Пути, которые мы избираем - Поповский Александр Данилович - Страница 54

Восемь дней положение оставалось без перемен. На девятые сутки собака как бы ощутила перемену. Она перестала ложиться плашмя и свертывалась баранкой. У нее начал повышаться газообмен и нарастать температура тела… Временная связь, господствовавшая над обменом, угасла, и организм откликнулся на холод присущим ему ответом.

Присутствовавший на одном из опытов Быков долго изучал стопку кривых, бесстрастных свидетелей человеческих стараний, и сказал:

— Должно быть, и летчик, проведший зиму в Арктике, позже, в южных широтах, продолжает жить прежней температурой и газообменом. Кабина самолета и одежда сохраняют свое влияние на мозговые центры, регулирующие дыхание и тепло… Вас удивляет, что временные связи предупреждали организм об ожидающих его переменах? Мне думается, что в этом их назначение. Жизнь была бы невозможна, если бы всякая смена во внешней среде после ряда повторений все же заставала организм врасплох…

Опыты в Сухуми не были ошибочны.

Ученый был доволен помощником. Тот понял наконец всю важность учения Павлова и великое значение временных связей. Никто уже теперь не оторвет его от них…

— Я полагаю, что ваши опыты не совсем закончены, — сказал Быков, — организм собаки о многом еще умолчал.

Он был прав. Слоним и Ольнянская продолжили эти работы. С трогательной любовью к делу, глубоко убежденные, что интересы науки превыше всего, они разработали план дальнейших исканий. Никто не предполагал, что эти опыты приведут к удивительным успехам.

Физиологи заинтересовались следующим.

Собака уходит из лаборатории с обменом, рассчитанным на температуру, которая ждет ее в собачнике. Не приходит ли она также на опыты с заранее настроенным теплообменом? Будь это так, хорошо бы узнать, где эта перестройка происходит.

Путь животного из собачника стал пролегать через нейтральную комнату с другой температурой. Исследователи вскоре обнаружили, что обмен уже здесь соответствовал тепловому режиму того помещения, куда животное еще только вели. Сочетание времени и среды с различным уровнем тепла привело к образованию временных связей. Один лишь вид комнаты перестраивал деятельность организма несколько раз в течение дня.

Так завершилось начало работы, которую ассистенты для краткости назвали «Опыты в дороге». Продолжил ее Слоним со своими помощниками, и затянулась она на много лет.

Ассистент занялся подведением первых итогов. У него было над чем призадуматься. Он изрядно проблуждал в своей жизни, и вот наконец как будто нашел себя. Последние опыты подтверждали, что надежды не обманули его, но что означают эти удачи, куда они ведут? К широким просторам Или в тупик? К счастливому продолжению или вынужденному признанию, что надежда разрешилась крошечной удачей, от которой, возможно, нет путей? За первой надеждой встанет другая, но что, если за новым успехом вновь встанет незыблемый тупик? Счастливы те, кто ключом вновь обретенного метода открывают заветные тайники и находят сокровища знаний на долгом и трудном пути…

Перед внутренним взором исследователя снова и снова проходят итоги последних работ. В них все ясно и бесспорно: организм после долгого пребывания в тепле не почувствовал наступившей стужи. Это кора головного мозга, настроив его на теплую среду, обратила комнату в искусственный климат. Не служат ли тем же для человека его одежда и жилище, настраивая организм на условную среду, ставшую для него второй природой?

«Какой вывод отсюда? — спрашивает себя физиолог. — Куда эта мысль ведет?»

И вместо ответа у Слонима рождается новый вопрос:

«А что происходит в тех жизненных ситуациях, когда человек оказывается вне пределов своего искусственного климата — жилища? Собака, лишившись привычной температуры опытной комнаты, продолжает некоторое время сохранять прежний обмен, а что происходит с человеком? Ограничивается ли тогда организм одной лишь физической теплорегуляцией — поддержкой сосудов, потовых желез и мышц — или ему приходит на помощь химическая теплорегуляция, свойственная обширному кругу зверей и недостаточно развитая у человека?»

Исследователь оказался у преддверия новых исканий, у заветных тайников, отмыкаемых ключом вновь обретенного метода. С его помощью он будет искать в обычных условиях человеческой деятельности подтверждения тому, что было открыто в «Опытах на дороге».

В помощницы себе Слоним привлек сотрудницу железнодорожной лаборатории Антонину Гавриловну Понугаеву. Она некогда занималась физиологией труда и, подобно Слониму, завершила круг своих сомнений и испытаний в лаборатории временных связей.

— Нам нужны испытуемые, — объяснил он ей, — обязанные по роду своей деятельности подолгу оставаться на морозе, физически не напрягаясь. Всего более для этой цели подходят, как мне кажется, кондуктора товарных поездов, присматривающие с площадки тормозного вагона за железнодорожным составом. Что вы по этому поводу скажете?

Она предпочла помолчать.

Слоним познакомил ее с научной задачей, красочно описал условия работы на тормозной площадке быстро мчащегося поезда и выразил уверенность, что исследование прославит ее.

— Я знаю, — закончил он наставлением, — что любое важное дело можно замучить сомнениями, разменять чувство уверенности на тысячи страхов и опасений, переминаться с ноги на ногу, вместо того чтобы двигаться вперед. От вас я этого не жду.

Сотрудница поспешила его надежды рассеять.

— Никуда я не поеду ни на тормозной, ни на другой площадке. Все это чистая фантазия, и только, — спокойно заявила она. — Мой совет вам: выбросьте эти проекты из головы.

Пора ему знать, что красноречием ее не обманешь. Она умеет отличать серьезное дело от легкомысленной затеи. Пусть ищет себе другого помощника, такого рода путешествия решительно не в ее вкусе.

Ответ не удивил ассистента: из опыта он знал, что все свои творческие подвиги она начинает с протеста.

— Поговорим спокойней, — предложил он, не слишком уверенный в том, что именно спокойствие поможет делу. — Нет ничего невозможного в том, что разнообразия ради вы поедете в Малую Вишеру не в классном вагоне, а на открытой площадке. Во имя науки…

— То, что вы предлагаете, — не дала она ему докончить, — ничего общего с наукой не имеет. Здравомыслящие люди не переносят свою лабораторию на площадку товарного поезда.

Понугаева допустила ошибку, которой Слоним не преминул воспользоваться.

— Я не могу с вами согласиться, — возразил он. — Современные ученые устанавливают свою аппаратуру и на вершинах недоступных гор, и на дне океана и не переносят ее в звездные пространства лишь потому, что там пока нет для них опоры… Поговорим определенней, — мягко пригласил он ее. — Что именно смущает вас в моем предложении?

Его спокойная настойчивость была тяжким испытанием для нее, она все еще делала вид, что не уступит, но сила ее протеста слабела.

— Как вы разместите на тормозной площадке резиновые мешки, которые испытуемый должен наполнять своим дыханием? Рейс продолжается пять-шесть часов, легко ли столько времени высидеть на холоде?

Когда эти сомнения были разрешены, возникли другие:

— Мы потеряем только время, маски не подойдут к лицу испытуемого, мешки будут пропускать воздух.

Новые возражения возникли, когда казалось, что согласие их примирило.

— Вы говорите, нам дадут шинели и ушанки, — сказала она, — но в таком обмундировании не очень приятно возвращаться домой.

Он указал ей дорогу, где никто из знакомых не встретит ее, заверил, что шинель к ней пойдет, внешность ее выиграет от ушанки…

На том они порешили.

Путешествие началось со станции Сортировочная и было весьма неприятным и трудным. Физиологи надели кондуктору маску и заодно ставили опыты на себе. Исследователи обратились в испытуемых, вернее — в контрольных подопытных, как это практикуется в лабораторных экспериментах.

Поезд шел до Любани без остановок и дальше до станции Малая Вишера. Студеный ветер неистовствовал на тормозной площадке, Слоним и его помощница, изнемогая от холода, тщетно пытались согреться, тогда как кондуктору вьюга была нипочем. Он спокойно всматривался в даль, то к чему-то прислушивался или постукивал гаечным ключом. Физиологам дорога казалась бесконечной, холод их донимал, время тянулось мучительно долго.