Пирожок с человечиной - Кассирова Елена Леонидовна - Страница 22

• Предыдущая
• 22/28
• Следующая

В конце концов, через силу утешал себя Костя, ничего не случилось. Как ушла, так вернется. Не привыкать. Он даже рад был, переняв от нее привычку радоваться незаслуженным обидам.

Митинский народ – хищные врачи из двухсотки, бомжи, даже невинные соседи по этажу стали далекими, чужими. Но облегчение не приходило.

За вечер Костя обжил старую нору. Успокоился, поужинал с бабушкой и Тамарой у телевизора. Правительство выгнали, как и Костю. В премьеры шел глава МВД Смирняшин. Встряска верхов опять отдалась в низах. Костю потянуло назад в Митино.

Но жить там стало невозможно. Люди жульничали и судили по себе о других. Ладно бы – считали гадом Касаткина. Уже и Катя выходила, по их словам, бл…дью. И единственный был выход – разоблачить потрошителя.

Остаток вечера Костя еле вынес. Завтра, в Страстной вторник, решится всё.

Ночью во сне она лезла к нему сразу в оба кармана, а он хотел схватить ее за руки и обвить ими себе шею, чтобы обезвредить.

Утром Костя ей позвонил.

– Але, – сказал милый глуховатый голос. Значит, вернулась.

– Кать… – сказал Костя.

Она бросила трубку.

Костя выпил чернейший кофе, полсклянки мультивитаминов и напрягся для последнего рывка.

Берсеневка, кремлевская стена в окне, Митино с кладбищем и помойкой, и все власти и миры коллапсировали. Образовалась черная дыра и остановилось время. Пасхе не быть.

А он, как Творец, мыслил оксюморонами…

Но, и правда, мокрое оказывалось сухим, а черное белым. Гонимый царил, духовный варил мыло, тоскующая по любви считала барыши, и так далее.

Нинку, кстати, Костя решил прихватить в «Патэ». Были дамы получше: и «этосамовки», и старые приятельницы, – но Нинка знала всех в лицо и была профессионально зоркой. Сама она в приличном месте становилась неузнаваема.

Косте не давал покоя хищный блеск глаз в «Патэ» в тот день, осенью, когда выходили они с Веселовой из ресторана.

Во вторник же вечером он подкатил на такси в Митино к овощному и в упор из окна с заднего сиденья уставился на Нинку, когда та вышла в розовой шубке и с сумочкой. Нинка ойкнула и подошла. Костя втянул ее в машину, и тут же поехали.

С того дня, как Нинка отогнала его от витрины, они не виделись. Сейчас Капустница смотрела на Костю еще влюбленней.

Костя повернул к ней голову.

– Она тебя бросила, – сказала она.

Костя отвернул голову и положил руку ей на плечо. Она приблизилась, почти касалась лицом его щеки, но не целовала, а страстно смотрела.

Эта страсть Костю расстроила. В результате обнимается он с Капустницей, а Катя – с несчастным маньяком-булимиком.

Незаметно промчали по Аминьевскому шоссе. Въехали в Матвеевское. Подкатили к подъезду почтенного ресторана – изящного голубого с белыми колонночками особняка, финского новодела.

Сам проспект был довольно пуст. Широченные выпукло-вогнутые небоскребы, казалось, растягивали пространство до бесконечности. Но у скромного «Патэ» было оживленно. Рядом не встать, машины подъезжали и отъезжали. Остановились поодаль. Пока Костя расплачивался, из черного «Роллс-ройса», прямо у ресторанного входа, вышла Катя. Белая ресторанная дверь раскрылась, впустила ее и закрылась.

Капустница, слепая от счастья, ничего не заметила.

А Костя чуть было не выскочил из такси вдогонку через Нинкину голову, но опомнился.

Отпустили такси, подошли к подъезду. Кряжистый швейцар в синей с золотом форме и высокой фуражке-деголлевке с плетеным золотым ободком загородил дверь.

– Вам нельзя, – сказал он Косте.

– Как – нельзя?

– Вам нельзя, – сказал он, как будто не слышал.

– А в чем дело?

Швейцар замолк.

Костя заметался перед ним, сделал ложный наклон влево и рванул справа ручку. Дверь раскрылась, швейцар локтем закрыл опять.

– Безобразие, – достойно сказала Нинка.

Вышел второй швейцар с двумя плетеными ободками на деголлевке.

– Вас велели не пускать, – сказал он и расставил

ноги.

– Почему?

– А что в газете накалякали?

– А что?

– Что, что. Людоеды, говорит, ходят к нам, телятина, говорит, ему у нас не такая. Ё-ка-лэ-мэ-нэ, – добавил он.

– Позовите директора.

– Директор сказал: растак… До свидания. Попрошу. Пожалуйста. Попрошу.

С одним ободком отступил. Костя сделал последнюю силовую попытку.

– Пожалуйста, гражданин, гражданин, пожалуйста, – сказал с двумя ободками.

Из двери выглянул молодой человек в ярко-синем костюме с красным галстуком.

Костя сошел со ступенек, взял Нинку под локоток и повел к стоянке такси.

Ее «Роллса» уже не было. Номер Костя не запом­нил.

Утешало одно: то, что думал он в нужном направлении: вода была сухой.

В Страстную среду 7 апреля Костя собирался в храм, но забыл обо всем, набрав митинский номер. В Митино Кати не было, у родителей не было, старая подруга по Горьковке тоже ничего не знала.

Костя некоторое время давил телефонные кнопки и слушал гудки.

Наконец в трубке кто-то пискнул:

– Да…

От писклявости, детской, но манерной, получилось не «да», а «дя».

– Кто говорит? – спросил Костя.

– Кятя, – пропищала трубка.

– Какая Катя?

– Я с Жэкой…

Заминка – и в трубке раздался Жэкин голос.

– Это Жэка. Мы с Катей к вам посидеть.

– А что за Катя?

– Школьный товарищ.

– Жэка, где сестра?

– Не знаю. Я думал – у тебя.

– Зачем же явились?

– А чё. Посидеть. За хазу у вас заплачено. Чё деньгам пропадать.

От неожиданности Костя бросил трубку. Что делать?

Всё получалось не так, хуже того – не к месту.

Вообще-то, митинцы устали бояться. Апрель согрел всех. Ушинская и Кисюк отплакали, одна спасалась школой, другая магазинами, бомжи рассеялись, Харчиха отсутствовала, Мира была с головой в работе, а Поволяйка мыла лестницу. Но кровь на доме не смывалась.

И теперь идиоты Жэка с его Кятей приперли в логово хищника. А сам Костя отсиживался в черной дыре.

Да, конечно, так сложились обстоятельства. Но было чувство, что неслучайно это, что обстоятельства ловко создавал потрошитель и Костиной жизнью руководил тоже он.

А ведь Костя все более-менее понял. Еще шаг – и схватишь мясника.

И вот, как нарочно, новая трудность – выручай детей, пока живы.

Медом им там, что ли, намазано? Ну, конечно, медом! Именно. Медом и заманил.

К вечеру Костя набрал митинский номер еще раз.

– Дя, – манерно писканула трубка.

– Ну что, сидите? – сказал Костя.

– Дя-я-я.

– Ладно. Посидели, и хватит. Дай-ка дружка.

– Алло, – отозвался Жэка басом.

– Жэка, пожалуйста, уезжайте отсюда немедленно.

– А в чем дело?

– А в том дело, что плохо дело. Слышал, что было у нас?

– Ну, слышал. И что с того?

– И то с того, что вам здесь не место.

– А где место? Нигде не место.

– Жень. Я сказал. Квартира – наша.

– Была ваша, стала наша. Дальше мы сняли.

– Что значит – сняли? На какие шиши?

– Шиши будут. С хозяйкой договорено. Она довольна. Сказала – вот и хорошо, ребятки молоденькие, чистые, хватит с меня душегубов.

– Фу-у-уфф, – сказал Костя. И снова бросил трубку. И тут же опять позвонил.

– Дя-я-я.

– Катя?

– Дя-я-я.

– Слушай, ты же девушка, ты умней.

– Дя-я-я.

– Тогда представь себе. Рядом мясник. Потрошитель. Гад. Убивает свежих и молодых. Вы рискуете каждую минуту. Представила?

– Дя.

– Ты объяснишь это Жэке?

– Дя.

– И вы уедете отсюда?

– Н-е-е-а.

Касаткина с его душевностью возненавидели даже свои.

Оскорбилась за побег из больницы Мира, кривили лица другие женщины, злорадствовал Егор, смеялись

Чемодан со Струковым. Ушла Катя. После позора у ресторана плюнула наконец и Капустница. Теперь послали к черту дети.

Поволяйка намывала пол. Но он по нему уже не ходил.

• Предыдущая
• 22/28
• Следующая