Повесть о Ратиборе, или Зачарованная княжна-2 - Фортунская Светлана - Страница 16

— Мне кажется, Лёне нужно выпить чего-нибудь успокоительного, — заметил Паук, — капель каких-нибудь. А то она никак не оправится после переживаний…

— И мне капель! — проквакал Жаб. — Я тоже никак не оправлюсь! Валерьянки мне! Четыреста капель! А еще лучше — рюмочку беленькой! Поправить здоровье!

— Даже и надеяться не смей, выдумал чего! — буркнул Домовушка. — Валерианы настоянной, так тому и быть, дам, только не четыре сотни капель, а четыре десятка. И то, мнится мне, многовато будет…

Домовушка сбегал на кухню, где у нас имелась аптечка, притащил пузырек с валерьянкой, рюмку (пустую) и стакан воды.

— Не, я не буду, — запротестовала Лёня, — мне нельзя, я кормящая…

— Батюшки! А про Егория-то я, голова дубовая, и забымши совсем! — всплеснул лапками, расплескивая воду из стакана, Домовушка. — Как он там, болезный, поди, совсем изголодался?

Леонидия взвыла.

— Как же я его теперь кормить буду?! — завопила она. — Дайте денег, я хоть в магазин сбегаю, «Малютку» ему куплю!

— А вот в магазин тебе никак нельзя, — сказал Ворон, — если, конечно, ты не хочешь пасть бездыханным трупом. Ты ведь теперь мужчина, так что дважды порог квартиры переступить не сможешь. Возможно, конечно, что со временем и под давлением обстоятельств это заклятие потеряло силу, однако рисковать я бы не стал…

— Точно, — подтвердил Домовушка. — Может случиться исход летательный. Так что надо Пса в магазин отправлять, а ты ему записку настукай на этой… на машине на писательной.

Мы дружно повернули головы в сторону бочонка. Оттуда раздалось шипение. Пишущая машинка на крышке бочонка слегка подпрыгнула — кобра пыталась выбраться наружу.

— Да ничего, я так, — сказала Лёня. — Я от руки напишу…

И снова икнула.

— Напишешь, напишешь, — закивал лохматой головкой Домовушка, — вот капелек откушаешь — и сразу же и напишешь…

Домовушка накапал немножко валерьянки в рюмочку, разбавил водой, поставил на пол перед Жабом.

Потом с сомнением смерил взглядом Лёню — вернее того, в кого она теперь превратилась, — и не стал возиться и отсчитывать сорок или сколько там капель, а сразу вылил в стакан весь пузырек, поразмыслил, приоткрыл крышку чайника и туда тоже плеснул валерьянки с водой.

— Ему, поди, потужее всех пришлось, бедолаге, — пробормотал он себе в бороду.

Тут я должен с прискорбием признать, что дальнейшие события в моей памяти частично размылись, а частично стерлись совсем. Поэтому связного и последовательного изложения событий не получится. Должно быть, сказалось напряжение всего того хлопотливого и многотрудного дня: ведь мне пришлось спасать Крыса, и Егорушку, и Домовушку, да и всех нас в конце-то концов! Немудрено, что я стал нетверд в лапах и неуверен в движениях.

Смутно мне вспоминается, что я как-то неловко повернулся и опрокинул рюмку с валерьянкой, стоявшую перед Жабом, да так неудачно, что почти вся жидкость вылилась на меня. Совершенно инстинктивно, не думая, что делаю, я вылизал мокрую шерсть. Обычно я не моюсь языком, как какой-то обыкновенный кот, но тут, как видно, усталость взяла свое.

А что было дальше, я не помню.

Я проснулся бодрый, посвежевший, отдохнувший.

События вчерашнего дня смутно припоминались мне — какой-то шум, какой-то гам, кто-то кричал, кто-то визжал, что-то падало и разбивалось. Но сказать, что что-либо смущало меня или тревожило мою совесть, я не могу — чего не было, того не было.

Я обнаружил себя (проснувшегося) в кресле в комнате Лады. Это было мое почти что самое любимое спальное место. Иногда я спал в кухне, на вышитой для меня заботливым Домовушкою подушечке, случалось мне прикорнуть и на жестком сиденье стула в кабинете — это когда мы с Вороном допоздна занимались. Больше всего я любил укладываться на мягкой постельке Лады, но она часто ворочалась во сне, и будила меня, поэтому мне среди ночи приходилось перебазироваться в кресло.

Я совершенно не помнил, где я устроился на ночь вчера — наверное, слишком устал.

Было темно, то есть глубокая ночь: Петух еще не пропел. Петух у нас кукарекает только один раз в сутки — на заре. Ну, иногда в течение дня — по личной просьбе или приказу Паука. А в деревнях, говорят, петухи три раза поют: в полночь, и перед рассветом, и когда солнышко встанет. Может, нашему городское происхождение мешает? Или лень?

Но, как бы то ни было, до утра было еще далеко, и в квартире стояла почти что тишина — только слышно было, как на кухне возится Домовушка, он же у нас создание ночное. Как, кстати, и я.

Я потянулся, зевнул — и почувствовал себя голодным. Ну, просто очень и очень голодным — не ужинал я вчера, что ли?

Покопавшись в памяти и убедившись, что события вчерашнего вечера полностью из нее исчезли — Лёня с ребятенком приходила, и мы праздновали, это я помнил прекрасно. А дальше — туман. Может быть, я набрался на праздновании?

Да нет, вроде — голова не болела, помирать на месте, немедленно, не хотелось, и никаких прочих признаков похмелья у меня не наблюдалось. И потом мы ходили в шкаф, потому что ребятенок вдруг вырос, а затем уменьшился — ах, да! Я же его спас! И его, и Крыса, и Домовушку, и еще кого-то… Только вот кого?

Я отправился в кухню — составить компанию Домовушке в его хозяйственных хлопотах, перехватить чего-нибудь вкусного, чтобы дожить до завтрака, и заодно навести справки — кого ж я еще там спас?

Домовушка встретил меня совсем не приветливо. Можно даже сказать, грубо встретил меня Домовушка.

— А, — сказал Домовушка, — проспался, твое величие! Кушаньки хочешь? А не будет тебе до завтраку кушаньки, чтоб вдругорядь неповадно было!..

Неповадно — что?

— Да нет, — мурлыкнул я, не показывая, насколько ошарашен таким неласковым приемом. — Я так, заглянул узнать, может тебе помощь нужна?

Домовушка с яростью набросился на противень, который драил в этот момент.

— Нет уж, — процедил он, — без подмоги обойдемся! Иди себе спи, Аника!

В аквариуме плеснуло, и Рыб высунул над поверхностью свое тупое рыло.

— Ты б и правда, Кот, шел себе. Домовой наш нынче не в настроении…

Я обошел Домовушку и приблизился к подоконнику.

— А что случилось-то?

Рыб пошамкал беззубым ртом.

— Я, собственно не присутствовал, а сплетничать не хочу… Но Домовой вчера из-за твоего поведения очень расстроился, а Жаб так и вовсе злой — не скажу, как Пес, но скорее, как вампир, и жаждет твоей крови. Так что если мы его сейчас разбудим — я тебе не позавидую.

Жаб завозился в своей миске, и я быстренько ретировался.

Почему-то при словах Рыба про Жаба у меня возникла ассоциация с чем-то клетчатым, как шахматная доска. В шахматы мы с ним вчера играли, что ли?

Да нет, Жаб в шахматы не умеет, вот в карты, в тыщу или там в клабер — это он всегда готов.

Странно все это как-то…

Пса на привычном месте — на коврике у порога не оказалось. Должно быть, он до сих пор в шкафу, младенца воспитывает. Неужели Лёня еще не проснулась?

Я заглянул в бабушкину комнату.

Точно, на кровати кто-то лежал.

А на спинке кровати спал Петух, спрятав голову под крыло.

Ну, с Петухом разговаривать — себе дороже, связно и понятно он ничего рассказать не сможет.

Я подумал, не вернуться ли в кухню, порасспросить Паука. Но Паука разбудить — это вам не конфетку скушать, семь потов сойдет, пока докричишься, и там, в кухне, к тому же сердитый Домовушка, да и Жаб может проснуться…

Я осторожно, чтобы не потревожить Ворона, ткнулся в дверь кабинета.

Ворон бодрствовал — иногда это с ним случается. Сидит до рассвета на своем пюпитре, ковыряется в конспектах Лады или в книжках сказок, ищет пути в далекое Там.

И меня обычно заставляет — дай ему ту вот книгу, найди ему эту страницу, скопируй ему этот абзац…