В тени Нотр-Дама - Кастнер Йорг - Страница 48

• Предыдущая
• 48/125
• Следующая

Монах-призрак начал говорить все быстрее, его возбуждение росло, пока сильный приступ кашля не прервал его и чуть не сбросил со стула. Когда он успокоился, я спросил:

— Если добрым людям так отвратительна их греховная телесная оболочка, тогда не является ли смерть спасением для них? Не должны ли они тогда искать добровольной смерти, чтобы освободить свои души?

— Некоторые так и поступили. Многие взошли с высоко поднятой головой на костер, пели песни и смеялись. Но это не так просто. Души мертвого не возвращаются непосредственно на небеса. Люцифер был умен, Сатана — хитер. Он создал лучшее средство, чтобы удержать измученные души: продолжение рода человека. С каждым ребенком, который приходит в этот мир, зло создавало новую тюрьму, чтобы взять душу умершего.

— Итак, никакого спасения нет?

— Нет, почему же! Мы сами должны себя спасти, каждый человек — свою душу. Кто отворачивается от зла и постепенно достигает состояния чистоты, тот возвращается обратно на сторону Бога.

— Приятная перспектива для вас, как и для ваших братьев и сестер. Но какое имеют отношение ко всему этому я, отец Фролло и собор Парижской Богоматери? И кто вы, черт побери?

— Я всего лишь епископ этой бедной общины, которая собралась в Париже, чтобы сохранить тайну солнечного камня.

— Ах, да, этот солнечный камень. Что же за ним кроется?

— Когда Бог сорвал у Люцифера корону творения, выпал один камень, смарагд. Кто знает его тайну, может повернуть с помощью силы солнца в обратную сторону создание материального мира, воссоздать дуализм духа и материи.

— Это значит….

— Разрушение мира и всех живущих в нем людей — одним махом!

— Только Богу это под силу.

— Не Богу, а Сатане.

— Зачем ему разрушать мир, который он создал?

— Таким образом, он освободится из темницы, которая означает для него весь мир.

— Но это было бы тогда великолепно для вас тогда бы вы покончили со всеми тревогами о греховной плоти.

— Глупец! — закричал монах-призрак и поднялся со своего стула. — Глупый, болтливый дурак! Это было бы не спасением, а разрушением заблудших душ. Вы бы лишились навсегда возможности испытания, возвращения на небеса, — неловким движением, словно он потерял над ними власть, он широко раскинул руки. — Все человечество было бы проклято!

Забывшись от возбуждения, он вышел на свет каминного огня, и капюшон сполз с его головы. То, что он обнажил, заставило закрыть меня от ужаса глаза. Этот подземный лабиринт должен быть адом, а мой собеседник — Сатаной во плоти!

Я должен был выглядеть, как слабоумный, когда сидел с закрытыми глазами на табуретке — как маленький ребенок, который считает настоящим то, что видит. Он закрывает глаза от ужаса и ждет, что напугавшее его видение тут же исчезнет, как кошмарный сон, когда он снова откроет глаза. Мой кошмар не исчезал.

Я взглянул не на лицо, а на отвратительную морду. Если Сатана, падший ангел, обладал лицом, то оно должно выглядеть так. Не кривое и косое, утратившее свои формы, как физиономия горбатого звонаря, но не менее неестественное и дьявольское.

Монах-призрак ненавидел все плотское так сильно, что изрезал свое лицо? Именно такое впечатление оно производило. Смуглая кожа лица, как и рука, которую я незадолго видел, была изрезана вдоль и поперек шрамами. Тонкая верхняя губа разделена рваным шрамом. Некоторые шрамы пересекались, собирались во вздутые холмы, рядом с которыми глубокие морщины превращались в пропасти. Изуродованная кожа натягивалась на костях так, что она в каждый момент могла быть проколота ими — словно кто-то затянул череп тонкой кожей, совершенно забыв при этом о мышцах.

Это впечатление усиливалось полной наготой головы. Ни одного волоса на голове, ни бороды, ни бровей — ничего. Тот, кто отвечал за разрушение этого черепа, не остановился и перед ушами. О левом напоминал только глубокий шрам, но правое было истрепано, как изъеденная молью рубашка; безучастно, словно они были излишни, тряпки из кожи свисали у головы. И действительно, как я позже установил, их владелец, слушая, вытягивал левое ухо вперед, правое ухо так или иначе больше нельзя было использовать. Под морщинистым лбом на меня смотрели печально темные глаза — глаза человека, который повидал на своем веку немало страданий.

Тяжело дыша, он отошел назад и снова опустился на стул. Тень сумерек окутала страшное лицо, и я был благодарен тому.

— Простите мое волнение, — тихо сказал он. — Я должен был помнить о том, что для вас это все слишком непривычно. Брат Донатус явно не распространялся во время ваших занятий о вере еретиков.

Теперь наступила моя очередь подпрыгнуть от волнения. Затаив дыхание я, запинаясь, сказал:

— Откуда вы знаете об этом? Почему вам известно имя библиотекаря и учителя аббатства Сабле?

Я увидел перед собой постоянно сгорбленного монаха с пшенично желтым венком волос, который годами ревностно старался наставить бастарда Армана Сове на истинную веру и преподать ему trivium грамматики, риторики и диалектики. В quardrium он, впрочем, свел арифметику, геомегрию, астрономию и музыку до ознакомления с общими сведениями. Сабле был маленьким аббатством, и высокообразованные монахи переезжали в большие, престижные монастыри. Сыны выдающихся горожан Сабле, которых обучали в аббатстве, были довольны, что им не приходилось излишне забивать свои головы знаниями. В основе своей они все были крестьянами и, право, не знали, как могут применить семь свободных искусств. Так что и в этом смысле я был постоянно в стороне. Я наседал на занятия, поскольку у меня не было дела, дома и даже возможности получить наследство. Только благодаря знаниям, которые приобрел, я мог добиться в дальнейшем чего-нибудь, пусть у меня даже и не было отца.

В этих подземных каменных стенах, вдалеке от Сабле, я чувствовал, что близок к тайне моего происхождения, как никогда. Монах-призрак должен что-то знать, если ему был известен брат Донатус. Я повторил свой вопрос.

— Всему свое время, — получил я в ответ. — Брат Донатус должен был вам преподать, что невозможно учиться двум вещам одновременно. Только что мы были еще на небесах и в аду, теперь ваш дух витает в Сабле. Куда вас влечет сильнее?

— Уж точно не в ад, — пробормотал я в дурном настроении и снова присел. — Итак, хорошо, расскажите мне подробнее о вашем солнечном камне, прежде чем мы поговорим о Сабле. Смарагд из короны Люцифера, кажется, пришелся вам по сердцу.

— Разумеется. Мы должны найти его, и вы должны мне в этом помочь, Арман! — Похоже, это действительно было очень нужно; я слышал, как его гулкий, немного звенящий голос задрожал. — Мы должны разыскать солнечный камень, прежде чем наши враги будут держать его в руках.

— Кто ваши враги? Вероятно, представители инквизиции.

— И эти тоже, но они не самые опасные. Они хотят сжечь только наши тела, а не весь свет. Те, кто намеревается сотворить такое (и я почти стыжусь этого) — люди нашей веры, люди, которые тоже называют себя добрыми людьми, в действительности же служат злу.

— Вы имеете в виду отца Фролло?

— Он один из них — и не самый последний.

— Почему вы боретесь против ваших собственных людей?

— Раскройте уши, Арман! Я объяснил же вам, что они служат злу, даже если многие из них не знают этого, действуют с лучшими побуждениями и нас считают злом.

— Очень похоже на запутанное дело.

— Зло всегда запутанно, иначе оно не было бы успешно, — вздохнул монах-призрак. — Как Люцифер подавил ангелов на небесах, так Сатана поступает с добрыми людьми на земле. Некоторых из нас он сумел ослепить и даже внушить им, что они сильно верующие люди. Они оспаривали, что Сатана-Люцифер — создание Божье, называли его самостоятельной силой, таким же первичным и могущественным, как сам Бог.

Он говорил мрачным тоном, но я не понимал его печали и сказал ему об этом. Украдкой посмеиваясь, я добавил:

— Вы воспринимаете как божественную дерзость — поставить Сатану наравне с ним? Куда это заведет, если еретики будут обвинять друг друга в ереси?

• Предыдущая
• 48/125
• Следующая