Дитя больших планов - Плотникова Александра - Страница 17

 Равен выдохнул с явным облегчением, когда посудина опустела, наконец.

 - Молодец, - похвалил он, заново помогая химеренышу устроиться а теплом гнезде. - Можешь спать дальше сколько хочешь.

 Тот в ответ приглушенно что-то проурчал и, зарывшись глубже, заснул почти тотчас, едва ухо коснулось подушки. Слышалось только тихое посапывание.

 Равен уходить не спешил. Так и сидел рядом на постели, гладил коротко стриженную голову, думал. Иногда пальцы невольно задевали острое ухо, соскальзывали почесать. И поднималось в душе знакомое родительское чувство, желание приласкать, утешить, защитить от страшного. А еще была надежда, что сквозь сон он запомнит ласковые руки и больше не будет так недоверчив. Наверное, они прогоняли кошмары, потому что Каинар перестал судорожно вздрагивать и метаться, только иногда вздыхал тихонько. Ребенок и ребенок... Равен осторожно прошелся пальцами по едва прикрытому кожей рогу. Твердый. И... Да, с внутренней стороны в одном месте неплотно прилегает к черепу. Всего на волос, но и это может оказаться опасным... Химеру это прикосновение не понравилось, видимо, причиняло боль, и он, дернувшись, сбросил руку. Но зато проспал спокойно еще несколько часов.

 Для Равена наступили трудные дни. Возиться с подопечным он вынужден был только сам - никого другого Каинар подпускать к себе не хотел ни в какую, да и Равена слушал через раз. Буквально все делалось с постоянными уговорами и заманиваниями. К вечеру крылатый просто валился с ног, едва добравшись до своей половины супружеского ложа в одной из верхних комнат дома, а Каинар оставался под присмотром Кошки, которую, как выяснилось, звали Айрене. Выяснять ее историю не хватало времени, да и надобности серьезной не было. Главное, что она не отказывалась ночами сидеть подле спящего или бредящего химереныша, поить его водой или лекарствами...

 А вот на третью ночь все совершенно переменилось.

 Темнота. Дыхание. Свое и чье-то еще - пульсирующее в такт замирающему сердцу, тяжелое, испуганное. Отдающееся сладкой теплотой в клыках. Кто бы то ни был, он не сопротивлялся. Только тоненькие обломанные ногти слабо скребли по лохмотьям рубахи, но разве зверь обращал на это внимание? Нет. Ни капли. А тоска росла, клубилась, аукалась по хребту морозом вместе с каждым хрипом и всхлипом, в узелки которых сбивалось тоненькая нить дыхания. Все тоньше и тоньше... вот-вот она просто прервется, став слишком слабой, чтобы существовать. Почему-то от этого было страшно. Но зверь метался, зверь хотел еще. Зверь был сильнее, даже настолько ослабленный голодом.

 Темнота. Хрип и ощущение железа по коже. Линия за линией, кропотливые и почти любовные. Вязь переплетающихся полос, аккорды снятой шкуры, тонкий визг вскрытой грудной клетки и высокий клекот почти вырвавшейся из нее птицы, бьющей крыльями вместе с натяжным зашкаливающим пульсом. Черный, липкий, укутывающий коконом свет. И боль - лишь она внушает мысль о том, что зверь еще существует.

 За гранью кошмара девочка отпрянула назад от постели, испугавшись махнувшей кинжальными остриями когтей руки. Негромкий жалобный то ли стон, то ли вой пытался вырваться меж намертво сцепленными челюстями. Стук сердец и звук дыханий перемешивался странным, отдающим страхом коктейлем, наполнявшим маленькую комнатушку. Тускло мерцала масляная лампа, но это не умаляло его густоты.

 Чей-то смех - чужой и ломкий, как страницы слишком старого пергамента, как пересохший осенний лист. Такой же багряный и довольный. Далекий, но близкий. И слова - шипящие, хрипящие, словно конвульсии распятого тела. Запах крови - своей и чужой, неожиданно острый, режущий нёбо как скальпель. Стеклянный треск, раз за разом - все выше и выше тональность. Кажется, сейчас от него лопнут барабанные перепонки. И страх, тысячей раскаленных клыков вонзающийся в душу, слишком маленькую для такого количества орудий пыток...

 Он не выдержал. Задыхаясь и хрипя, с бешено колотящимся в горле сердцем, он вскинулся на постели и уставился огромными горящими глазами в темноту угла. Ком страха скрутил желудок, в груди было больно, а из темноты словно тянулись липкие холодные цепкие лапы. И, силясь освободиться от этого, он... не закричал, нет. Завыл изо всех сил, во весь голос, отчаянно, горько и жалобно.

 Супруги вемпари подлетели на кровати, как ужаленные. Равен, запутавшись в одеяле, бухнулся на пол, вскочил, и бросился вниз. Сердце запрыгало у самого горла, страх потянул скользкие тонкие лапки - что, как, почему?! Стоило ему влететь в комнатку химереныша, как он увидел в почти полной темноте два огромных от ужаса, пылающих желтых глаза, а уши снова резанул громкий низкий вой. Девчонка вросла в шкуру и забилась куда-то в угол и старалась не высовываться, а вой повторился, уже надорванный, хриплый.

 - Каинар, что случилось?! Что с тобой? - Равен разрывался между желанием подскочить и хорошенько встряхнуть невменяемого химера и опасением быть разорванным им же на части. Дрожали руки, но он ждал, когда прекратится жуткий вой, поднявший, наверное, всех волков в округе. А у самого волосы вставали дыбом. Химер умолк минут через десять, когда сорванное горло уже больше не повиновалось ему, и только тогда крылатый подошел к постели и рискнул осторожно погладить зверя. Тот дернулся, шарахаясь в сторону и вжимаясь в стену. Неспособный выть и рычать, он тихо захрипел, словно плакался на свою незавидную судьбу. Ошарашенная кошка, потянувшаяся было мягкой мордой к его щеке, медленно отошла подальше и, сцапав Равена за подол туники, несильно потянула, словно говорила "не надо, сейчас не стоит".

 Вемпари отмахнулся от нее. Этот ребенок к утру сойдет с ума окончательно, оставшись без поддержки и защиты. Мало было Мобиусу той смерти, которой он сдох, ох мало! Полуседые крылья негромко зашелестели, распахиваясь в стороны и разгоняя собой липкую темноту, делая ее прозрачной. От фигуры Равена потекло легкое белое свечение, несильное, мягкое и теплое, почти незаметное глазу, но ощутимое.

 - Каинар, иди ко мне. Иди сюда, чадо мое, иди, не бойся.

 Звереныш на миг замер, а затем быстро юркнул под руку вемпари, прижимаясь к теплому боку и стараясь спрятаться под крылом. Но все же дергался от любого прикосновения, словно ожидал удара. Равен молча сел на постель, заставляя того подползти ближе, обнял, прижал к себе, накрыл крыльями, гладя по спине, плечам и голове.

 - Большой химер, а глупый... Что ж ты делаешь, чадо? Нельзя так выть, видишь, горло сорвал, оно теперь только хуже болеть будет...

 Нельзя голосу дрожать, нельзя срываться на крик. Тихо. Ласково. Спокойно.

 Звереныш скулил и хрипел, подрагивая от слов и прижимая уши. Он боялся, боялся дико, до одури - всего, что не было им самим. Даже если это был кто-то такой же сдержанный и ласковый как Равен. А крылатый тем временем пытался его успокоить, пряча под крыльями. Велев Айрене принести теплого молока с медом, вемпари целиком сосредоточился на подопечном. Вскоре ритм его дыхания совпал с заполошным ритмом хрипящего химереныша, а потом постепенно начал выравниваться. При этом Равен нашептывал Каинару в ухо точно ту же самую околесицу, которая много веков назад срабатывала с его собственными, теперь уже давно взрослыми детьми.

 И постепенно волей-неволей, тот забылся - не сон, но и не бодрствование, а неясная, затертая грань меж реальностью и забытьем. Но, по крайней мере, это уже была не истерика.

 Кошка же вернулась быстро - видимо, чуяла серьезность положения и хотела помочь, как могла. Другое дело, что в кошачьем теле ей было крайне сложно, и пришлось бежать за Инайей, которая не могла сомкнуть глаз от волнения, но и помешать боялась. Как бы там ни было, химереныш получил не только теплое молоко, но и ирсана-грелку, которую он словно и не заметил. Казалось, теперь вместо истерики было непонятное, почти летаргическое оцепенение - хотя он дышал, и даже чуть шевелился.

 Этого ли мы добивались? - размышлял Равен, с тоской поглядывая в темное окно, пока руки сами отпаивали несчастное забитое существо теплым и сладким. У него нет разума, только инстинкты и страх. Разве может такой владеть целым миром? Разве можно доводить до такого опору мира, ось Колонн? Он больше не способен служить им, он не сможет работать в Круге как раньше.