Свое имя - Хазанович Юрий Яковлевич - Страница 1

• 1/84
• Следующая

Мальчишки из поселка паровозников были убеждены, что во всем Горноуральске нет лучшего места, чем этот пустырь. Конечно, ничего плохого нельзя было сказать и о парке, и о городском стадионе, и о гранитной набережной пруда. Но разве можно все это сравнить с пустырем, на котором мальчишки были полновластными хозяевами!

Начинался он сразу же от серого ступенчатого здания паровозного депо и тянулся до каменистого подножия Лысой горы. Ржаво-красная колея вливалась в широкие деревянные ворота, разветвлялась и стремительными лучами пересекала огромный пустырь. На рельсах стояли паровозы всевозможных серий, конструкций и размеров.

Однако это были не те паровозы, что могут в любую минуту выбросить в небо облако дыма, шумно задвигать стальными шатунами и тронуться в путь. Это были машины, отслужившие свой век. Потому-то пустырь и назывался паровозным кладбищем.

Оно напоминало Мите музей. Заброшенные паровозы рассказывали ему о прожитой жизни, о краях, где им довелось бывать, о том, как много потрудились творцы машин, какими Нелегкими и долгими путями пришлось им идти.

В глубине кладбища на узкой колее стояли два карлика, вероятно ближайшие потомки первого русского «сухопутного парохода». И, хотя они походили на неуклюжую телегу с железной бочкой-котлом на колесах и высокой толстой трубой, мальчишки окрестили их «самоварами».

Тут же примостился и маленький приземистый немец «Карлуша». Эта машина была помоложе «самоваров» и поэтому выглядела аккуратнее.

Далее громоздилась «Фита» — весьма странная, на нынешний взгляд, машина: казалось, будто два локомотива, сильно разогнавшись, врезались один в другой, да так и остались. У «Фиты» был очень длинный котел и удвоенное количество паровых цилиндров и колес. Букву «фиту» сразу же после революции выкинули из русского алфавита за ненадобностью, а паровоз «Фита» исчез несколько позднее буквы.

В один ряд выстроились на пустыре старички — ветераны серий «Г», «Ч» и «О», прозванные соответственно «гробами», «черепахами» и «овечками». Особняком стояла «Аннушка» — машина изящная, стройная, со следами былой красоты. Высокие колеса как бы говорили о том, что в пору своей молодости «Аннушка» была легкой и подвижной и вряд ли какой-нибудь другой паровоз того времени мог за нею угнаться.

Зимою пустырь выглядел непривлекательно. Лютые ветры продували его насквозь, заносили тяжелыми сугробами. Дорожек в снегу никто не пробивал, и снег лежал до самой весны, сверкая нетронутой голубизной.

А летом здесь буйно разрастались бурьян, крапива, пахучая седая полынь, и паровозы по самые ступицы стояли в зеленом разливе трав. Росли на пустыре еще тоненькая серебристая пастушья сумка, солнечный одуванчик, и под самыми колесами можно было увидеть храбрую, веселую ромашку.

Удивительно, что на пустыре не жили птицы, хотя для них нашлось бы немало укромных мест. Может быть, они не свивали здесь гнезд, боясь перепачкать оперение в ржавчине и копоти, но, скорее всего, птицы опасались мальчишек. Вороны и галки пролетали над пустырем на почтительной высоте, недосягаемой для ненавистных рогаток. Даже воробьи предпочитали держаться подальше от пустыря.

В жаркие летние дни паровозы на кладбище как бы оживали. Они так раскалялись на солнце, что над ними начинало струиться едва заметное марево. И, как от всякой живой машины, от них до позднего вечера жарко веяло разогретым воздухом и горьковатым запахом копоти и мазута. Даже чудилось: вот-вот машины вздохнут, выбросят в небо легкие хлопья пара и умчатся.

Давным-давно стоял на пустыре бронепоезд — старенький, хорошо сохранившийся паровоз серии «О», на тендере которого мальчишки крупно вывели мелом: «Грозный Урал». Машинистом на «Грозном Урале» был когда-то Митька Черепанов, первый знаток паровозов, а командовал бронепоездом Митин друг Лешка Белоногов. Перечитав все «морские» книги, какие только имелись в школьной библиотеке, Алексей бредил морем, которого никогда не видел. Зимой и летом он носил тельняшку, в самые немилосердные уральские морозы ходил в распахнутой шубейке, чтобы закалить организм. У него и походка была совершенно «морская»: вразвалочку, словно он все время шел по штормовой палубе. Даже с паровоза спускался Лешка не так, как все паровозники — лицом к машине, а как моряки сходят по трапу, — «носом вперед». По вине скупой природы, не наделившей Горноуральск морем, Алешка вынужден был снизойти до препинания в сухопутных войсках.

Он выходил на середину пустыря и кричал «морским» голосом:

— Станови-ись!

Войско строилось. Алеша неторопливо и важно продвигался развалистой походкой вдоль шеренги, внимательно оглядывая солдат, на ходу бросая короткие, резкие замечания о позорно мокрых носах, слабо затянутых ремнях и неряшливо выбившихся рубахах.

Шеренга была невелика — на другом конце услышали бы команду, произнесенную даже шепотом, — однако Алеша рупором складывал ладони и орал, краснея от натуги:

— На две ар-р-р-мии стр-р-р-ройся!

Это был самый трудный момент в подготовке к военным действиям. Большинство ребят неизменно хотело попасть в «красные», и войско противника всякий раз оказывалось настолько малочисленным, что просто не было смысла начинать войну. В таких случаях командир бронепоезда своей властью уравновешивал силы: он мог приказывать не только своей армии, но и армии противника, — обстоятельство, которому позавидовал бы любой полководец.

Когда обе армии, «красная» и «белая», наконец выстраивались и воины нетерпеливо топтались на месте, Алеша поднимался на цыпочки и кричал:

— Пехота — на исходные рубежи! Команда бронепоезда «Грозный Урал» — по местам!

Сражения гремели до темноты, а назавтра вспыхивали с новой силой, особенно если у ребят были каникулы…

Сколько поколений горноуральских мальчишек сражалось на этом пустыре! Воевал здесь и старший брат Мити — Ваня, служивший теперь на Дальнем Востоке, и даже отец его, Тимофей Иванович Черепанов, в ту пору, когда был он просто Тимкой. Потом мальчишки вырастали и пересаживались с «самоваров» и «карликов» на настоящие машины. Впрочем, из бывших участников баталий вышли не только паровозники: единственная и, казалось, заброшенная колея вела с пустыря к бесчисленным жизненным дорогам.

Митю Черепанова и Алешу Белоногова эта колея никуда еще не вывела. Но их давно уже манили на паровозное кладбище не бронепоезд, не войны, а футбольное поле. Вместе с друзьями Митя отвоевывал его у пустыря: корчевал и жег ребристые стебли бурьяна, сооружал ворота из старых дымогарных труб. Он был вратарем команды «Красные Зори», отстаивавшей спортивную честь улицы того же названия.

Но сегодня Митя пришел сюда не ради футбола.

С утра он сидел над книгой, которую вчера принесла Леночка. Такой книги он еще не читал. Это были невыдуманные и потому волнующие рассказы о простых людях, очутившихся в тылу врага. Всего полтораста страниц, а сколько судеб, сколько событий прошло перед ним!

Дочитав книгу, он задумчиво перелистывал страницы, прислушиваясь к беспокойному чувству, охватившему его.

За шесть дней каникул он вволю наигрался в футбол, прочитал две книжки. Но и футбол и книги лишь подчеркивали неожиданную пустоту этих долгожданных дней. Ну, прочтешь еще пять или десять книжек о хороших людях, совершающих большие дела, а сам-то, сам что сделаешь?

Когда-то, очень давно, поздним вечером он забрел с мальчишками на станцию. У перрона стоял поезд. В голове состава, около паровоза, шла таинственная, непонятная работа. Парень с черными сверкающими глазами держал в одной руке дымный факел, в другой — гаечный ключ, а старик, похожий на волшебника из сказки, копошился возле колес машины. Зыбкое пламя факела освещало его строгое, цвета бронзы лицо.

• 1/84
• Следующая