Девочка по имени Глазастик - Прокофьева Софья Леонидовна - Страница 13

• Предыдущая
• 13/33
• Следующая

«Какая, однако, дьявольская хитрость! Да, король может быть спокоен: никто из придворных не в силах открыть эту дверь. Но как же в таком случае ее открывает сам король? „Человек-ключ... Еще его называют Человек-улыбка..“ – припомнились волшебнику Алеше слова тетушки Ох. – Неужели этот страдалец, брошенный в подземелье...»

Почти не отдавая себе отчета в том, что он делает, волшебник Алеша перешагнул порог, и тяжелая дубовая дверь тотчас за ним затворилась.

– Что же теперь будет с джинном? – Катя от огорчения чуть не плакала. – Вдруг они откроют термос? Ведь пропадет, пропадет джинн! Да он просто умрет со страху, очутившись во дворце.

– Может, они вовсе и не откроют термос. Зачем он им? – пробовала утешить ее Глазастик. Но голос ее звучал не очень уверенно. – Ну, улыбнись. Мне так нравится, когда ты улыбаешься. Улыбаешься...

Но Катя не могла улыбнуться.

– И Ниточку они увезли, – печально сказала Глазастик. – Вдруг король захочет жениться на Ниточке? Она такая красивая. Но ведь она любит Трота.

– Кто это Трот? – спросила Катя.

– Жених Ниточки. Он очень хороший. Он замочных дел мастер.

– Как это замочных дел мастер?

– О!.. – Глазастик посмотрела через голову Кати куда-то далеко. Взгляд ее затуманился. – Трот... Ты не знаешь! Трот придумывал такие замки, которые никто не мог открыть. А какие он мастерил ключи! Ты только подумай, один раз Трот сделал ключ из зеленого стекла. Он был похож на русалку. Им можно было открыть все подводные гроты на самом дне моря, глубоко-глубоко. А однажды я уснула и увидела во сне ключ. Серебристый, как лунный свет. Ну я взяла и рассказала об этом Троту. Трот сказал: «Вот увидишь, Глазастик, я сделаю такой ключ. И крепко-накрепко запру твои сны. Отныне никто не сможет в них проникнуть и отнять улыбку, которая тебе снится». Правда, правда! Трот сделал много таких ключей из лунного света и ночной росы. Все соседи приходили к нему, и он всем дарил лунные ключи. Люди улыбались во сне и уже не были такими грустными. Но король прознал про это и приказал сборщикам улыбок отнять наши чудесные лунные ключи. Отнять... И вот прошло совсем немного времени – и Трот исчез. С тех пор мы ничего о нем не знаем. И если у Ниточки утром волосы не так сияют, я знаю, ночью она плакала. Плакала...

Откуда-то издалека прилетели печальные звуки скрипки.

– Слышишь? – Глазастик чутко повернула голову. – Это грустный скрипач. Он стал такой легкий, что давно уже летает над городом.

За окном послышался тревожный, предупреждающий свист.

Кто-то прозрачный, еле различимый, на мгновение приник к окну. Катя успела разглядеть волосы, взметнувшиеся, как бесцветные языки пламени, круглые глаза, вздернутый нос. Над носом плавали веснушки, словно горсть бисера.

– Это Вихрик! – Глазастик беспомощно оглянулась на Катю. – Неужели прилетел большой ветер? Уже? Скорее, скорее запереть дверь. Запереть дверь...

Но было поздно. Дверь широко распахнулась, гулко стукнув о стену, будто вошел кто-то наглый и властный.

– Это он... ветер! – Глазастик вся сжалась, обхватив Катю руками.

Ветер вмиг выдул из дома все тепло. Косяком влетели снежинки, покатились по полу.

Катя, задыхаясь от ветра, обняла Глазастика. Сзади в спину Кате всеми когтями вцепился кот Васька.

Ветер неумолимо потащил Глазастика к порогу. Глазастик застонала. Катя увидела ее закрытые глаза, бледное, словно неживое лицо.

И вдруг все стихло. За окном зазвенели, рассыпаясь, ледяные хрупкие столбы.

– Я еще... тут? Еще тут? – Глазастик приоткрыла глаза. «Нет, нельзя вот так просто сидеть и ждать, – в отчаянии подумала Катя. – Надо дядю Алешу найти, сказать, чтоб он поскорее...»

– Если бы я еще следов не оставляла. – Катя закусила губу.

Глазастик посмотрела на нее:

– А не боишься? Там во дворце столько стражников.

– Да пойми ты, мы с дядей Алешей вдвоем... Все-таки вдвоем легче.

– Не вдвоем, а втроем, – возмущенно воскликнул кот Васька. – И я с тобой. Я тут не останусь ни за какие сливки!

Глазастик стояла посреди комнаты, бессильно опустив руки. Лицо ее стало совсем бледным, почти голубым. А плечи такие узенькие...

– Если ты уйдешь, я, наверное, улечу, – негромко проговорила Глазастик. – А может быть, это и лучше. Пусть уж скорее. Ведь все равно...

– Нет, не все равно. – Катя стиснула кулаки. – Глупая, плохая, как ты могла такое подумать? Неужели я тебя тут брошу одну! Нам бы только дядю Алешу разыскать. Но я проваливаюсь в снег.

Глазастик всплеснула тонкими руками.

– Пегаш! Наша старая грустная лошадь. Он не оставляет следов. Мы доедем на нем до дворца.

– Видишь, как ты все хорошо придумала, – стараясь казаться веселой, сказала Катя. – А он не лягается?

– Ой, что ты!

Пегаш оказался старым конем с гривой цвета осенней палой листвы. Он понуро и равнодушно ждал, пока Катя неумело вскарабкается ему на спину. Глазастик уселась позади. Катя почувствовала на своей щеке ее слабое, частое дыхание.

Катя одной рукой держала поводья, другой прижимала к себе кота Ваську.

Пегаш неспешно трусил по улице.

– Видела бы моя Мурка, как я славно езжу верхом, – подбадривал себя кот Васька. – Настоящий кот-ковбой! А чем это пахнет так непривычно? Хотя, извините, чем может пахнуть от лошади, если не лошадью. Логично? Логично! Просто до сих пор я видел только нарисованных лошадей. А нарисованные лошади не пахнут.

Голова у Кати слегка кружилась. Катя глядела прямо вперед на дорогу. Раз только она оглянулась и увидела: Пегаш бежал по улице, не оставляя следов.

– Слышишь? – прохладно шепнула ей на ухо Глазастик.

Печальная и мягкая, как лунный свет, мелодия плыла над городом. И крупные розы-снежинки, казалось, позванивали в такт, подхватив эту мелодию, как бесконечный голубой оркестр.

Мимолетная тень пробежала по лицу Кати. Девочка подняла голову.

Над улицей летел человек и играл на скрипке. И если он смычком касался воздуха – даже воздух пел под его смычком. Скрипач был еще совсем молодой, а волосы – как серебряный дождь. Он смотрел куда-то далеко, поверх острых крыш, страдальчески хмуря брови.

Длинный кусок тончайшего кружева, привязанный к его руке, мерцая, летел за ним и исчезал в путанице падающих снежинок.

– Видишь кружево? – спросила Глазастик. – Это кружевница Миэль... Мне тетушка Ох рассказывала, Миэль часто сидела у окна и, подперев щеку кулачком, все смотрела, смотрела, как падают снежинки. Однажды она задумалась так глубоко, что забыла затворить окно, и ветер унес ее. Она так и летела над городом, подперев щеку кулачком. А скрипач играл на скрипке у нее под окном. В руке у Миэль был моток тонких кружев. Скрипач успел ухватить его за конец, когда она улетала. Но моток все разматывался, разматывался, и наконец Миэль отпустила его... Отпустила...

– Как грустно! – У Кати слезы навернулись на глаза. – Тут у вас и вправду разучишься улыбаться.

– Нет, нет, не разучивайся! Пожалуйста, не надо! – в испуге воскликнула Глазастик. – Когда ты улыбаешься, я не знаю, но мне становится теплее. Теплее...

«Наверное, музыка не дает скрипачу улететь от земли, – подумала Катя. – Такая красивая! Она не отпускает его».

Снежинки все падали и падали, и звуки скрипки затерялись за их однообразным звоном.

«А туда ли мы едем?» – хотела спросить Катя.

И тут она увидела высокие башни, островерхую крышу, такую крутую, что снег сполз с нее, открыв влажную потемневшую черепицу.

Катя сразу узнала королевский дворец. Таким он был на рисунке Васи Вертушинкина.

Но теперь дворец мрачной сырой громадой нависал над Катей, тяжелый и недобрый, словно говоря ей, какая она маленькая и беспомощная.

• Предыдущая
• 13/33
• Следующая