Мост дружбы - Казанцев Александр Петрович - Страница 39

• Предыдущая
• 39/120
• Следующая

Тот встревожился:

— Андрей, ну ведь ты же не маленький! Сними пиджак… Надо обязательно сделать перевязку, — заговорил он с неожиданной теплотой.

Андрей долго упрямился, но, взглянув на О'Кими и на озабоченное лицо брата, почувствовал себя неловко, смутился и послушно стал стягивать пиджак. Степан Григорьевич и О'Кими помогали ему.

Вдруг они услышали слова: «…выставка, толпа… разрушение…»

О'Кими первая поняла, что произошло. Она выразительно посмотрела на Степана Григорьевича.

— Мне нужно быть там, — сказал он выпрямляясь.

Андрей, ни слова не говоря, стал натягивать пиджак.

— Мистер Эндрью, я же не кончила перевязки… Мистер Эндрью!.. — запротестовала О'Кими.

Но Андрей уже вставал с кресла.

— Ты останешься здесь, тебе нельзя, — сказал Степан Григорьевич тоном, каким говорят с непослушными детьми.

Андрей, не отвечая, застегивал пуговицы пиджака.

Степан Григорьевич понял, что уговаривать брата бесполезно. Почти бегом они направились к выходу. О'Кими с тревогой смотрела им вслед.

Дорогу Корневым преградил полицейский офицер:

— Джентльмены, осмелюсь предложить вам свою служебную машину. Я могу не задерживаться у светофоров и доставлю вас скорее всех.

Корневы вместе с полицейским офицером покинули зал.

Усуда подошел к дочери. Ничего не ускользнуло от него в поведении Кими-тян. Он не сказал ни слова, но тяжело вздохнул и пожалел, что привез ее в Нью-Йорк.

Вой сирены не смолкал ни на минуту. Полицейские, еще издали заслышав этот звук, останавливали движение. Со страшным свистом проносилась мимо них приземистая машина с кремовым верхом. Прохожие с любопытством оглядывались. Они еще ничего не знали о том, что происходит на выставке, иначе тоже помчались бы туда, чтобы оказаться в числе двух миллионов американцев, принявших участие в событиях последнего, самого знаменательного дня выставки.

— Это возмутительно! — горячился Андрей. — Что же смотрит полиция, ответьте мне, сэр? Как вы можете оставаться безучастным?

— Иногда полиция бессильна, — ответил полицейский офицер, отрывая картонную спичку и закуривая. — Мы знаем по опыту еще Чикагской выставки 1931 года, что наше вмешательство все равно не даст никаких результатов. Что можно сделать с сотнями тысяч американцев, воодушевленных одним общим и к тому же вполне понятным намерением!

— Ему это понятно! — воскликнул Андрей по-русски. — Наверное, он и сам спешит туда за тем же.

Подъезжая к территории выставки, автомобиль едва смог пробраться через густую толпу возбужденных людей и брошенных в самых недозволенных местах машин. Только надрывный визг сирены и ковбойская лихость полицейского драйвера позволили Корневым добраться почти до самых турникетов.

Дальше двигаться было невозможно. Поблагодарив полицейского офицера, братья смешались с толпой.

Толпа колыхалась из стороны в сторону, как волны прибоя. Дюжие американцы — любители бейсбола и бокса, тоненькие леди, суровой диетой добившиеся мальчишеской фигуры, монашки с любопытными глазами, бизнесмены, не знающие, куда девать деньги, и люди, не знающие, откуда их взять, — стояли рядом, плечом к плечу. Они дружно качались, беспомощно повторяя движение своих соседей. Все кричали, свистели, напрягались изо всех сил, наступали друг другу на ноги, сбивали с соседей шляпы и очки, но не ссорились. Они только прилагали максимум усилий, чтобы тоже попасть на Нью-йоркскую выставку в последний день ее существования.

Андрею больно сдавили раненое плечо, и он едва удержался от крика. Степан, стараясь защитить его, говорил:

— Проталкивайся вперед не надо. Когда качнет вперед, двигайся со всеми; качнет назад — держись за меня. Толпа будет нас обтекать. Береги плечо.

Кассиры не успевали взимать входную плату. Люди совали деньги контролерам и полицейским или попросту бросали их в поставленные ящики. Турникеты вращались стремительно, как вентиляторы. Люди высыпали на территорию выставки, как песок из саморазгружающихся вагонов.

У входа братья столкнулись с посетителями, возвращавшимися с выставки. Даже Степан Григорьевич не мог сдержать улыбку, глядя на этих людей, самым странным образом нагруженных необыкновенными предметами.

Мокрый от пота, счастливо улыбающийся толстяк тащил голову какого-то робота, похожую на шлем с рыцарским забралом. Веснушчатый мальчишка победно размахивал отломанной от статуи рукой. Пастор в черной паре с накрахмаленным стоячим воротничком бережно нес стеклянную дощечку с надписью «Не входить». Девушки в долларовых шляпках прижимали к груди букеты только что сорванных с клумб цветов. Джентльмены в мягких фетровых шляпах хвастались друг перед другом отвинченными гайками, болтами, рычагами. Негр-лифтер нес легкую складную лесенку. Какой-то бледный человек катил перед собой тачку; из нее торчали автомобильная покрышка, деревянный индейский божок и обыкновенный поднос из кафетерия.

Степан Григорьевич незаметно поддерживал Андрея, на которого это зрелище производило угнетающее впечатление. Степан Григорьевич говорил:

— Не удивляйся, Андрюша. Американцы склонны к эксцентричности. В данном же случае это стало возобновлением своеобразной традиции.

Они проходили теперь мимо павильонов. Большое окно в одном из зданий было выбито, и им пользовались как дверью. Снаружи было видно, что около экспонатов копошатся люди. С одинаковым усердием орудовали захваченными из дому инструментами и джентльмены, и мальчишки, и техасский ковбой, и нарядная леди.

— У них это называется «любовь к сувенирам», — продолжал Степан Григорьевич. — В последний день существования Чикагской выставки толпа в несколько десятков тысяч человек растащила все павильоны по кусочкам.

Близ одного из павильонов, у длинных столов с разложенными на них странными предметами, образовалась огромная толпа.

— Леди и джентльмены, — слышался голос служащего павильона, — приобретайте сувениры! Только что отвинченные гайки. Подлинные мелкие экспонаты. Интегральные схемы от «секретаря-компьютера». Электрические выключатели. Все подлинное. Специально разобрано для удобства посетителей.

Братья прибавили шагу. Вдали уже виднелся советский павильон. Толпа около него стояла так плотно, что Степан Григорьевич остановился в нерешительности. Но Андрей, не оглядываясь, бросился вперед.

Советский павильон был закрыт, но люди, видимо, порывались пройти в него. Слышались крики, свистки.

Особенно старался маленький пронырливый человек с тоненькими усиками над приподнятой верхней губой.

— Джентльмены! — кричал он. — Никто не вправе препятствовать желанию свободных американцев. Если мы изъявили свою волю и решили так весело закончить мировую выставку, все павильоны должны быть открыты, все экспонаты — принадлежать нам! Кто противится нашей воле, тот будет уничтожен!

Андрей пытался сдержаться, но маленькие усики и крикливый голос вывели его из себя.

— Мерзавец! — крикнул он по-русски.

Маленький человек продолжал бегать по мраморным ступеням и кричать:

— Разбивайте окна! Ломайте двери! Разносите на кусочки этот ненавистный павильон! Нам не нужны большевистские проекты, нам не нужны их сувениры! Мы сровняем павильон с землей!

— Ломайте двери! Бейте окна!

— Стреляйте в виадук! Разобьем этот аквариум!

— Эгей! Берите камни!

— Назад! Назад! — закричали несколько человек, вырвавшихся из толпы к стенам павильона.

Они взбежали по широчайшей лестнице и остановились под стеклянным виадуком. Над их головами висела ажурная арка Арктического моста.

Люди на ступеньках и толпа некоторое время переругивались.

Андрей уже не помнил себя. Видя близкую гибель модели своего сооружения, он потерял власть над собой.

— Бейте… бейте каждого, кто попытается войти! — кричал он, силясь пробиться вперед.

Степан Григорьевич удерживал его:

— Андрюша, остановись! Мы не должны вмешиваться.

• Предыдущая
• 39/120
• Следующая