Словенка (СИ) - Романовская Ольга - Страница 38

— А что мне в крепость ходить: здоровы вы, а кметя-жениха нет у меня. Да и девкам некоторым я не по сердцу пришлось.

— Завидуют они тебе.

— Чему ж завидовать?

— Красоте твоей.

Зардели щёки девичьи; потупила Гореслава взор.

— Есть и покраше меня, — прошептала она.

Светозар встал; Наумовна сначала перепугалась: вдруг рана откроется и ноги подкосятся, но князь на то и князь, чтобы на ногах устоять. Гореслава всё же шла за ним осторожно, боясь, что излишняя забота разгневает его.

— Я слышал, уезжаешь ты, — князь неожиданно остановился и обернулся к ней; Наумовна, не ожидавшая этого, чуть на него не натолкнулась. Сделалось ей вдруг так смешно, что веселья в себе удержать не смогла. Светозар тоже улыбнулся.

— Ну, об отъезде твоём мы опосля поговорим. А теперь иди к другим девкам, повеселись.

А ей и не хотелось от него уходить, только бы стоять с ним рядом да слушать его.

Князь, между тем, отошёл от неё на несколько шагов, остановился и, не оборачиваясь, спросил:

— Так где печище твоё?

— Возле Быстрой реки, что из озера Нево вытекает и в Медвежье озеро впадает. Речка эта рядом с Череном протекает.

— Ну, счастливого пути.

Он ушёл от неё к кметям; они тут же столпились вокруг него, побросав своих девок, а Гореслава завидовала каждому гридню, с которым князь говорил.

К ней тихонько подошла Заря, положила руку на плечо.

— Я с Маем переговорила. Он сказал, что лесом ехать долго да и небезопасно, лучше всего по морю плыть. Есть у него друг, который через два заката поплывёт в Черен; с ним и поплывёшь.

— Хорошо, — она слушала в пол уха, наблюдая за лихими девками, закружившимися, словно в танке, перед Светозаром. Не его ты, девка; в печище родилась, там и всю жизнь проживёт. Что ж, видать, Радия, она невеста. Стерпится-слюбится.

… Наумовна свои пожитки быстро собрала, уложила в узел да покрепче завязала. Провожать её вышел весь двор Всеслава; шли медленно, молчаливо, только малая Голуба всё дёргала мать за понёву и спрашивала, куда Гореслава уезжает.

На полпути догнал их Ермил на своём борзом коне.

— Добрый путь тебе, Гореславушка, милости стрибожьей. Теперь буду я князя просить, чтобы почаще в Черен заглядывал.

— Для чего же?

— Чтоб к тебе поближе быть и хоть изредка тебя видеть. Ну, прощай, век не забуду.

— И тебе всего доброго, Ермил. Прощай.

Здорова ладья покачивалась под белым парусом почти у самого устья реки, и белобрысый парнишка готов был в любую минуту оттолкнуть её от берега.

Май и Заря помогли Наумовне взойти на борт ладьи и дольше всех прощались с ней. Потом они сошли на берег, и девки долго-долго махали кораблю вслед.

Гореслава видела, как постепенно исчезают вдалеке очертания крепости и терялись среди утренней дымки друзья… Вот и пропал Градец, вокруг только синее море. Далеко навсегда остался её ладо.

Дорого заплатил Всеслав Стоянович за морское путешествие девки — целых две гривны, а сверх того Май обещал бочонок мёда достать через бортника знакомого, так что никто Наумовну на пустом берегу не высадит.

Здорова ладья, небольшая, но вёрткая, по волнам легко скользила; да градцам на больших кораблях плавать и ни к чему: в Нево-море много урман, свеев да датчан, чьи быстрые снеккары со страшными чудищами на носах, воды бороздят днём и ночью, а, чтоб уйти от них, ладья должна, как птица, над водой летать.

Здоров плыл в Черен за товаром: город сей давно славился своими кузнецами и лучшей во всём крае пушниной.

Плыли они два дня, и город девушка увидела ранним утром. Корабль вошёл в устье Быстрой и пристал к берегу в одном из её рукавов, который горожане специально расширили для корабельной пристани. Замелькали люди на палубе; бросили сходни. Гореславу с её узелком одной из первых на берег вытолкнули, и оказалась она снова возле черенских выселок. Память у неё была крепкая, поэтому быстро девка нашла дорогу к Добрынину двору. Постучала в ворота; звонко залилась лаем Лисичка, лениво заворчал Бирюк. Ворота тихонечко заскрипели, и заспанная Миланья высунула голову в образовавшуюся щель.

— Гореслава Наумовна! — от удивления она чуть не сползла на землю. — Да как же так… Вас же свеи…

— Вернулась я, Миланьюшка, домой еду. А теперь впусти меня: две ночки я толком не спала, на корабле маялась.

Чернавка быстро ворота отворила и вперёд гостьи побежала к избе.

— Белёна Игнатьевна, Белёна Игнатьевна, радость-то какая! Гореслава Наумовна вернулась!

На крыльцо вышла хозяйка в наскоро надетой понёве и цветастом платке на плечах. Увидев Наумовну, она всплеснула руками.

— Миланья, постели в горнице для нашей ласточки.

Белёна Игнатьевна спустилась во двор и за руку ввела в дом гостью. В сенях её встречал Хват, такой забавный, сонный, с травинками в волосах (в сенях же и спал, от жара летнего спасаясь).

— Мы ведь думали, что ты уж в земле Урманской, — он приветливо улыбнулся. — А ты здесь.

— Потом наговоритесь, — сказала хозяйка. — Пусть Гореслава отдохнёт с дороги, а я меж тем с Добрыней Всеславичем переговорю.

…После полудня, поев и отдохнув, Наумовна снова собралась в путь. Егора Добрынича, ещё давеча ушедшего с парнями на Мутную, не дождавшись, Гнедую запряг сам плотник. Но дел у хозяина видимо-невидимо, поэтому отвезти девку в родное печище вызвался Хват. Он был весел и, насвистывая что-то, легонько подхлестнул лошадь.

Погода была славная: солнышко светило ярко, но временами скрывалось за пеленой облаков. По дороге Хват рассказал, как кольцо, князем дарёное, попало к свеям: его Егор хотел отвезти девкиным родным, но по дороге повстречались ему лихие свейские люди. Насилу ушёл, поклажу всю побросав.

Но вот речка круто повернула; по обеим сторонам дороги зашелестел родной лес. Сердечко Гореславино радостно заныло, да и как же иначе, ведь всё тут с детства знакомо. Гнедая шагом пошла, жильё человеческое почуяв. Скоро и печище показалось в древесных просветах, и спустя некоторое время подъехали они к Наумову двору. Девка быстро на землю соскочило, ворота отворилась. Заворчал поначалу Серый, но потом признал. Навстречу ей выбежал Стоян, завертелся волчком, закричал во всё горло: "Гореслава вернулась!"…

Ох, и досталось же девке за то, что в пошлую годину из дома тайком бежала! Отец, Наум Добрынич, слово грозное молвил, да по глазам читала Гореслава, что рад он радёшенек дочурку свою видеть; Добромира Ждановна же потрепала немного за косу, пожурила да отсыпаться в клеть послала. Гостя попотчевав, зашла к Наумовне Лада с крынкой молока.

— Попей-ка молочка, давненько ведь такого не пила.

Молоко родное слаще мёда показалось.

Опосля вместе с Хватом дошла до кузни, чтоб поклониться Силе Ждановичу и жене его, Мудрёне Братиловне, за гостеприимство сестреницы их.

Обратно Гореслава одна шла; ёлочки — шатры иголочками руки покалывали; берёзки на ветру шелестели. И так хорошо было в родном лесу возле Медвежьего озера, где каждая былинка её, Наумовну, знала. А птички звонкоголосые над головой кружились да песни свои распевали. И чего, девка глупая, в чужом краю искала, думала, что где-то есть место лучше родного печища? Нет такого места. Затрещали сухие ветки; Гореслава обернулась и рассмеялась: с ближайшего пригорка скатился Стоян.

— Чего же ты, кметь, падаешь? Земля-матушка не держит?

— Хотел я тебя напугать, а трава-то скользкая, — ответил мальчишка, былинки с себя отряхивая. Подошла к нему девка, по голове потрепала.

— Больно?

— Кметю больно не бывает.

Улыбнулась Наумовна. Глуздень он ещё, братец малый.

— Ну, научил тебя Радий из лука стрелять?

— Научил. Хочешь, шишку вон — ту собью?

Стоян пошарил за пригорком, с которого скатился, достал свой лук и палочку заострённую, что стрелой ему служила, прицелился, стрелу пустил. Удивилась девка, когда шишка на землю упала, только не та, в которую братец метил. Как же подрос, изменился он за год, что его не видела. А Наумыч стоял перед ней, гордый своим умением.