Словенка (СИ) - Романовская Ольга - Страница 28

… Под аромат цветущего кокушника провожали Гореславу и Гаральда. Эймунда не скрывала слёз и махала вслед белым платочком; Гевьюн молча стояла у ворот, только ресницы подрагивали. Много раз провожала она мужа, и каждый раз он возвращался. Возвратится ли и теперь? А она будет ждать на берегу, светлыми вечерами до боли в глазах вглядываясь в бесконечную гладь моря, надеясь отыскать среди волн полосатый парус. И, кто знает, кому из них двоих тяжелее: ему в бою или ей, ждавшей его. Будет ждать отца и Эймунда. Лишь кто заметит снеккар, побежит опять к пристани без киртеля, разметав по ветру пшеничные волосы. А что будет с ней, если некого будет встречать? Но, чур меня, пусть этого не случится.

Суровая Эдда вынесла из дома мешок с вещами хозяина, покосилась на узелок Наумовны и прослезилась.

— Да хранят вас Боги, — прошептала она.

У пристани Гореславу поджидал Эрик. Он мялся у сходень и, когда девушка проходила мимо, разжал пальцы и протянул ей забавного зверька, походившего на коня.

— Это тебе. Я видел такие у тебя на поясе и решил подарить тебе коня. Я сам его вырезал.

— Спасибо, Эрик, твой конь как настоящий, — она осторожно приладила подарок к поясу. — Я тоже хочу тебе кое-что подарить.

Гореслава протянула ему плетёный разноцветный обруч; Эрик крепко сжал его в руке.

— Как тебя в Сигунвейне любят, Герсла, — усмехнулся Гаральд. — А ты бежать отсюда надумала.

Наумовна поднялась на борт, стараясь не оборачиваться. Но, когда подняли сходни, она не удержалась и взглянула на берег. Эрик стоял у самой кромки воды (его на этот раз в плаванье не взяли) и почти со слезами на глазах провожал снеккар. Эймунду девка увидела после. Свейка стояла посреди зелени молодила и махала белым платком, как тогда, у ворот. Она долго шла по берегу, следя глазами за снеккаром, пока тот не скрылся посреди синего моря.

Стрибожьи внуки благоволили к мореходам: снеккар легко бежала по волнам, послушная твёрдой руке Бьёрна. Всё ближе и ближе был родной берег, и сердце Гореславы с каждым днём билось всё сильнее и сильнее.

…На ночь причалили к берегу; корабль спрятали в небольшой заводи, с трёх сторон поросшей камышом. Развели костёр.

Оставался всего день до того, как Гаральд собирался тайком отпустить её, поэтому Наумовна была весела и с улыбкой подливала в кружку Гюльви горячее. У старика от влажного западного ветра разболелись ноги, а боль, как говорил он, можно успокоить только брагой. Чуть поодаль сидел Гаральд и до блеска начищал свой меч, который с любовью называл Лайгерадт.

Выпив ещё одну кружечку, старик блаженно потянулся.

— Славный вечер, Герсла, как раз такой, чтобы собраться всем вместе и в доброй компании поговорить о днях минувших. Эх, когда был жив ещё Калуф, всё так и было.

— Мне сказывали, что это тот свей, что у нашего печища убили.

— Может быть. Он пропал, когда на наш драккар напали люди Светозара. Корабль затонул, а вместе с ним и всё золото, что Рыжебородый забрал у жителей Хольмгарда, по-вашему, Новогорода. Сигурд в ярости был; он думал, что это новогородцы позвали Светозара, и приказал казнить всех пленных, что мы взяли.

Гюльви отхлебнул немного похлёбки, которую сварила Гореслава, и продолжал:

— Я вспомнил Калуфа, потому что не было у нас рассказчика лучше него. Да и глаза у него были рысьи, даже птицу малую на верхушке дерева видел.

Старик вздохнул и, накрывшись плащом, улёгся спать у огня.

Наумовна тоже задремала, слыша сквозь сон шаги вечно бодрствующего Бьёрна. Посреди ночи её разбудили громкие крики: "Корабль Светозара! Поднимайтесь!". Вокруг замелькали огни, заблестели в отсветах пламени костра мечи и кольчуги.

— Герсла, спрячься за кустами, — услышала девушка голос Гаральда и увидела свея на мгновение между другими движущимися фигурами. — И не высовывайся, пока я не позову.

Гореслава, сонно протирая глаза, спряталась за ольшаником. Постепенно сон проходил, уступая место страху. Она видела старого Гюльви, ковыляющего к снеккару, Рыжебородого, громовым голосом отдающего приказания на свейском.

К берегу, неподалёку от снеккара, причалила большая ладья, похожая на драккар; тут же засвистели стрелы. Долго, упорно бились свеи, но нападавшие теснили их к лесу. Ломались мечи, трещали древки копий, и сквозь них слышались приглушённые стоны. Наумовна похолодела от ужаса, когда увидела падающего Гюльви; она едва удержалась от крика, готового было сорваться с её губ. Не греть больше старику ног у костра, не рассказывать молодым о прежних временах. Видела девка, как, стиснув зубы, бился неподалёку Гаральд. "Беги" — сквозь зубы бросил её свей.

Но Гореслава вдруг поднялась во весь рост и громко крикнула по-словенски: "Стойте!". На миг перестали звенеть мечи из-за дерзкой смелости девушки. А она меж тем шепнула: "Не стойте же, Гаральд Магнусович, жизнь свою ради дочери вашей и жены сохраните. Без славы вы все здесь погибнете. А там, на опушке, я овражек заприметила." И, не дождавшись ответа, к лесу побежала. Слышала, как кричали позади неё кмети Светозаровы: "Стой, девка глупая! Куда от своих бежишь?", но не останавливалась. Нужно было от них увести Гаральда ради больших глаз Гевьюн и красавицы Эймунды.

… А ночь была тёмная, безлунная…

Гореслава проснулась в ворохе прошлогодних листьев, сладко потянулась и поднялась на ноги. Руки и ноги болели от веточек и сучьев, на которых девушке пришлось провести остаток ночи. Наумовна побродила немного по овражку, чтобы размять ноженьки.

Небо было серое и унылое; дождливые низкие тучи плыли над головой. В воздухе витал чуть уловимый запах гари.

Гореслава вышла на берег, припоминая события прошедшей ночи, и страшно ей стало от того, что было здесь.

На берегу выросли курганы, свежие, чёрные, но между ними иногда мелькали чьи-то руки, всё ещё сжимавшие верный меч. Холод пробежал по спине. Заметила Наумовна среди ещё не похороненных свеев Ари. Он раскинул руки; в широко раскрытых глазах застыло что-то страшное: смесь ярости и ужаса; светлые волосы потемнели. Гореслава осторожно обтёрла ему лицо и закрыла глаза. Она медленно отошла прочь и пошла вдоль берега. Девушка вышла к поросшей камышом бухте и увидела остов догорающего снеккара. И стало больно сердцу при виде погибшего корабля. Наумовна присела на камешек, уронила голову на руки. Что же будет с Эймундой?… И порадовалась девка тому, что Эрик не поплыл с ними.

Мёртвых хоронить надобно; много погребальных костров взвились бы ввысь, если б были те, кто их развести могли.

Девушка обошла заводь, где тихо плескались о берег волны, ближе подошла к сгоревшему снеккару. Как же быстр ты был, вепрь волн, сын лебяжьей дороги, да подрезали тебе огнём крылышки.

Гореслава тяжко вздохнула и прочь пошла. Отыскала в кустах узелок, что давеча припрятала, проверила: всё ли там. Не нашли, не сыскали Светозаровы люди. Отыскала на берегу девка обломок древка, привязала к нему узелок да и пошла вдоль бережка куда глаза глядят. Где-нибудь да встретит добрых людей.

— Герсла, подойди сюда, — она вздрогнула, услышав этот голос. Мёртвые же не говорят, во всяком случае, никто в их печище на её памяти не пересекал заветной черты, за которой возможно это. Ой, чур меня!

Гореслава остановилась, обереги к себе прижала; запели, зазвенели они, силу нечистую отгоняя.

— Да не бойся же, подойди, — голос, усталый, глухой, словно из дупла, доносился из камышовых зарослей.

Наумовна осторожно, по-кошачьи, подошла, раздвинула камыши. Увидала она меч окровавленный у кромки воды и край фельдра из дерюги.

— Зачем звали, Гаральд Магнусович? — а голосёнко-то у неё дрожал.

— Снеккар видела?

— Видела. Не плавать ему больше.

— Сам знаю. Ты бы лучше, чем без цели по берегу ходить, собрала бы сухих веток да развела костёр.

…Высоко взвилось пламя над камнями, посреди которых девка развела костёр. Это был живой огонь, такой, что любую хворь вылечит, отпугнёт нечисть лесную и морскую. Когда костёр хорошенько разгорелся, Гореслава сходила в овражек за листьями, чтобы потом присыпать догоревшие ветки. Вернувшись, она увидела Гаральда. Он грел у огня руки; голова его была перевязана какой-то тряпкой, уже почерневшей от крови.