Последнее искушение Христа - Казандзакис Никос - Страница 27

• Предыдущая
• 27/118
• Следующая

Но почтенный Зеведей распалился от этих слов пуще прежнего. Кровь бросилась ему в голову.

— Послушай-ка, Филипп, оставь нас лучше в покое! — крикнул он. — Не видишь разве: мы заняты делом! Мы — рыбаки, а ты — чабан, а плакаться — теперь дело хлебопашцев! За работу, ребята!

— А разве тебе, почтенный Зеведей, не жаль земледельцев, которые помрут с голоду? — возразил пастух. — Они ведь, знаешь, тоже израильтяне и братья наши, и все мы — единое древо, хлебопашцы же — корни его, коль засохнут они, зачахнем и все мы… И вот еще что, почтенный Зеведей: коль все мы повымрем к приходу Мессии, кого же он тогда спасать будет, скажи на милость?

Почтенный Зеведей распалился до того, что, казалось, готов был лопнуть со злости.

— Ступай отселе, если в Бога веруешь, ступай к своим филиппятам: надоело уже слушать о Мессиях. То один придет — и тут же его распнут, то другой — и этого распнут. Знаешь, какие вести шлет Андрей отцу своему Ионе? Куда ни пойдешь, где ни остановишься — всюду крест, а пересохшие колодцы полны Мессий… Так что хватит! Нам хорошо и без Мессий, и без них у нас хлопот хоть отбавляй. Принеси-ка мне лучше сыру, а я тебе за него рыбы дам. Ты — мне, я — тебе, вот что есть Мессия!

Он засмеялся и повернулся к своим работникам:

— Ну-ка, живей, ребята! Разведем огонь, сварим ухи да похлебаем. Солнце уже высоко над головой.

Филипп уж было собрался сгонять своими ножищами стадо в один гурт, но вдруг остановился. На узкой тропинке, извивавшейся по берегу вокруг озера; показался нагруженный непосильной ношей ослик, а за ним — босой, с грудью нараспашку крупный рыжебородый мужчина. В руках у него была раздвоенная хворостина, которой он торопливо нахлестывал животное.

— Глянь-ка, не Иуда ли это Искариот, зловещая борода?! — сказал чабан, не двигаясь с места. — Он снова стал ходить по селам — то мотыгу изготовит, то мула подкует. Пойдем послушаем, что он нам скажет.

— Будь он проклят! — пробормотал почтенный Зеведей. — Не нравятся мне его волосы. Слышал я, такая же борода была у его праотца Каина.

— Он, злополучный, родился в Идумейской пустыне, где до сих пор рыскают львы, так что не нужно держать на него обиды, — сказал Филипп и, сунув два пальца в рот, принялся свистеть погонщику осла.

— Иуда! — закричал он. — Добро пожаловать! Иди сюда, дай-ка на тебя взглянуть!

Рыжебородый сплюнул и выругался: он явно недолюбливал и пастуха Филиппа, и дармоеда Зеведея, но он был кузнецом, человеком зависимым, и потому подошел ближе.

— Что нового слыхать в селах, по которым тебя носит? Что случилось в поле? — спросил Филипп. Рыжебородый остановил ослика, схватив его за хвост.

— Все просто чудесно, Господь премного милосерд, любит свой народ, за то Ему и слава! — ответил он, сухо рассмеявшись. — В Назарете Он распинает пророков, на поле насылает наводнение и отнимает хлеб у своего народа. Разве вы не слышите? Плач стоит над полем: женщины оплакивают зерно, словно дитя родное.

— Все, что вершит Бог, вершится во благо, — возразил почтенный Зеведей, досадуя, что лишние разговоры только наносят ущерб его добру. — Что бы ни свершил Бог, я Ему верю. Бог меня хранит, даже если все утонут, а я один спасусь. Бог меня хранит, даже если все спасутся, а я один утону. Все равно я в Него верую. Дважды два — четыре!

Услыхав эти слова, рыжебородый забыл, что зарабатывал на хлеб поденщиной и зависел ото всех. Зло взяло его, и он процедил сквозь зубы:

— Ты веруешь, почтенный Зеведей, потому только, что Всемогущий помог тебе хорошенько устроить свои дела. Твоя милость имеет в своем распоряжении пять лодок да пятьдесят рыбаков, которых держит в неволе и дает им на прокорм ровно столько, чтобы они ноги не протянули от голода да имели силы гнуть на тебя спину, в то время как твоя милость знай только набивает себе до краев сундуки, брюхо да кладовые. Оттого ты воздымаешь руки к небу и твердишь: «Бог справедлив, я в Него верую! Мир прекрасен, и да будет он всегда неизменным!» Но спроси про то Зилота, которого распяли третьего дня, потому что он боролся за нашу свободу; спроси крестьян, у которых Бог за одну ночь отнял весь их годовой урожай и которые теперь ползают в грязи, собирая остатки и оплакивая погибшие посевы; спроси про то у меня, потому как в своих странствиях по селам я вижу и слышу страдания Израиля! Доколе? Доколе?! Ты никогда не задавался этим вопросом, почтенный Зеведей?

— Говоря по правде, я не особенно доверяю рыжим. Ты ведь из рода Каина, который убил брата своего. Ступай-ка подобру-поздорову, не хочу я разговаривать с тобой! — ответил Зеведей и повернулся к нему спиной.

Рыжебородый ударил ослика хворостиной, тот встал на дыбы, рванулся и пустился вскачь.

— Погоди-ка, — тихо проговорил Иуда. — Погоди-ка, старый дармоед, придет еще Мессия и наведет порядок. И уже поворачивая за скалы, он обернулся и крикнул:

— Мы еще поговорим, почтенный Зеведей! Думаешь, Мессия никогда не придет? Придет! Придет и поставит всех мошенников на свое место. Видишь — я тоже верую. Так что, хозяин, до встречи в судный день!

— А, чтоб ты сгинул, рыжебородый! — огрызнулся Зеведей. Тут из воды показалось брюхо невода, наполненное лещами и барабульками.

Филипп пребывал в растерянности, не зная, на чью сторону встать. Слова Иуды были правдивыми и отважными. У него самого не раз появлялось желание взять да и выложить все разом, задать взбучку старому живоглоту, но все никак смелости не хватало. Строптивому хозяину и сам Бог нипочем, он распоряжался землей и водою, все пастбища, где паслись козы и овцы Филиппа, принадлежали ему — разве с таким потягаешься? Для этого нужно быть или сумасшедшим, или смельчаком, а Филипп не был ни тем ни другим. Он был болтуном, пустомелей и благоразумным.

Пока шло словопрение, Филипп пребывал в смущении и нерешительности. Теперь же, когда вытащили невод, он принялся за работу вместе с рыбаками, помогая им наполнять корзины. Почтенный Зеведей тоже вошел по пояс в воду, распоряжаясь рыбой и людьми.

Когда все уже радостно взирали на корзины, наполненные по самые края рыбой, со скалы напротив вдруг громко раздался хриплый голос рыжебородого:

— Эй, почтенный Зеведей!

Тот прикинулся глухим, но голос загремел снова:

— Эй, почтенный Зеведей! Образумь сына своего Иакова, а не то худо будет!

— Иакова?! — встревоженно воскликнул старик. Он уже настрадался из-за младшего, потерянного для него Иоанна и не желал терять еще и Иакова, потому как других сыновей у Зеведея не было, а в подспорье для работы он нуждался.

— Иакова?! — снова обеспокоенно воскликнул Зеведей. — Что ты хочешь сказать, проклятый рыжебородый?!

— По дороге я видел, как он любезничает и сговаривается с распинателем.

— С каким распинателем? Говори яснее, богомерзостный!

— С Сыном Плотника, который мастерит в Назарете кресты и распинает пророков… Так что, бедняга Зеведей, и этот пропал. Было у тебя два сына: одного отнял Бог, а другого — Дьявол!

Почтенный Зеведей так и застыл на месте с широко разинутым ртом. Из воды выскочила летучая рыбка, пролетела над головой у Зеведея, снова плюхнулась в воду и исчезла.

— Дурной знак! Дурной знак! — прошептал перепуганный старик. — Неужто сын уйдет от меня, как эта летучая рыбка, исчезнувшая в глубоких водах?

Он повернулся к Филиппу и спросил:

— Ты видел летучую рыбку? Все, что происходит в мире, имеет определенный смысл. А это что должно значить, по-твоему? Вы, пастухи…

— Если бы это была баранья лопатка, я бы смог ответить тебе, почтенный Зеведей, но с рыбами я дела не имею, — сухо ответил Филипп.

Он был зол, потому что у него не хватало мужества говорить так же смело, как Иуда.

— Пойду гляну на животных, — добавил пастух.

Забросив за спину пастуший посох и прыгая по скалам, он догнал Иуду.

— Погоди, брат! — крикнул Филипп. — Мне нужно поговорить с тобой.

— Проваливай, трус, — ответил рыжебородый, даже не обернувшись. — Проваливай к своим овцам и не суйся к мужчинам. И не смей называть меня братом, я тебе не брат!

• Предыдущая
• 27/118
• Следующая