Приключения-1971. Сборник приключенческих повестей и рассказов - Азаров Алексей Сергеевич - Страница 92

• Предыдущая
• 92/105
• Следующая

Здание было сложено из кирпича, крыто железом. Окна золотились на восходе большие, широкие.

Из брички было видно, как кто-то в брезентовой накидке нагнулся перед выкрашенными охрой дверьми. Чалый толкнул в бок Кравца. Тихо произнес:

— Гляди-кось.

Кравец ничего не ответил. Потому что видел все и без подсказки Чалого. Человек в брезентовой накидке обернулся, выпрямился. И оказался густобородым стариком с клюкой в руке.

— Лешак меня побери, — беззлобно сказал он. — Табак просыпал.

— Закуривай, батя, — протянул пачку с папиросами Чалый. — Только чешись быстрее, а то лясы точить нам с тобой недосуг.

Старик не проявил особой прыти. Подошел степенно. Папиросу вынул не торопясь.

— Скажи, батя, где будет дом секретаря вашей комсомольской организации Люси Щербаковой?

— Вы из милиции? — по-птичьи склонив голову, посмотрел на них старик.

— Все может быть, — многозначительно ответил Чалый.

— Быстроть очень. Часа два минуло как за вами поехали.

— Кто? — спросил Кравец.

Старик, который настроился на разговор с Чалым, подозрительно перевел взгляд на Кравца и ответил неопределенно:

— Представители.

Чалый поднес старику спичку;

— Не темни, батя. Выкладывай, по какому случаю милиция понадобилась?

Старик уклонился от ответа:

— Дом Щербаковых за углом. Там все село собралось. Сразу увидите.

В комнате пахло яблоками. Они лежали в большой вазе, что стояла посреди стола, свежие, краснобокие.

Женщина сидела за столом, прикрыв ладонью глаза, словно стыдилась своего горя.

— Я уполномоченный ГПУ, — сказал Кравец. — Попрошу всех посторонних выйти из комнаты.

Женщина медленно опустила руку. Глаза ее, к удивлению Кравца, оказались сухими.

Кравец воспользовался табуретом по другую сторону стола.

— Как же это случилось? — тихо и грустно спросил он.

— Она редко возвращалась домой поздно, — женщина тщательно выговаривала слова, будто боялась, что сорвется, запричитает и не сможет толком разъяснить представителю власти, оказавшемуся в Трутной со сказочной быстротой, как почуяла беду, случившуюся с дочерью. — Но все же иногда приходила Люся и после одиннадцати. Собрания, заседания, общественные дела, комсомольские... Так вышло и ныне. Не стала я дожидаться ее возвращения. Сердце с вечера у меня покалывало... Прилегла, А в первом часу почудилось мне, дверь в сарае скрипнула. Подумала я, что неплотно щеколду закрыла, телка, чего доброго, из сарая выйдет. Поднялась я. За порог ступила. И все... Вижу, дверь в сарай открыта, а Люся моя меж ей раскачивается, словно летает. Потому как петлю я сразу не увидела...

— Вы знали, что позавчера дочь ездила в Лабинск?

— Знала.

— Она вам рассказывала, с какой целью совершила эту поездку?

— По делам. В уком комсомола.

— Она имела в станице врагов?

— Нет, — убежденно ответила мать.

— Не замечали в ее характере какие-нибудь изменения за последние неделю-две?

— Изменения, конечно, были... Все-таки к свадьбе готовилась.

— Жених здешний?

— Да. Коля Бузылев.

— Вот как... Размолвки у них не случилось?

— Про это не знаю... Не нравилось Люсе, что выпивает Николай. Да успокаивала я ее, мало какой мужчина по этому делу не грешен.

— Кто вынул тело из петли?

— Тимофей Григорьевич.

— Фамилия?

— Сильнейших... Сторож молокозавода.

— Как он здесь оказался?

Женщина сделала паузу, собираясь с мыслями:

— Я заголосила. Станичники уже спали. А он услыхал. Молокозавод близко...

Позднее, составляя докладную в Ростов, Кравец тщательно перебирал в памяти разговоры того дня. Их было много, разговоров с людьми, знавшими Люсю по станице, по работе, по комсомолу. Общая картина складывалась такая. Вернувшись с работы, Люся поужинала и поспешила в станичный клуб, где самодеятельные артисты начинали подготовку к ноябрьским праздникам. Там она пробыла до одиннадцати часов. Ушла раньше других, когда танцевальная группа еще репетировала. Живой Люсю больше никто не видел.

Несколько человек — сотрудников молокозавода — показали, что накануне девушке угрожал местный алкоголик Женька Жильный, которого по настоянию Люси уволили с завода.

Любопытные сведения сообщил сторож Тимофей Григорьевич Сильнейших. Он вовсе был не такой дряхлый, как показалось накануне утром Кравцу и Чалому. Старила его борода. На самом деле сторожу исполнился шестьдесят один год.

Они сидели в тесном кабинете директора молокозавода. И за стеклянной дверью Кравец видел просторный чистый цех. Громадные окна. Выкрашенные в голубое резервуары и желтые шланги между ними.

Старик не торопился и говорил с расстановкой, словно забивал гвозди:

— В семь вечера при заступлении на дежурство я видел, как аккурат против завода повстречал Люсю Щербакову Женька Жильный. О чем они говорили, не прислушивался. А когда Люся пошла, Жильный крикнул: «Ты еще пожалеешь, сука!»

Где-то к полуночи сторож слышал пьяный голос Женьки, распевавшего неприличные песни, но самого Женьку не видел, так как находился по другую сторону завода.

Выяснилось, Жильный дома не ночевал. И где сейчас находится — неизвестно.

Милиция прибыла в станицу что-то около десяти утра: участковый милиционер, оперативник из уездного угрозыска, врач — женщина средних лет. С профессиональным хладнокровием она осмотрела труп. Констатировала:

— Вначале была задушена. Потом подвешена. Более точные сведения будут получены после вскрытия...

На крыльце сельсовета Кравец вынул карманные часы, подаренные ему разведотделом 9-й армии весной 20-го года. Это были большие серебряные часы швейцарской работы, на крышке которых изящно было написано: «Доблестному разведчику Дмитрию Кравцу за подвиги во имя Революции».

Фигурная стрелка, по выделке своей представлявшая почти произведение искусства, показывала четверть двенадцатого.

Чалый остался в сельсовете с поручением собрать сведения о людях, проживавших когда-либо в городе. Он должен был также выяснить их прежние специальности. Ибо если деньги печатают в Трутной, то это может делать лишь человек, живший в городе и знакомый с технологией изготовления денежных знаков.

Пройдя немощеной площадью, на которую с западной части наступала громоздкая, как гора, церковь, Кравец свернул в проулок, ведущий к дому Щербаковых. Перед домом по-прежнему было людно. И еще стояла милицейская повозка. И тело лежало на ней, прикрытое бледно-розовым байковым одеялом.

Представитель угрозыска сказал Кравцу:

— Коль наша помощь не требуется, мы уезжаем...

— Позаботьтесь о медицинском заключении, — попросил Кравец.

Врач и участковый милиционер уже сидели в телеге.

— Хорошо, — ответил опер. И пошел рядом с лошадьми.

Мать Люси заплакала. Скрип колес оказался тем последним звуком, после которого не хватило сил сдерживать, таить в себе горе.

Кравец осторожно взял ее за локоть.

— Я хочу посмотреть бумаги вашей дочери. У нее были какие-то бумаги?

— Да, — остановилась женщина. — На этажерке есть целая папка. И еще она вела дневник. Прятала только, скрывала, глупая, даже от меня.

— Товарищ уполномоченный! — старик Сильнейших, кажется, бежал или шел очень быстро, потому что был потный и дышал часто. — Женька Жильный при доме объявился.

Нельзя сказать, что Жильный произвел на Кравца отталкивающее впечатление. Но вид небритого, заплывшего лица с глазами мутными, воспаленными не доставлял особого удовольствия.

Жена Жильного — молодая, изможденная женщина — и сынишка лет четырех смотрели с таким жалостливым испугом, что Кравцу стало не по себе. Он попросил:

— Оставьте нас вдвоем.

Женщина прикрыла дверь с такой осторожностью, точно она была из хрупкого стекла.

— Вы всегда жили здесь? — спросил Кравец.

— Нет. Два года я работал в Тихорецкой. Слесарем в депо. Там и оженился.

• Предыдущая
• 92/105
• Следующая