Падение Иерусалима - Картун Дерек - Страница 20

• Предыдущая
• 20/77
• Следующая

— Аллах да пребудет с вами, — только это он и произнес, поднявшись, чтобы уйти. Будто и не было никакого разговора.

— А все-таки, — спросил Каддафи, тоже вставая, — каким образом вы докажете сионистам, что спрятали в городе атомную бомбу, что она действует и что вы готовы ее взорвать? Это ведь не одна, а целых три задачи.

— Все это продумано в деталях. Полагаю, вы не станете настаивать, чтобы я объяснил?

— Не стану.

Каддафи хлопнул в ладоши, и тут же появился адъютант. Он козырнул, выслушав краткий приказ, и проводил гостя на свет Божий.

Атмосфера в посольстве Израиля на улице Рабле была накалена. Несчастье, происшедшее неделю назад, все еще давило на всех. Не утихал гнев против французов, но за ним крылось и сознание собственной вины. Посол считал, что его сотрудники не проявили достаточной настойчивости, договариваясь с французским министерством иностранных дел о предоставлении надежно защищенного автомобиля, а сотрудники, в свою очередь, полагая, что несчастья не случилось бы, не трать посол столько времени на приобретение друзей в разных там изысканных кругах общества, вместо того чтобы налаживать добрые отношения с этим же самым министерством. К чувству вины, стыда и горечи добавлялось еще ощущение собственного бессилия — ведь посольство лишь рупор, оно выражает то, что говорится в Иерусалиме. Люди в посольстве вынуждены были облекать свои чувства в любезные слова и выслушивать осторожные рекомендации от тех, кто имел право эти рекомендации давать. Такая обстановка угнетала, действовала на нервы. И вследствие общей подавленности, неопределенности, невозможности высказаться прямо, почти ничего из того, что велено было делать, не выполнялось.

Так обстояли дела, когда пред светлые очи резидента «Моссада» легло шифрованное послание Бен Това, — не удивительно, что этот господин отнесся к поручению с неудовольствием. Тем более что оно сопровождалось букетом запрещений. Предназначено одному ему. Ни с кем не обсуждать. Никому ничего не говорить, в том числе и в самом посольстве. Ответ в МИД не направлять, а только лично Бен Тову и притом как можно скорее. Записей никаких не делать. Последним словом в послании значилось: первоочередное. То есть, все остальные дела извольте отложить.

В шифровке не упоминалось ни о том, чего ради все это затевается, ни о цели предписываемых резиденту действий, ни об их последствиях. Похоже было, что задание не имеет ровно никакого отношения к тому, что занимало все умы, — к убийствам на Северном шоссе. Бен Тов рассудил, что хотя Шимон — резидент неплохой, не хуже остальных, но все же не его ума это дело. Чего доброго, не устоит перед искушением шепнуть кому-нибудь из приятелей: «Не беспокойся, мол, старик уже что-то там нащупал, не могу пока сказать, что именно, странное что-то на первый взгляд, но, по крайней мере, есть чем заняться…» Бен Тов решительно не хотел возникновения подобных слухов.

Так что Шимону ничего не оставалось как только выругаться про себя — он трижды перечитал текст, протянул было руку к трубке внутреннего телефона, чтобы вызвать помощника, но передумал: раз уж это поручение — такая страшная тайна, так он им займется сам.

Он позвонил в справочную и узнал нужный телефон и адрес, нашел на карте города улицу и, неподвижно сидя взаперти в своем кабинете, минут пятнадцать обдумывал план действий. Потом предупредил секретаршу, что сегодня не вернется, и вышел.

Он не стал садиться в первое попавшееся такси, а предусмотрительно свернул за угол и поймал свободную машину на соседней улице. По пути, то и дело оглядываясь, он убедился, что никто за ним не следит. Возле биржи расплатился с таксистом и пешком пошел по улице Федо. Вывеска на доме под номером четырнадцать гласила: «Сейфы и несгораемые шкафы». Заглянув в окно, он смутно, сквозь пыльные стекла, различил унылое помещение, плакаты на стенах, изображавшие сейфы, а также сами сейфы разных размеров. Еще там была касса и за ней — человек в сером комбинезоне. За столом печатала на машинке дама весьма сурового вида.

Шимон вошел с нерешительным видом — чистая игра, он был отнюдь не робкого десятка.

— Что вам угодно, месье?

Шимон пожал плечами и изобразил подобие смущенной улыбки.

— Вы не говорите по-еврейски? — задал он вопрос на иврите.

— Иврит… Эбре… — Шимон ткнул себя в грудь. — Mou isroel.[6]

Кассир повернулся к машинистке:

— Похоже, он по-французски не говорит.

Та подняла брови и перестала печатать. Это, конечно, тоже скучно, но все же хоть какое-то событие.

— Personne parle Hebreu? Никто по-еврейски не говорит?

Шимон произнес это так, будто исчерпал свой запас французских слов полностью.

Кассир почесал в затылке.

— Может, кто наверху, а? — негромко спросил он машинистку.

— Мадам Альтман еврейка. Если только ее спросить? Сейчас попробуем.

— Это идея, — обрадовался кассир. Он повернулся к Шимону: — Подождите.

Шимон улыбнулся и закивал в ответ. Машинистка сказала пару фраз и с явным разочарованием положила трубку на рычаг.

— Ни слова не знает, — сообщила она.

Наступило неловкое молчание, с помощью кивков и беспомощных жестов все трое пытались выразить сожаление. После чего Шимон вновь оказался на улице и мельком успел заметить сквозь пыльную витрину, что те двое смеются. Видимо, упущенная возможность получить заказ на изготовление несгораемого шкафа их нимало не огорчила.

Было около половины шестого вечера. На другой стороне улицы, в кафе Шимон ухитрился найти свободный столик у окна, откуда была видна дверь в мастерскую. Заказав пиво, он принялся ждать.

В шесть вышел кассир, уже без комбинезона, и поспешил в сторону биржи. Оставив на мраморной столешнице несколько монет, Шимон вышел. Он опасался, как бы его не заметила машинистка, — заподозрит еще чего доброго, что он собрался за ней приударить. Однако она прошла мимо с рассеянным видом.

Из двери небольшими группами выходили остальные служащие. Шимон пытался определить, которая из женщин — мадам Альтман. В воображении он уже нарисовал некую даму неопределенного, скорее всего зрелого возраста, бесцветную, как учреждение, где она служит; вероятно, лицо у нее жесткое — могла бы уж сказать, что, мол, она сойдет вниз и попробует помочь соотечественнику (впрочем, ему и самому такое обвинение показалось несправедливым). Наверно, усталая — в мастерской работают до шести, и судя по виду служащих, платят им неважно.

Он был изумлен, увидев в толпе, спешащей к бирже, женщину, которая почти во всех деталях соответствовала этому образу.

Предполагаемая мадам Альтман и впрямь была немолода: за шестьдесят, не меньше. Шимон прикинул, что прижимистые хозяева, вероятно, держат ее, потому что какая-нибудь другая, помоложе, на столь скромное жалованье не польстится. Выглядела она непрезентабельно: простое коричневое платье, волосы жидкими прядями свисают вдоль щек. Лицо озабоченное и, пожалуй, застенчивое… В руках пластиковая сумка.

Следить за ней было проще простого. Спустилась в метро возле Биржи, пересела на линию, ведущую к вокзалу Сен-Лазар и вышла на станции Ля Фурш. Идя следом за ней, Шимон делал вид, будто интересуется витринами, пока дама заходила в магазин и покупала с лотка овощи. Наконец она свернула с авеню Клиши на улицу Лемерсье. Здесь он хотел было остановить ее, но передумал. Женщина вошла в подъезд невзрачного многоквартирного дома № 37. Шимон подождал минут пять и позвонил консьержке.

— Альтман? Через двор, третий этаж, квартира слева.

Перед его носом захлопнулась застекленная дверь, за ней негромко и как-то равнодушно скулил ребенок.

Шимон пересек двор, поднялся по грязноватой деревянной лестнице и нажал кнопку звонка. На лестничной площадке витали кухонные запахи. Тут же послышались шаги, дверь приоткрылась, но накинутая цепочка не позволила ей распахнуться. Сквозь узкую щель Шимон разглядел одни только недоверчивые, изучающие глаза, больше ничего.

• Предыдущая
• 20/77
• Следующая