Время барса - Катериничев Петр Владимирович - Страница 55

• Предыдущая
• 55/111
• Следующая

— Да, я понял.

— Не торопись, подумай… Возможно, кто-то тебе чего-то не простит.

Возможно. Если выживет. Но… С этого момента у тебя есть возможность выбирать: или нелегкую жизнь, или скверную, очень скверную смерть. — Маэстро замолчал, закончил вроде безразлично:

— Вообще-то, если есть возможность выжить, нужно выбирать именно это. Выжить. А дальше — время покажет. Или — времени не останется вовсе. Ни времени, ни пространства, ничего. Выбирать нужно сейчас.

Немедленно.

— Я… я выбрал.

— Жизнь?

— Да.

— Ты готов отвечать?

— Да.

— Ты готов отвечать правду?

— Да.

Маэстро внимательно, очень внимательно смотрел в лицо пленному, словно изучая каждую морщинку, каждую оспинку, каждый мускул, каждое движение белков глаз, каждое сужение и расширение зрачков… Человек — существо куда более чуткое, чем бездушный полиграф, детектор лжи; человек — существо куда более лживое и извращенное: он может обмануть не только компьютер, но и другого, даже очень подготовленного человека, «слить дезу», или, говоря высоким штилем, — завести в пучину лжи и тем — погубить. Погубить намеренно или вынужденно, когда человек гибнет сам и увлекает ведомого в ту же погибель.

Нет. Здесь не тот случай. Парню лет двадцать пять — двадцать восемь. Он из тех самых потерянных подростков, в этом Маэстро был убежден. Из тех, кто рос в октябрят-ских звездочках и пионерских галстуках, а на переломе, в подростковом возрасте, узнал, что добрый бог его детства — просто ссохшаяся мумия в Мавзолее, палач, мучитель, слуга зверя… Вот и выросло поколение. Это не значит, что нет в нем людей самоотверженных, просто… сломанные на излете, они если и находят себя, то работают или за деньги, или за большие деньги. Третье если и дано, то это такое исключение, которым в массе можно и пренебречь. Упираться за голую идею эти парни не способны; не только воспитание другое, но и генетика: всех упертых и самоотверженных истребляли почти столетие. Да и нет у них такой идеи, за которую было бы не жалко умереть. Совсем нет. Такие дела.

Малый не соврет. В этом Маэстро был убежден.

— Что вы хотите знать? — не выдержал затянувшейся паузы пленник.

Вопрос Маэстро проигнорировал.

— Запомни. Если ты согласишься отвечать, но соврешь, хоть единожды… я просто сделаю так, что ты станешь бревном. Никчемным, гнусным бревном, способным только лупать ресницами, таращить гляделки и ходить под себя. И еще — испытывать боль. Гнить, пока не подохнешь. Ты понял?

— Да.

— Повтори.

— Я понял.

— Умница. Теперь отвечай. Воюешь за деньги?

— Да. А вы что, иначе?

— Кто за мной охотится?

— Не знаю.

— Не знаешь?

— Нет.

— Тогда поставим по-другому вопрос: кто приказал меня устранить? Ведь приказ был именно такой?

— Да. Ликвидация. Но…

— Слушаю, договаривай. И отвечай быстро.

— Я помню о вашей преамбуле к нашему «риббентроповскому пакту».

— Да?

Маэстро взглянул на парня по-новому. Ему сейчас больно и страшно. Очень страшно. Но он не потерял способности шутить! И это не киношное зубоскальство: это вполне продуманная попытка вступить в неформальный эмоциональный контакт с допрашивающим, с ним, Маэстро. Это попытка поверить в жизнь и в конце концов выжить. Не так плохо; видно, поторопился он с эпитафией поколению двадцати-с-лишним-летних.

— Шутишь? Это мило. Вот только когда речь идет о моей жизни и моей смерти, я не вполне расположен к шуткам. Так в чем состояло это «но»?

— Сначала нужно было убедиться, что вы — это вы.

— Чтобы стрелять наверняка?

— Да.

— И вы решили спровоцировать меня на действие?

— Решил не я. Решил Ричард.

— Кто есть Ричард?

— Мой работодатель.

— Чем я ему не угодил?

Мужчина пожал плечами:

— Не мое дело.

— Ничего личного?

— Да.

— Как в кино.

— Жизнь такая.

— Так кто — я?

— Вас называют Маэстро.

— И что ты еще знаешь, кроме… имени?

— Больше ничего.

Тоже немало, хотел сказать Маэстро, но не сказал. Когда твой оперативный псевдоним начинает гулять в радио-эфирах и постановках задач группам, это означает только, что тебя не просто списали. Тебя списали полностью и бесповоротно и приложат к уничтожению любые усилия. Раньше было так. Теперь…

Возможно, теперь у Лира и тех, кто за ним стоит, другие силы и средства, но назвать их меньшими… А еще это означает, что твой фотопортрет, возможно стилизованный и замаскированный под фоторобот, гуляет по всем силовым ведомствам.

И что мы имеем? А имеем мы старенькую сказку о рыбаке и рыбке. Рыбак, стало быть, досточтимый Лир. Король, пэр и эсквайр. И никаких трех желаний ему исполнять не нужно, он сам чье угодно желание исполнить в силах. Ну а рыбок, стало быть, две: одна — Маэстро, хищник; другая — Аля, малек. Вернее даже, живец, на который должны броситься крупные рыбы и… Стоп! А может, они уже и бросились? И парнишка, которого он, Маэстро, сейчас «выдернул на правило», работает по подставе и сценарию Лира и его присных?

Что еще? Сеть мелка. Задерживает не только крупных хищников, но и мальков.

Для него же, Маэстро, задача остается прежней: попасть в сеть и так ее рвануть, чтобы свалить рыбачка в пучины вод. В омут. Да притопить, чтобы не выбрался.

Никогда. Предварительно убедившись только, что это тот самый рыбачок, а не траулер «Надежный», не эсминец «Стремительный» и не большой противолодочный. крейсер «Стерегущий». Иначе — греха не оберешься. Такие дела.

— Как вы меня разыскали? — спросил Маэстро.

— Не знаю.

— А если подумать?

— Я или знаю, или нет. О чем думать? Мне дали приказ, я — выполнял.

— А высказать предположение? И — забудь про «преамбулу». Шею сверну, если будешь врать. Если же станешь «активно помогать следствию» — вовсе даже наоборот.

— Что — наоборот? Срок скостите?

— Сроки на этой грешной земле не люди определяют.

— То-то вы похожи…

— На кого?

— На демона.

— Врубелевского?

— Нет. Лермонтовского.

— Льстишь?

— Бодрюсь. Когда тебя прихватили так крепко, хочется хоть перед самим собой выглядеть если не героем, то бодрячком.

— Так куда веселее. Так кто на меня навел?

— Летчик, — пожал плечами пленный. — Пилот вертолета.

— Все очень просто и очень грустно. Нас ищут?

— Еще как! После того шороху, что подруга ваша вчера наделала… А после сегодняшнего — и подавно. Засуетились все.

— Чего вдруг?

— Шутите?

— Да уж какие шутки.

— Ничего себе — «вдруг». Сначала Рому Ландерса и Батю валите, потом — девка ваша Креста опускает на ствол и колеса, потом — все пацаны из команды Черепа к «верхним людям» уходят, как чукчи, и вы еще спрашиваете — чего хотят?

— Спрашиваю.

— Денег хотят. Все хотят денег. — Ты тоже?

— Я уже отхотел. Две нижние клешни прострелены, больно, никакая хотелка не заработает.

— Резонно.

— За вас большие деньги обещаны. По здешним меркам — очень большие, это же не Москва. — Пленный вздохнул.

— «Не вздыхай так тяжко и напрасно…» — пропел Маэстро строчки на какой-то полузабытый мотив.

— Не повезло мне.

— Это как посмотреть. — Маэстро кивнул на труп в салоне. — Ему не повезло больше.

— Так везет не всем.

— Прекращай ныть!

— Я не ною. Просто хотелось пожить.

— И денег хотелось?

— Конечно. Я же сказал, пожить. Без денег — что за жизнь?

— Денег всегда меньше, чем людей, которые их хотят. Вот и прореживают друг дружку. Беда.

— Беда… Да наплевать на всех. Мне на них, им — на меня. Всем на всех.

Жизнь — дерьмо. Маета пустопорожняя, и нету в ней ничего. Ни ласки, ни откровения, ни смысла.

Маэстро усмехнулся:

— А ты философ. Когда было лучше?

— Не знаю. Моя мамашка говорит — раньше. А я не верю.

Маэстро почувствовал, что пленник затосковал. И сейчас ему нужно дать возможность пусть на минуту, но расслабиться. Иначе он может создать проблемы.

• Предыдущая
• 55/111
• Следующая