меланхоличный мужской голос запел: «No, woman, no cry…»

Такси двинулось на дюйм — и остановилось, двинулось — и остановилось, точно повинуясь ритму рэгги. Дюран откинулся в кресле и закрыл глаза, думая: «Конпа, как знакомо. Но чья конпа? „Эклипсов“? „Свит Микки“? „Табу“?» Откуда ему известны эти названия? Да и сама музыка? По телевизору видел? Вряд ли. Уж очень похоже на дежа-вю или реинкарнацию — но это так, возвращаясь к недавним мыслям.

Мурашки побежали по спине: в его мозгу давно происходило что-то совершенно не зависевшее от желаний Дюрана. Казалось, его личность, его самовосприятие осыпаются — точно старая краска со стены ветхого дома.

В какие-то моменты он чувствовал, будто помнит — по-настоящему помнит — другую жизнь. Слова таксиста «Pale creole, zanmi?» и его круглое чернокожее лицо так сильно напоминали Гаити. Дюран вспоминал запах тех мест: смесь жасмина, рома и сточных канав. Он, вне всякого сомнения, бывал там и успел хорошо изучить страну. Но когда? И зачем? Достоверно Джефф знал одно: его воспоминания трехмерны, насыщены в отличие от многих других образов, что сидели в его голове. Гаити был реальностью и нисколько не походил на попурри из телешоу и газетных статей.

И это еще не все: Джефф вспомнил многое другое, чего не мог бы объяснить. К примеру, психиатр, оказывается, неплохо разбирался в микологии. Однажды в супермаркете он выбирал японские грибы шитаки. И вот тут-то непостижимым образом и проявились знания, когда он с удивлением понял, что знает терминологию грибов так же хорошо, как и фамилии президентов США. Грибницу он называл мицелием, да и слова «штаммы» и «гимениальная пластинка» не показались ему китайской азбукой.

Фраза из песни напомнила о море, и сами собой перед глазами появились парусники. Дюран почти не сомневался, что когда-то он владел парусной шлюпкой. Да и жил он там, где много туманов. Может, в Портленде или Ванкувере. Впрочем, и эти слова как-то сами собой выплыли в памяти, за ними не стояло ничего конкретного, никаких воспоминаний. А вот парусники… В воображении ярко вставало скользящее по водной глади судно, в лицо летели брызги, он чувствовал скрип соли на коже, а глаза слепила солнечная рябь на волнах.

Эфемерные образы, едва всплыв в памяти, тут же исчезали. И как бы ни старался он удержать их, ухватиться за них, они растворялись без остатка, как кубики сахара в чашке горячего чая. И Дюран снова оставался один — без воспоминаний, но с памятью о них.

Таксист свернул на Коннектикут-авеню, и теперь они проезжали мимо Национального зоопарка. Уже стемнело, и кроваво-красное озерцо неонового света мерцало на тротуаре возле бара «Манки»: вспыхивало и гасло вновь. Дюран отвернулся, поежился в кресле. Было в его памяти что-то, чему он всеми силами противился, не давая выплывать на свет. Картина, от которой внутри все переворачивалось: стены цвета охры и повсюду кровь, точно на скотобойне, брызги на плинтусе под потолком, застывшие черноватые сгустки на полу и ботинках.

— Вам плохо? — обратился к нему обеспокоенный водитель, глядя на пассажира в зеркало заднего обзора. Должно быть, Дюран застонал, сам того не замечая. Он кивнул, успокаивая шофера, и ответил:

— Нет-нет, просто… зуб разболелся.

Водитель осклабился. Автомобиль подрулил к портику перед многоквартирным домом, где жил Дюран, и таксист, посмеиваясь, проговорил:

— А то на миг мне даже показалось, что вами овладел loa, злой дух, — и рассмеялся.

Джефф улыбнулся и покачал головой, протянул водителю двадцатник и открыл дверь, собираясь выйти из авто. По крыше гулко барабанил дождь, перейдя в настоящий потоп.

— Ты можешь переждать здесь, дружище, — заботливо предложил афроамериканец. — Посиди. Вымокнешь до нитки — не успеешь до подъезда добраться.

Дюран поблагодарил его, но все-таки вышел и, как предсказывал таксист, тут же вымок насквозь. Впрочем, «холодный душ» пошел ему только на пользу: дождь отвлек рассудок от комнаты цвета охры — и это казалось блаженством.

Простояв еще некоторое время под дождем, доктор вошел в чистый вестибюль, где царили тишина и покой. «Ну, вот я и дома», — подумал он, наделив фразу неподдельным сарказмом. Правда состояла в том, что Джеффри не чувствовал привязанности к месту, в котором жил. Оно напоминало гостиничный номер со всеми удобствами или квартиру друга, уехавшего из города на выходные. Комфортно и удобно, но не имеет к нему лично никакого отношения.

Пять минут спустя Джеффри уже стоял под душем в столбе пара, и струйки воды плясали по его плечам. В квартире Дюрану стало гораздо легче, но хорошо — по-настоящему хорошо — он почувствовал себя, только когда вытерся полотенцем и с пультом в руке уселся перед телевизором.

Снятие показаний с Эйса Джонсона откладывалось уже на несколько часов: главный представитель прокурора сидела в международном аэропорту Ла-Гуардиа — из-за непогоды отменили рейс до округа Колумбия. Теоретически процедуру можно было перенести на следующую неделю, но практически это оказалось неосуществимо: Слу наутро покидал город, а Джонсону на понедельник назначили операцию по удалению грыжи.

• Предыдущая
• 37/118
• Следующая