Серенада - Кейн Джеймс - Страница 45
- Предыдущая
- 45/45
Рядом с кассой, где продавали билеты на корриду, находилось кафе. Я вошел, заказал абрикосовый брэнди и сел. Я твердил себе, что о пении надо забыть, что я приехал сюда искать ее и ничто остальное волновать меня не должно.
В кафе было полно народу, трое или четверо мужчин стояли возле столика в углу. Внезапно между ними промелькнуло что-то красное, и во рту у меня пересохло. Они отошли и вернулись за свой столик, и тут я обнаружил, что смотрю прямо на нее.
Она была с Триеской, тореадором, к ним без конца подходили разные люди пожать ему руку и снова отходили. Она увидела меня и быстро отвернулась. Наконец и он увидел меня. Какое-то время очень пристально всматривался и, видимо, узнал. Что-то сказал ей, и она рассмеялась. Кивнула и продолжала смотреть куда-то в сторону с напряженным от волнения лицом. Затем снова улыбнулась, а он продолжал сверлить меня взором. По тому, как они себя вели, было очевидно, что он никак не связывает меня с Нью-Йорком, вообще не знает, что там произошло. Он видел перед собой всего лишь парня, который однажды увел у него девушку, а затем оказался ничтожеством и слабаком. Но этого было достаточно, чтоб разыграть целое представление перед публикой, которая через минуту уже покатывалась со смеху. Лицо его затвердело и стало жестким и злобным. Я почувствовал, как у меня застучало в висках.
Вошли mariachi. Он швырнул им пару песо, и они визгливо пропели несколько куплетов. Затем его, что называется, осенило. Он подозвал главного из них, о чем-то пошептался, и они заиграли «Cielito Lindo». Но не пели, вместо этого встал и запел он сам. Он пел, глядя мне прямо в глаза, фальшивым голосом, сопровождая пение нелепыми жестами. Публика чуть со смеху не лопнула. Если бы Хуана сохраняла невозмутимость, я бы не тронулся с места, съел бы и это. Но она тоже смеялась. Не знаю почему. Может, просто нервы разгулялись. Может, думала, что именно такой реакции ждут от нее окружающие. Может, все еще злилась за то, что произошло в Гватемале. А может, и вправду, ей казалось смешным, что я бегаю за ней, точно щенок, а она в это время крутит любовь с другими мужчинами. Не знаю, да и надо сказать, в тот момент над этим не задумывался. Просто увидел ее хохочущей, холодное бешенство затопило мозг, и я понял, что сам дьявол не в силах остановить меня сейчас.
Он допел куплет до конца и был вознагражден новым взрывом смеха и аплодисментами. Затем настал черед припева, и он набрал воздуха в грудь, но тут я громко расхохотался. И встал. Это его удивило, он замер, не зная, что делать дальше, а я пропел:
Ay, Ay, Ay, Ay!
Canta yno llores
Porque cantando se alegran
Cielito Undo
Los corazones!
Ай-ай-ай-ай!
Пой и не плачь,
Потому что, когда поют, рады
Красивому небу
Сердца! (исп.)
Казалось, горло было отлито из чистого золота – таким сильным и прекрасным выходил звук, и, закончив, я почувствовал, что задыхаюсь от волнения. Он стоял на прежнем месте с довольно глупым видом, и тут грянул гром аплодисментов. Предводитель mariachi затараторил что-то, обращаясь ко мне, затем они заиграли песню сначала. И я пропел все снова, опьяненный звуком собственного голоса, опьяненный выражением ее лица. Второй куплет пропел уже прямо для нее, мягко и медленно. Но в конце снова взял высокую ноту, закрыл глаза и тянул ее, пока не задребезжали стекла, а потом резко оборвал звук.
Открыв глаза, я обнаружил, что смотрит она вовсе не на меня. Она смотрела куда-то за бар за моей спиной. Толпа приветственно шумела, в кафе заходили с улицы все новые и новые люди, и я расслышал обрывок фразы: «El Panamier Trovador» [78]. Но в будке на выходе торчал офицер и кричал что-то в телефонную трубку. Когда он туда зашел, я не заметил. Люди окружили меня, кричали, теребили, просили спеть еще. Следующее, что я увидел: она бежит к двери. Триеска за ней. Но я его опередил. Пробился сквозь толпу и вылетел на улицу, заметив впереди красное платье. Бросился догонять. И тут меня схватили фараоны. Я пытался вырваться. Неподалеку послышались хлопки выстрелов, и люди с криками рванулись туда. Затем кто-то торопливо произнес над самым моим ухом фразу по-испански, я различил только одно слово – «гринго»[79]. Они тут же отпустили меня, и я побежал. Там, впереди, было особенно много фараонов и еще столпились люди. Столпились вокруг чего-то красного на тротуаре. Я протолкнулся сквозь толпу и увидел: она лежит, а рядом с дрожащей улыбкой на лице стоит коротышка в униформе с тремя звездами на погонах. Казалось, прошла вечность, прежде чем я узнал politico из Акапулько. И только тут понял – вот чей это был приказ отпустить gringo. Меня пристрелить он не мог, слишком уж важной я был персоной. Зато смог пристрелить ее – за попытку к бегству или сопротивление властям при аресте, что-то в этом роде, не важно.
Он специально стоял там и ждал, когда я подойду, увижу ее и он возьмет реванш.
Я рванулся к нему, но он отступил, и внезапно я весь ослабел, раскис и опустился на тротуар рядом с ней, а вокруг все завертелось в жуткой круговерти – люди, фараоны, огни, «скорая помощь»… Да, он ее убил, а я… что сделал с ней я?..
И вот снова я оказался в ризничной маленькой церкви невдалеке от Акапулько и даже заметил на полу пятна гари, там, где мы разводили огонь. Индейцы входили босыми, головы женщин покрывали rebozo, мужчины были в безупречно чистых белых костюмах. Ее отец и мать сидели в первом ряду, там же находились сестры и братья; я даже не знал, что они у нее есть. Гроб был белый, алтарь завален цветами, которые прислал я. Цветами из Ксагимилко, где она так любила гулять. На хорах мальчики и девочки, тоже все в белом. Вошел священник и начал облачаться в ризу. Я подошел и заплатил ему. Он придержал меня за рукав:
– Вы петь, сеньор Шарп? Может быть, Agnus Dei?
– Нет.
Он пожал плечами и отвернулся. Тут на меня навалился удушающий приступ вины, наверное, в сотый раз за последние два дня.
– Никогда… Никогда больше.
– О-о…
Он еле слышно выдохнул это «о-о» и стоял неподвижно некоторое время, глядя на меня, затем поднял руку, благословил и произнес что-то по-латыни. И я понял, что только что исповедался и получил отпущение грехов, и ощущение тупого серого покоя охватило меня. Я отошел, присел на скамью рядом с ее семьей, и тут началась музыка…
Они понесли ее к могиле на склоне холма. Они уже опускали ее, когда из ямы выскочила игуана и пронеслась куда-то вверх по камням.
- Предыдущая
- 45/45
