Полярная мечта - Казанцев Александр Петрович - Страница 59
- Предыдущая
- 59/100
- Следующая
Что же будет, когда по туманной полынье в зимнюю стужу пройдут караваны судов, когда вдоль сибирского побережья вырастут города, рудники и заводы?
Что это? Удовлетворенное честолюбие или гордость?
Да, гордость! Пусть гордость! Это та гордость, которую будет испытывать не только он один, а и каждый строитель, каждый советский человек, так или иначе принимавший участие в Великой стройке. И если говорить о высшей радости в жизни, то вот она! И что по сравнению с ней все остальные человеческие чувства, включая муки любви? Видимо, любовь — чувство низшего порядка, если противопоставлять ей творчество. Любить могут и люди ограниченные, тупые, лишенные фантазии, а творить, создавать — лишь те, кому человечество обязано своим отличием от животного мира. И потому радость творчества, счастье созидания неизмеримо выше, тоньше, глубже тех чувств, которые люди называют любовью.
Так разделывался наш упоенный изобретатель с чувством древним, святым и поэтическим, стараясь заглушить в себе мучительную боль утраты, горечь уязвленного самолюбия, которые он постоянно испытывал со времени сцены у телевизора.
И незаметно для Алексея горделивое чувство успеха уступало в нем место нерадостным размышлениям о неразделенной, как ему казалось, любви. Да полно! Любовь ли это? Любил ли он по-настоящему Женю? Искал ли он ее поминутно, робел при ней? Нет! Женя ему была просто необходима как восторженная почитательница его «талантов». И ее почитание он по слепоте баловня готов был принять за любовь, полагая, что его «есть за что любить». А недавно с юга она написала, что «за что-нибудь не любят. По-настоящему любят только „вопреки“… Он не понял ее письма, а теперь оно звучит очень ясно. В пору, когда он „затмевал всех“, полюбить его „за это“ по-настоящему было нельзя. Ну, а теперь, когда на деле оказывается, что никакой исключительности в нем нет, что заслуга его лишь в том, что он сумел выразить мысль, близкую народу, теперь бы и полюбить его „вопреки“ тому, что он самый обыкновенный. А любви-то и нет! Вот в чем вечная загадка любви!
А разгадать ее можно, мысленно поставив себя рядом… с Федором. Немногому он у него научился! Взять бы хоть случай в кессоне. Можно ли все свалить на слабость Виктора? О полководце судят по результатам боев. Алексей командовал подводниками, а они чуть не погибли в кессоне. Он не имел права ставить на связь такого человека, как Виктор. Пусть он и считался у геологов хорошим руководителем, но ведь был же случай с Галей! Каждый шаг сейчас — урок жизни. У Федора то преимущество, что он уже прошел хорошую школу. Такую школу надо пройти, чтобы не просто осуществить свою мечту, но и быть вправе руководить осуществлением ее. В этом высшее счастье. А что любовь!..
Неподалеку от Алексея на дне стоял еще один водолаз и внимательно рассматривал наклонившуюся трубчатую стену. Это был Денис. Он думал о другом. Он пытался представить себе, какое чудовищное количество металла останется под водой. «Но ведь без труб не обойтись! Они нужны для того, чтобы по ним мог пройти охлажденный соляной раствор. Трубы покроются льдом. Ограниченное ими пространство превратится в ледяной монолит. Эх, вот если бы их тогда можно было вынуть! Но ведь они и потом будут нужны, иначе вода своим теплом растопит весь мол. По трубам все время придется пропускать охлажденный раствор. И никак не вытащишь эти бисовы трубы! А если все-таки… Чем бы их заменить? Из чего бы их сделать — дешевого, подручного? Вот придумал же Алексей делать мол изо льда. Может быть, трубы делать изо льда? Ну и растают сразу, прежде чем их успеют установить».
Денис забыл, что он в шлеме, и даже плюнул от раздражения. Снова взялся за работу, но упрямая, назойливая мысль не давала ему покоя.
…Виктор мрачно стоял у переборки. Он бесцельно разглядывал исчезающие под водой блоки труб, походившие на гигантские гребенки с неимоверно длинными зубьями, которые укорачивались по мере погружения. Виктор тяжело страдал от общего отчуждения. Правда, знакомые здоровались с ним при встрече, обменивались односложными словами, но никто, словно сговорившись, не заводил разговора о его проступке. Он ждал суда, наказания и не знал, что делать. Ложная гордость удерживала его от разговора с руководителями, а они не вызывали его к себе, не требовали объяснений. Даже Алексей, который сгоряча еще в кессоне высказал Виктору все, что о нем думал, теперь молчал.
Виктор увидел, что к нему подходит Александр Григорьевич, и весь съежился, словно ожидая удара.
— Добрый день, Виктор, — сказал дядя Саша, проводя рукой по вьющейся густой бороде. — Когда гора не идет к Магомету, Магомет идет к ней.
— Почему я должен идти? Меня все презирают, не замечают.
— Разве тебе не о чем поговорить с партийным руководителем?
Виктор взглянул в чуть выцветшие голубые глаза дяди Саши и отвел взгляд.
— Когда-нибудь, — продолжал дядя Саша, — сильнейшим наказанием за проступки станет общественное презрение, бойкот. Никто еще не объявлял тебе бойкота за проявленную тобой слабость духа, но отношение к тебе строителей определилось само собой.
Виктор вцепился в поручни.
— Ты молчишь. Ты воображаешь, что имел право потерять над собой власть. Но именно этого права ты не имел. Алексей несет ответственность за одно то, что мог доверить линию связи такому ненадежному человеку, как ты.
— Никто не говорил, что геолог Омулев ненадежен, когда он придумал способ зимней разведки дна и этим приблизил сроки начала строительства.
— Ты оказался ненадежен для друзей в совместной борьбе.
— Я виноват! — горько усмехнулся Виктор. — Я подчиненный, я понимаю…
— Понимание и подчинение, — задумчиво произнес дядя Саша. — Слушай меня, Витяка. Ты не оправдал себя как руководитель, ты не оправдал себя и как подчиненный. Прежде трудовая дисциплина была построена на подчинении. Скоро никакого подчинения не понадобится. Оно само собой заменится пониманием. Руководители будут понимать задачу, мы с тобой будем понимать их указания, все вместе мы будем понимать общие государственные интересы, интересы всего общества. Подчинение, наверное, никто не будет отменять законом, никто не будет отменять административных взысканий, выговоров и прочего. Все это незаметно отомрет как отжившее старье: оно не понадобится для новых отношений, когда все будут понимать самое главное…
Виктор стоял с опущенной головой, хмуро слушая дядю Сашу.
— Вот этого понимания у тебя не было и как у руководителя и как у подчиненного. Буква «я» — последняя буква алфавита. Это и нужно тебе понять в первую очередь.
Как жалел в этот момент Виктор, что актиния не нанесла ему никакого серьезного повреждения и что он уже через два часа был совершенно здоров! Ему хотелось бы лежать смертельно раненным, чтобы хоть на минуту вызвать сочувствие и заботу людей.
— На твое имя письмо, — сказал дядя Саша, протягивая Виктору конверт с иностранными штемпелями. — От Майка, — добавил он, пристально глядя краснеющему Виктору в лицо. — На письмо это нужно будет ответить так, как отвечали обычно. Каждый напишет о себе, о том, что им сделано хорошего.
Дядя Саша не сказал Виктору, но тот прекрасно понял, что в приписке, которую ему предстоит сделать, он, по существу говоря, будет представлять уже не только самого себя, но и всю страну.
Но Виктор еще храбрился, рисовался.
— Хотите знать, что я напишу ему, как выйду из положения? — нервно спросил он.
Дядя Саша кивнул головой:
— Хочу, чтобы написал. А главное, чтобы почувствовал, что нужно написать.
Виктор не нашелся, что ответить. Видимо, ему действительно многое нужно было осознать. Именно этого дядя Саша и добивался.
Скрывая смущение, Виктор разорвал конверт:
«Дорогие друзья!
Выбор сделан. Вы поймете меня, прочтя письмо кузена Джерри Никсона, вынесенного, как говорят, на «гребень волны успеха».
«Хэлло, Майк! Здорово, рыжий пес!
Не делай рожи, словно глотнул уксуса вместо виски. У меня к тебе не только родственные чувства, которые не очень-то котируются на бирже, но и бизнес. Хэлло, старина! Наконец-то у тебя есть возможность выскочить в настоящие парни, а то ты скоро булькнешь, как часы в колодце. Держись за меня, приятель. Дела у меня идут день ото дня лучше. Писания, если они попадают в тон, нужны дядям с тугими бумажниками. Доллары бегут ко мне, как цыплята, и я выведу из них здоровенных кур, которые станут мне нести золотые яйца. И вот теперь мне нужен ты. Нужен, как президенту Библия. Настоящий бизнес требует размаха. Как бы ты отнесся к идее прорыть канал через полуостров Флориду? Не хуже, чем в коммунистической России? Ах, ты удивляешься! Отвечу на твой вопрос. Канал отведет теплое течение Гольфстрим от европейских берегов. Не поднимай свои рыжие брови. Это чисто американское течение. Оно зарождается в американском Караибском море. Американцы имеют право распоряжаться своей собственностью, как им вздумается. Не лей слез об Европе. Наше восточное побережье потеплеет. Нью-Йорк, Балтимора, Филадельфия, пальмы и апельсины. Второй Золотой Берег! Новая Калифорния! Даже новая Панама! Можно заработать! Но настоящий бизнес вовсе не в этом! Канал станет средством управления Европой! Ха-ха! Весь мир кричит, что мы потеряли остатки нашего влияния в западноевропейских странах, нас там плохо слушают. Прекрасно! Наши конгрессмены ломают себе голову и идут на сближение с коммунизмом. Так слушайте! Слушайте Джорджа Никсона! Если скрипит золотой рычаг, которым мы до сих пор пользовались, то ворота в шлюзах Флоридского канала скрипеть не будут! Поворот рычага — и непослушная Европа, насквозь коммунистическая, останется без своего тепленького Гольфстрима. Прощайте, виноградники Франции и сады Англии, посевы Германии и промыслы Норвегии! Слушайтесь нас, европейцы, или возвращайтесь к ледниковому периоду.
- Предыдущая
- 59/100
- Следующая
