Толстый мальчишка Глеб - Третьяков Юрий Федорович - Страница 26

• Предыдущая
• 26/41
• Следующая

Целых полдня Мишане не позволяли видеться с Глебом, потому что Мишанина мать с Глебовой теть Нюшей поругались: теть Нюша говорила, что Мишаня Глеба на всякие проделки подучает и вредно влияет, а мать спорила, что до Глебова приезда Мишаня был куда смирнее, не сравнить…

К середине дня они помирились, сойдясь на том, что оба не виноваты и не влияют, а виноваты и влияют верзила Гусь, проныра Братец Кролик и все остальные.

Все это время Мишаня угрюмо отсиживался под крыльцом, подобно своему желтому коту, ныне без вести пропавшему, который после многодневных боев с другими котами возвращался домой с головой, изодранной в одну сплошную царапину, лез под печку и безвыходно сидел там, не вылезая, покуда голова не заживала и не обрастала новой шерстью, только зеленые глаза сверкали, если туда заглянуть. Под печку ему и блюдце с едой ставили.

Мишане еду носила сестра Верка, оказавшаяся гораздо добрее, чем Мишаня о ней раньше думал.

Она же передавала ему все новости.

Косясь на Мишанино имущество вороватым глазом и жадно щупая пузырьки, она говорила:

— Глеба твоего уже на улицу пускают! Сидит около своего дома в новых желтых сандалетах, весь умытый, и Колюньке велосипед налаживает! А про Николашку ничего пока не известно, никто не знает… Тараканыч приходил к теть Полине за молоком, но ничего не рассказывал.

Заполучив в общей суматохе свободный доступ в Мишанину квартиру, она была очень довольна и теперь старалась изо всех сил:

— Конечно, Николашка-артистка получила по заслугам! Но с Розой такие поступки делать нельзя — она девочка не такая! Она девочка гордая… как и я!.. Тогда я обещала вам интересное для вас рассказать и расскажу! Глебу твоему рассказывать не стану, ну его, а тебе расскажу, потому что ты один у меня братик… Мишань, ладно этот пузырек будет мой, зачем он тебе, а мне нужен…

В хорошее время Мишаня ни за что не позволил бы растаскивать свое добро, но после всех этих передряг и переживаний не имел никаких сил сопротивляться и только слабо мекнул.

Верка вынесла куда-то самый лучший пузырек и мигом вернулась.

— Роза твое письмо прочитала… Очень ей понравилось, как сочинено… Я тогда нарочно сказала насчет собаки… Говорит: сразу видно, что толковый мальчишка писал… Я тебе после расскажу все подробно… Ты только одну меня слушайся, больше никого не слушайся!.. Если будешь меня слушаться, я и папе скажу, чтоб тебя никуда не отсылал!.. Он меня послушается… И мама послушается… Мишань, а вот эти тебе тоже не нужны, а то я возьму себе?

Мишаня слабо махнул пальцем, показывая, что ему больше ничего на свете не нужно, кроме покоя, пускай все пропадает, и пузырьки тоже.

— И абажур я себе беру, потому что Роза говорила недавно: самое, говорит, противное у мальчишки, когда он жадный, никому ничего не дает, хуже Аккуратиста. Да я, пожалуй, и самовар возьму, будем с Розой чай пить. Зачем он тебе? Мальчишкам не полагаются самовары.

Жалко было Мишане самовара, но он спросил только:

— Почему же не полагаются?

— Да так уж! Спроси хоть у кого… Мальчишки все должны девочкам уступать, на то они и мальчишки. Роза не любит, когда мальчишка упрямый, как осел. Говорит: вот, говорит, Мишаня совсем другое дело… Я, говорит, таких хороших мальчишек сроду не видала.

Мишаня слегка оживился:

— А откуда про меня она знает?

— Откуда? Да я ей все говорю! Я говорю: Мишаня — это не брат, а прямо… лев! Он все на свете отдаст. Вот, например, захочу я взять этот карандашик, я даже спрашивать не стану, кладу в карман, потому что знаю, Мишаня и слова не скажет, не такой он мальчишка. Бывает иногда злой, а вообще добрей его на всем свете нет.

— А она? — не удержался от довольной ухмылки Мишаня.

— Она слушает. А я, говорит, и не знала, вон он какой… Может, ты что думаешь? Так ты не думай… Из твоих вещичек я кое-что Розе подарю: она любит… Для Розы ведь не жалко тебе?..

— Бери хоть все! — гордо заявил Мишаня.

— Все? Ой, спасибо! Я возьму… Мне нужно…

Она приволокла грибную корзинку и начала складывать туда все, что Мишаня ей отдал и даже что вовсе не отдавал.

Словом, из всего богатства оставила Мишане только крысоловку…

Конечно, не понравилось это Мишане, да и кому понравится, но что поделаешь, если Роза о нем вон какого хорошего мнения…

Вскоре и мать смягчилась, почувствовала, что несправедливо обошлись с Мишаней, и, выйдя на крыльцо, постучала ногой по ступенькам:

— Эй, отшельни-ик! Преподобный Лука!.. Вылазь, промнись малость, а то паутиной обрастешь!..

Но Мишаня вылезать проминаться не захотел. То есть сначала он захотел и даже начал уже вылезать, но потом раздумал, тем более что к нему сами пришли в гости Гусь и Братец Кролик.

Хитрый Братец Кролик сразу прошмыгнул в дырку, служащую дверью, а Гусь остановился, чтобы побеседовать с Мишаниной матерью, которая поначалу встретила их без радости:

— Ну, что скажете, молодцы? Опять явились нашего Мишаню на хулиганства сманывать?

Гусь через то и звался Гусем, что все ему было как с гуся вода:

— Что вы, теть Марусь! Да ваш Мишаня ни в чем не виноват! Я лично за него ручаюсь!..

— Как же ты ручаешься, когда ты сам у них первый атаман?

— Атаман — верно! — самодовольно подтвердил Гусь. — Но только он не виноват, а я и подавно не виноват, потому что находился в стороне!..

— Значит, виноватых нету? А кто виноват?

— Да Тараканыч, кто же еще! Привязался к нам!.. Он знаете какой? Отец говорит, он сумасшедший!.. У него даже на всех курей характеристики заведены: сам видал, когда мы у них с отцом печку клали!..

— Это какие же такие характеристики? — заинтересовалась мать.

— Обыкновенные, называются «личное дело». Синяя такая тетрадка, а на ней написано: «Курица Рыжуха», «Курица Колхозница»… И все про них проставлено: у кого куплена, когда снеслась, сколько чего съела… «Поросенок Лохмач»: по скольку ест в день, сколько весу прибавляет, как себя чувствует… Ну, а как эту курицу в суп, то пишет сверху: «В архив» — и прячет в шифонерку, цельная шифонерка у него этих характеристик, сам видел.

Мать засмеялась и ушла в дом, а довольный Гусь пролез под крыльцо, сразу стукнувшись обо что-то головой.

Мишанино жилище оказалось для него тесно, некуда было поместить длинные ноги, но Гусь неудобства привык переносить равнодушно. Вдобавок его одолевали новые заботы.

— Вот ты сидишь тут, — укоризненно сказал он Мишане, — а у нас измена завелась: двое в пост этот самый перебежали — Музыкант и Комар.

— Я сам их видел, — подтвердил Братец Кролик. — Идут себе!..

Оказывается, Музыкант прослышал, что там хотят ставить новую пьеску «Зайка-зазнайка», которая будет длинная, артистов потребуется много, в том числе умеющих петь или играть на чем-нибудь, и уже набрались другие музыканты — с других улиц.

— Говорит: «Там разбираются, — рассказывал Братец Кролик. — А у вас Лаптяня мой инструмент ржавленым обозвал, поглядим, какой он ржавленый… Там инструментом свиней гонять не будут…» Обиделся тогда, значит!..

— Я играл на его дудке лично сколько раз, — сказал Гусь. — Только свиней гонять она и годная… Потому нет в ней того звуку.

— А у Комара, — продолжал Братец Кролик, — опять ежик нашелся. Сам по себе в саду жил. Он с этим ежиком пошел поступать в пост, но только там вышло наоборот: его взяли, а ежика не взяли! Что теперь будет ежик — неизвестно, а Комар там доски какие-то стругает…

— Комар пускай идет, куда хочет, — сказал Гусь. — От него никакого толку не было, что с ежиком, что без ежика, только без музыканта своего нам нельзя оставаться… Должен быть свой трубач. Хоть, он и горевый, только на похоронах ему играть, а все ж таки чего-нибудь продудит…

— А знаешь, кто их подговорил? — ехидно опросил Братец Кролик. — Твой друг Глеб! Сами говорят: мы у Глеба спрашивали, он нам посоветовал!..

— Бестолковый этот Глеб, — покачал головой Гусь. — Везде он лезет, все ему надо… Озверел у себя в тайге!.. И так у нас мало народу остается, а то б я ему показал, как не в свое дело лезть…

• Предыдущая
• 26/41
• Следующая