Половина собаки - Тунгал Леэло Феликсовна - Страница 4
- Предыдущая
- 4/58
- Следующая
Мёку появился у нас тогда, когда я еще не ходил в школу. Отец пробился в финал межсовхозных соревнований «знатоков» и получил там второй приз — козленка. Мать потом всегда сожалела, что нам не достался первый приз — чистошерстяной ковер, но я-то считал, что вторая премия в этих соревнованиях была гораздо ценнее, чем первая. Козленок был шерстянее и занятнее любого ковра: у него были маленькие копытца, круглый розовый нос и вечно дрожащий забавный огрызок хвоста. Рожек у него сначала совсем не было. Там, на голове, где они должны находиться, шерсть образовывала как бы две макушки. Пару дней мне удалось продержать Мёку в передней, но мать рассердилась из-за «шоколадного драже», которое козленок извергал в таком количестве, будто у него под крохотным хвостиком находилась «кондитерская фабрика». Я добровольно обязался убирать за козленком, но случалось, что какой-нибудь из его «шоколадных» шариков оставался незамеченным, а после того, как однажды вечером козленок вскочил на горячую плиту, где копытца тут же начали подгорать и запахло паленой костью, а кастрюля со щами оказалась на полу со всем содержимым, мать возмутилась и объявила, что только в царские времена скотину приходилось держать в избе, а сейчас совсем другие времена и теперь в таких условиях она больше жить не намерена. На другой день я помог отцу соорудить загончик для козла в дальнем углу дровяного сарая. Но в загончике Мёку держали только ночью, днем же я брал его с собой: мы бродили по лесу, или заглядывали на строительство нового — нашего теперешнего — дома, или брели к воротам школы посмотреть, как ученики играют на школьном дворе во время большой перемены. Иногда мальчишки звали и меня поиграть, и тогда Мёку бегал вместе со мной, а другие орали: «Козлу водить! Козлу водить!» Мне жутко хотелось вырастить из Мёку самого умного козла в мире, я дрессировал его прыгать в обруч для хулахупа (отдельные прыжки иногда, полуслучайно, даже удавались) и учил считать. Это казалось мне тогда вполне достижимым. Например, я скажу козлу: «Один плюс один», он ответит: «Ме-э, ме-э!» Ведь и мои математические познания тогда были не намного больше, и я любезно делился ими с Мёку. Но он только тряс головой, а если у него была охота поразговаривать, он орал режущим слух голосом: «Меэ-хед! Меэ-хед!»[3]
Но лето окончилось, наступил сентябрь, я пошел в первый класс, и бедняга Мёку вынужден был первую половину дня проводить один. С каждым днем у меня оставалось все меньше времени для него. Надо было учиться и ходить в гости к друзьям, не говоря уже о сборах октябрят. А по правде сказать, бегать с Мёку, как раньше, мне стало не так интересно. А Мёку прямо распирала жажда деятельности, он до того неуемно озоровал, что сумел прославиться на всю округу своими выходками.
Прежде всего Мёку завязал знакомство со строителями. Он посещал их каждый день и поддерживал с ними исключительно гастрономические отношения. Как они подсчитали, Мёку съел у них за неделю восемь пачек сигарет, в том числе две — с фильтром. Затем он слопал полную банку какого-то мела и таз киселя, привезенного для рабочих из столовой. После трепки, заданной козлу на стройплощадке, он сменил место действия и принялся навещать расположенный в двух километрах от нас хутор Кайду, где съел все выращенные хозяйкой георгины, астры, львиные зевы и сжевал ватное одеяло, вывешенное во дворе проветриваться. Хозяйка Кайду пожаловалась моей матери: стоит их овчарке Рексу заметить, что наш козел лезет во двор через подкоп под оградой, и пес приходит в бешенство от ярости и отчаяния, ибо Мёку настолько хитер, что держится как раз на таком расстоянии, чтобы его не мог достать бегающий на цепи Рекс. Пес ростом с теленка в бессильной злобе лаял и рвался с цепи как только мог, в то время как козел, приняв смиренный вид, пытался жевать атласное одеяло или в глубокой задумчивости лакомился львиным зевом. Мы стали держать Мёку днем на привязи, но ему каким-то образом удавалось освободиться, и он продолжал свои проделки.
Дорогу к школе Мёку узнал еще раньше, и теперь начал то и дело бегать туда трусцой. Можно было еще назвать смешным то, что козлик своими шишечками-рожками иногда легонько поддавал кому-нибудь. Смеялись, когда он впрыгнул через раскрытое окно в школьную кухню, опустился на колени в кастрюлю с манным муссом и в такой удобной позе лакомился сладким, приготовленным для нас, детей. Да, такие проделки еще можно было простить козлику-подростку. Но как назвать то, что случилось, когда у нас в зале проводилось торжественное собрание по случаю Дня учителя и я впервые в жизни выступал перед всей школой? Я и так-то жутко волновался — а вдруг забуду слова? — песня была, по-моему, ужасно длинной, и как раз, когда я пел: «Ох, эта мама, твердит упрямо: учиться трудно…» — дверь, оставшаяся неприкрытой, распахнулась, и на сцену выскочил счастливый Мёку. Он заметил меня и победно крикнул: «Ме-э-хеед!» Я, правда, допел песню до конца, но Мёку все время бодал меня, народ в зале смеялся и улыбался, а учительница музыки, аккомпанировавшая мне на рояле, сбилась — у нее от смеха слезились глаза. Под бурю аплодисментов я вытащил Мёку из зала, пунцовый от гнева и стыда. Он, правда, пошел со мной довольно послушно, только по лестнице отказался спускаться. Не оставалось ничего другого, как взять его на руки и понести вниз, но на половине лестницы он отблагодарил меня очередью своих «шоколадных шариков». Я дал козленку порядочный шлепок по лучшему месту, но оно у него твердое, как кость, и он не очень-то почувствовал удар. Потом я вернулся обратно в зал, и мне казалось, что со всех сторон на меня обращены насмешливые взгляды — я был опозорен и несчастен!
Всю зиму мы не пускали Мёку во двор, но весной выпустили его пощипать свежей травки, а он, оказавшись на свободе, естественно, отправился на строительную площадку. Дом был уже возведен под крышу, и какой-то новый рабочий прикреплял к стропилам метлу — традиционный намек будущим жильцам дома, чтобы они не забыли устроить новоселье. Не знаю, каким образом Мёку удалось забраться на самый верх дома, но, во всяком случае, он вдруг оказался там, поглядел на человека, прикреплявшего метлу к стропилам, и провозгласил свое любимое приветствие: «Меэ-хед!» Тот строитель ничего не знал о Мёку, даже понятия о его существовании не имел, и, не подозревая ничего дурного, обернувшись на крик, он увидел против света, света яркого, солнечного, черный рогатый силуэт. Рабочий был большим выпивохой и уже успел в тот день накачаться пивом, вот и вообразил, что за ним на крышу явился сам сатана. Пытаясь огреть сатану метлой, он потерял равновесие и полетел с крыши на землю. Ему еще повезло: он упал на кучу песка, а не на штабель кирпичей рядом… Сам главный механик совхоза помчался в центр за отцом — ибо у кого же еще хватит смелости согнать Мёку с самого верха степы? Работяга, упавший с крыши, хромал и клялся, что сам, лично, прикончит жуткую скотину, но тогда Мёку все же остался в живых. Роковым для него стал день, когда он толкнул принесшую ему миску с едой мою мать, свалил ее и стал бодать своими зачатками рожек. Отец решил, что козел становится слишком опасным, и позвал хозяина хутора Кайду на помощь — резать скотину. Конечно, Мёку нередко злил своими проделками и меня тоже, но все равно — мне было его очень жаль.
Однако, если бы летним днем три года назад Мёку не пришел конец, может быть, у меня сейчас не было бы собаки… вернее, ее половины. Одним пунктом в пользу покупки собаки было чувство вины, которое отец, пожалуй, испытывал передо мной, зарезав козла. Вторым решающим фактором стали сорок рублей из моей копилки — эти деньги я собирал уж долго, чтобы купить велосипед, но отдал на покупку Леди без колебаний. Правда, два месяца спустя отец сам купил мне велосипед «Орленок», однако половину суммы за собаку все же внес я! Вторую половину заплатил Каупо, сказавши, что щенок вырастет и станет хорошей охотничьей собакой, которая будет доставать из озера подстреленных им с отцом уток целыми стаями. Он бы, дескать, сам без долгих колебаний купил эту собаку себе, но как держать сеттера на шестом этаже в Мустамяэ[4].
- Предыдущая
- 4/58
- Следующая
