Охота на медведя - Катериничев Петр Владимирович - Страница 78

• Предыдущая
• 78/89
• Следующая

— Премного обяжете.

— А что вас привело к нам? Вы ведь чем-то занимаетесь у себя на родине...

— О да. Я — Медведь.

— Биржевой?

— Если бы. Дикий.

Доктор обиженно сложил губки. То ли решил, что над ним издеваются, то ли... Да и что можно увидеть за линзами дымчатых очков?

— Вас сейчас проводят к сэру Джонсу.

— А вот за это — премного благодарен.

— Вряд ли. У меня такая профессия, что... благодарных нет.

— Неужели?

— Больные в редкие периоды просветления, когда, собственно, начинают осознавать, где находятся — кстати, тоже благодаря нашей терапии! — обижаются, считают, что держат их здесь напрасно...

— А может, они в чем-то правы?

— Мы не КГБ, молодой человек, здесь — свободная страна...

— О, я это вижу по лицам, — кивнул Олег на приближающихся молодых людей.

Нет, злых бультерьеров они не напоминали. Но и добрых сенбернаров — тоже.

Скорее — серьезны и не склонны к юмору. Ну чистые ротвейлеры. Но — без свойственного песикам своеобразного шарма. У людей глаза были даже не стылые.

Так, скучные.

Один сделал приглашающий жест рукой:

— Прошу.

Апартаменты сэра Роджера Джонса занимали весь второй этаж левого крыла обширного здания. Сопровождающие остановились перед дверью, открыли ключом.

Прошли по длинному коридору, покрытому серебристым ковровым покрытием, остановились еще у одной двери, высокой и тяжелой. Один из охранников коротко постучал, открыл, снова предложил Гриневу:

— Прошу.

Олег вошел. Дверь позади захлопнулась. Отчетливо щелкнул замок.

Затвор замкнулся мягко, как литой засов, Быль снов молчала в серой западне домов Бред дней метался в желтом свете фонарей, Бег к ней — среди танцующих теней... — напел тихохонько Олег, оглядывая комнату.

Она была огромна. По стенам — полотна итальянцев века шестнадцатого, пара — кисти Ван-Дейка и голландцев — школы Снейдерса. А может быть, и самого мастера. И никакого избыточного декора. Высоченные, украшенные простым орнаментом белые стены, словно в Георгиевском зале Кремля, уходили в поднебесье. А там и было поднебесье: огромный плафон полусферой укрывал зал, изливая вниз потоки чуть искаженного витражным стеклом света.

— Красиво, добротно, хорошо.

Благообразный сухощавый старик выкатился из дальней двери на самодвижущейся коляске стремительно, словно пацанчик на самокате.

— Итак, что вы натворили, молодой человек? — спросил он живо.

Голова его была опушена седыми кудряшками, на губах блуждала ехидная улыбка, а светло-голубые глаза были блестящими, веселыми и вовсе не старческими. Сейчас — глаза просто сияли озорством.

— Натворил?

— Ну да. Раз вы попали в наш элитный дурдом, значит — совершили нечто совсем противоправное... на финансовой почве. — Старик скрипуче засмеялся. — Признайтесь, Форт-Нокс обанкротили или — бедных азиатов с их куцым воображением пытались кинуть? Я знавал такого удачливого спекулянта: Джордж Сорос, слышали?

— Слышал.

— Ну да Джорджи, кажется, ударился в филантропию. Но этот малый — пройдоха, это говорю вам я, Роджер Эванс Джонс! А я знаю толк в рискованных спекуляциях... И на своей филантропии Сорос тоже делает деньги. Он по-другому не умеет. А что делаете вы?

Старичок подъехал на каталке к Олегу почти вплотную, всмотрелся в лицо Гринева, и — Олегу показалось, Джонс отчего-то страшно растерялся. Взгляд его стал детским и абсолютно беспомощным.

— Кто вы? — спросил он тихо.

— Меня зовут Олег Гринев. А вы... Господин Корсаков сказал, что вас называют Папа Роджер.

— К сожалению, меня так давно никто не называет. Время... Время сжирает все. И наши былые победы, и наши успехи, и — нас самих. Когда нам двадцать, мы готовы тратить время, нервы, здоровье на развлечения, когда тридцать — мы гробим все ради карьеры, признания, самореализации... Когда за сорок — приходит срок заботиться о семье... А теперь... Душа оказывается в никому не нужной и никому не важной изношенной оболочке, и сама она — больше никому не нужна.

Глаза Роджера Джонса словно подернулись поволокой, старик склонил голову набок и замер. Олегу показалось, что он уснул — с открытыми глазами: со стариками такое случается.

Но он поднял голову, спросил:

— У вас есть семья, мистер Гринев? Постойте... Серж Корсаков... Теодор Гринев... вам родственник?

— Я его сын.

— Кажется, вашу маму звали Мэри.

— Да. Мария Федоровна Гринева. Урожденная Елагина.

Старик снова задумался, остановившись взглядом на какой-то ведомой ему точке на стене. Произнес вслух:

— Тогда — понятно... Понятно... Как поживают ваши родители?

— Они умерли.

— Мне кажется, они были совсем молодые люди...

— Вы просто знали их молодыми. Отец погиб совсем недавно. Мама скончалась в тот же день.

— Погиб?

— Да. В автокатастрофе. Но это была не катастрофа.

— А что?

— Убийство.

Старик вскинул голову:

— Убийство?

— Да.

Джонс кивнул:

— Что-то я слышал об этом... Кажется, в России большая преступность.

Брежнев совсем плохо контролирует ситуацию в вашей стране.

— Это точно.

— Вашего отца убили ганстеры?

— Нет. Это было заказное убийство.

— Разве он был мафиози?

— Нет. В России заказное убийство стало одним из видов конкурентной борьбы.

— Скажите, а в чем ваша проблема, Олег Гринев? Серж Корсаков объяснил мне все уж очень в общих чертах.

— Я неудачно сыграл на фондовой бирже.

— В Нью-Йорке?

— Нет. В Москве.

— Разве у коммунистов есть фондовая биржа?

— Есть.

— Не может быть. Коммунисты всегда были против частной собственности.

— Теперь они ее обрели. И стали — «за».

— Почему я об этом ничего не знаю?

Олег пожал плечами. На мгновение ему стало грустно. Зачем Корсаков послал его сюда? Чтобы запереть в дурдоме? А — смысл? Или — это единственный способ сохранить ему жизнь? Но Сергей Кириллович Корсаков явно не альтруист. Стереть Гринева ему было куда проще, чем посылать сюда. Или он не ведал, что сэр Джонс — сдвинулся не «как все», а много серьезнее?..

— Не надо печалиться, молодой человек. Память порой мне изменяет, но ум ясен, уверяю вас. Не хотите что-нибудь выпить? За компанию? Мне, признаться, врачи строго не рекомендуют и позволяют только в уик-энд. Но мы их обманем, не так ли? Тем более, у меня так давно не было гостей...

Взгляд сэра Джонса вдруг сделался столь спокойно печален, что Олегу стало жалко его — до тоски! Кто его здесь запер и зачем?.. И есть ли у него родные?

— Что вы предпочитаете? Коньяк, бренди, виски, бурбон?

По правде сказать, спиртного Олегу не хотелось совсем. Но — зачем обижать старика? Тем более в этой милой стране все пьют с содовой и со льдом... Так что — не пьянства ради, а из вежливости... Вернее даже... Какая уж вежливость:

Олегу было искренне его жалко.

— Шерри.

Лицо Джонса осветилось улыбкой. Старичок нажал какую-то кнопочку на подлокотнике кресла-каталки. Через секунду вошла женщина лет тридцати в униформе горничной.

— Приготовьте шерри и двойной бурбон. Кофе? — спросил он Олега.

— Пожалуй.

— Вот кофе я люблю готовить сам. По-турецки. В песке. Не возражаете?

— Очень люблю.

— У меня отменный кофе. Пить мне его давно запретили, но аромат — чудный.

Просто чудный.

Пропиликал крохотный телефончик на подлокотнике кресла. Сэр Джонс поднес трубку к уху. Что он услышал такого — было неведомо. Но щеки его порозовели, взгляд засветился.

Вошла горничная с подносом. Джонс взял свой бурбон. Теперь он просто сиял:

— Ну что, господин Гринев? За удачу?

Олег вздохнул. Джонс посмотрел на него, улыбнулся:

— И не переживайте, Олег. Дела от нас не уйдут. От меня они никогда не уходили!

Свой бокал старик довольно стремительно осушил до дна, и — они передвинулись на обширный балкон, затененный со всех сторон растущими в кадках зелеными растениями. Здесь стоял ящик с песком, джезва, кофемолка, гриль, барбекю. Старик на своей каталке перемещался быстро: по-видимому, привык.

• Предыдущая
• 78/89
• Следующая