Мари - Хаггард Генри Райдер - Страница 57

• Предыдущая
• 57/67
• Следующая

— Я доволен, что маленький сын Георга спасся, — доносился отдающийся эхом голос, который я совершенно не знал, — ведь он еще будет полезен черному народу…

Затем тот же голос продолжал:

— О, дом Сензангэкона! Теперь ты перемешал свое молоко с кровью, с белой кровью! Из этой чаши ты будешь пить до дна и после этого чаша должна быть разбита вдребезги, — говоривший засмеялся глубоким, ужасным смехом, который мне не суждено было снова услышать в течение многих лет…

Мне показалось, что обладатель этого голоса уходит, шаркая ногами, подобно какому-то большому пресмыкающемуся, и тогда я с усилием открыл глаза. Я находился в просторной хижине и единственный свет в ней исходил от костра, который горел в центре помещения, так как время, очевидно, было ночное. Женщина-зулуска, молодая и красивая, склонилась над тыквенной бутылкой около костра, что-то делая с ее содержимым. Я заговорил с нею в состоянии полубреда.

— О, женщина, — сказал я, — есть здесь тот человек, который только что говорил и смеялся надо мною?

— Не совсем, Макумазан, — ответила она приятным голосом. — Это был Зикали, Могущественный Волшебник, советник короля, Открыватель Дорог, тот, чье рождение не помнят даже наши деды, тот, чье дыхание вырывает деревья с корнями, тот, кого боится сам Дингаан и кому беспрекословно повинуется.

— И это он является причиной того, что убиты буры? — спросил я.

— Может быть, — ответила она, — но кто я такая, чтобы разбираться в таких вещах?

— Ты та женщина, которая заболела и которую меня послали проведать?

— Да, Макумазан, я была больна, но теперь я здорова, а ты болен, ибо все идет по кругу. Выпей это, — и она подала мне тыквенную бутылку с молоком.

— Как тебя зовут? — спросил я, когда брал бутылку.

— Найя — мое имя, — ответила она, — и я — твоя тюремщица. Не думай, что ты можешь убежать от меня, Макумазан, ибо здесь имеются и другие тюремщики, у которых копья… Пей!

И я выпил содержимое бутылки, но подумал, что оно может быть отравлено. Однако, жажда моя была так сильна, что я выпил все до последней капли.

— Ну что, теперь я уже мертвец? — спросил я, поставив бутылку на пол.

— Нет, нет, Макумазан, — ответила нежным голосом та, которая назвала себя Найей, — ты не будешь мертвецом, а таким, кто будет спать и забудет все.

Вскоре я потерял счет времени и крепко уснул, а как долго я спал, — не знаю.

Когда я проснулся, солнце стояло высоко в небе. Может быть, Найя положила снотворное в молоко, а может я просто крепко спал. Я этого не знаю. Во всяком случае, я был благодарен за этот сон, иначе, думаю, я сошел бы с ума.

Лежа в той хижине, я вспоминал и удивлялся, как Всемогущий мог допустить такое деяние, какое я увидел собственными глазами. Как это может согласовываться с теорией о любящем и милосердном Отце? Те бедные буры, каковы бы ни были их недостатки, а они имели их много, как и все мы, были в основном добрыми, честными людьми. Однако, им суждено было быть зверски убитыми по единственному кивку головой дикаря-деспота, оставив жен вдовами, а детей без отцов.

Тайна была слишком большая, достаточно большая, чтобы нарушить равновесие сознания у молодого человека, который явился очевидцем такой ужасающей сцены…

На протяжении нескольких дней мой рассудок и в самом деле был на волосок от психического расстройства. Наконец, здравый смысл и воспитание, которые, благодаря моему отцу, были у меня довольно солидные, победили. Я припомнил, что такие убийства, часто в гораздо больших масштабах случались тысячи раз в истории, что из-за них, и часто посредством их, цивилизация двигалась вперед, а милосердие и мир целовали друг друга над кровавыми могилами жертв.

Следовательно, даже при моей молодости и неопытности, я приходил к выводу, что какие-то невыразимые цели достигались путем этого ужаса и что жизнь тех бедных людей, приносимых в жертву, была необходима для этой цели. Это может показаться ужасной и роковой доктриной, но это и есть то, что подтверждается в Природе каждый день, и пострадавшие несомненно найдут возмещение в каком-то другом мире. Но если же этого не произойдет, тогда и вера и все религии совершенно напрасны!

Правда, может случиться, что такие события произойдут не согласно воле милосердной Силы, о которой я сказал, а вопреки ей. Быть может, дьявол из Священного Писания, над которым мы склонны смеяться, все еще является очень реальной и активной силой в нашем мире? Может быть, время от времени, некоторые злые принципы выливаются в форме взрыва, подобно заключенным в вулкане силам, принося горе и смерть на своих крыльях, пока в конце эта сила не ослабеет и не будет побеждена. Кто может об этом сказать?…

Этот вопрос, который следовало бы рассмотреть архиепископу Кентерберийскому и Папе Римскому в конклаве с Тибетским ламой в качестве третейского судьи, в случае, если они разойдутся во мнениях. Я же лишь пытаюсь изложить те мысли, которые долго терзали меня и которые до сих пор припоминает мой мозг. Но вполне вероятно, что это уже и не те самые мысли, ибо целое поколение умерло с тех пор, а за это время интеллект созрел, как вино дозревает в бутылке.

О собственной безопасности я особенно не задумывался. Если бы мне было суждено, я уже был бы убит. Но моя осведомленность о Дингаане говорила мне, что он не убил бы Ретифа и его спутников просто так, без причины. Это должно было явиться как бы прелюдией к еще большей резне, ибо я не забыл слова Дингаана в отношении Мари и другие намеки, которые он делал…

Из всего этого я сделал вывод, как оказалось, совершенно правильный, что на буров будет совершено общее нападение и что они, вероятно, будут уничтожены все. А я сижу здесь с единственной женщиной в качестве тюремщика и не могу убежать, чтобы предупредить их! Потому что вокруг двора моей хижины стояла шестифутовая изгородь, а за нею днем и ночью стояли многочисленные часовые. Так что бежать я не мог.

Так прошла неделя, поверьте мне, ужасная неделя. Все это время моим единственным компаньоном была красивая молодая женщина, Найя. В известной степени мы стали с нею друзьями и разговаривали на различные темы. Только я постоянно замечал, что не получал от нее никаких интересующих меня сведений. Она часами говорила об истории зулусов, или о характере Чаки, великого короля, однако, когда мы касались текущих событий, она замолкала, как высыхает вода на раскаленном кирпиче. Тем не менее, Найя все больше привыкала ко мне, или делала вид, что привыкает.

Она даже наивно рассуждала о том, что я мог бы жениться на ней, что Дингаан совсем готов разрешить это, так как, мол, я ему нравлюсь и он считает, что я могу быть полезен его стране. Когда я говорил ей, что уже женат, она пожимала своими роскошными плечами и спрашивала со смехом, открывая красивые ровные зубы:

— А какое это имеет значение? Разве мужчина не может иметь больше, чем одну жену? И, Макумазан, — добавила она, нагибаясь вперед и многозначительно глядя на меня, — как можешь ты знать, имеешь ли ты даже одну-единственную жену? Сейчас, может быть, ты уже разведен, или вдовец…

— Что ты имеешь в виду? — взволнованно спросил я.

— Я? Я ничего не имею в виду… Не смотри на меня так свирепо, Макумазан… Но ведь в мире всюду всякое случается…

— Найя, — сказал я, — ты представляешь собой две плохие вещи: приманку и шпионку, и ты знаешь это.

— Может быть, Макумазан. Но нужно ли меня бранить за это, если в этом вся моя жизнь, в особенности, если ты мне действительно нравишься?

— Я не знаю, — сказал я. — Скажи мне, когда я смогу выбраться из этого места?

— Как могу я сказать это, Макумазан? — ответила Найя, ласково похлопывая меня по руке. — Но думаю, что скоро. Когда ты уйдешь, вспоминай меня иногда, ибо я пыталась все сделать для тебя поудобней, насколько это возможно при наблюдателях за спиной, которые смотрят в хижину через каждую соломинку…

Я сказал то, что казалось мне подходящим в данном случае, а на следующее утро пришло мое освобождение. В то время, когда я во дворе за хижиной доедал свой завтрак, Найя выглянула из-за угла и сказала, что прибыл посланец от короля. Бросив еду, я пошел к воротам и обнаружил там своего знакомца, Камбулу.

• Предыдущая
• 57/67
• Следующая