Пиратское фэнтези - Вандермеер Джефф - Страница 44

— Что вы о ней думаете? — как-то раз осторожно спросил первого помощника Ла Мотт.

— Она нечто вроде животного, подобранного на одном из островов.

— И это означает?..

— Только это.

Мертвый штиль. Вечер. На палубе стоит капитан и смотрит на багряный закат. Рядом с ним Лаговерде.

— Думаю, это будет мое последнее плавание.

— Неужели?

— Это так.

— Значит, вы решили уйти в отставку?

— Мне всегда хотелось осесть в Греции… Мирно поселиться и изучать морскую жизнь там, где некогда ходили Пифагор и Софокл.

Их беседу прервал матрос по имени Мартини:

— Заболел Пирр, мальчик — подносчик пороха.

— Вероятно, его тошнит от несвежей рыбы, состряпанной Ла Моттом, — отмахнулся Бруерович.

— С парнем случилось кое-что похуже. Его лихорадит.

Капитан и старпом отправились взглянуть на больного, который лежал в своем гамаке. Лицо его блестело от пота. Он надсадно кашлял и корчился от боли.

— Когда ты заболел? — спросил капитан.

— Последние несколько дней мне было нехорошо, — пробормотал несчастный. — Может, у вас найдется лекарство, которое облегчит мне боль…

Никола Бруерович осмотрел его и заметил на груди сыпь:

— Это тиф.

— Скверно, — отозвался Лаговерде.

— Да. Нужно вымыть весь корабль сверху донизу, постельные принадлежности — за борт, каюты отдраить уксусом. И ни в коем случае не подпускать никого к моей каюте.

На следующий день парень умер, его завернули в простыни и выкинули за борт.

— Нехорошо отправлять товарища на корм рыбам, — проговорил Амрафель, матрос с бородой в форме пики. — Но это дает нам самим больше шансов выжить.

Все приказы капитана были выполнены, и уже казалось, что беда под контролем, потому что за три дня никто не заболел. Но на четвертый Бычара-Мило не смог встать на ноги и через восемь часов умер.

В тот же вечер заболели еще двое. И на следующий день — еще двое. А через день — семеро.

Люди, которые с улыбкой шли на смерть в бою, трепетали перед лицом невидимого смертоносного врага. Одни полоскали горло ромом. Другие вспоминали выученные в детстве молитвы. Но болезнь не щадила ни сильных, ни слабых, ни пьяных, ни трезвых.

Матросы скорчились в своих гамаках. Некоторые лежали прямо на палубе, уставившись в небеса. Один увидел в галлюцинациях, что корабль угодил в кольца гигантского морского змея. Другой распевал во всю глотку, объявив, что на музыкальном конкурсе соревнуется с демонами.

Кое-кто выздоравливал, другие умирали. За неделю за борт бросили шестерых членов экипажа.

Как-то утром Лаговерде постучался в дверь капитанской каюты.

— Не входить, — донеслось изнутри.

Мгновение спустя капитан вышел сам.

— Она заболела, — констатировал он.

Лаговерде ничего не ответил. Что тут скажешь? Воистину отпущенный в этом мире миг жизни краток, словно вспышка молнии.

Туземка обезумела, и удержать ее в постели оказалось непросто.

Бруерович пытался вырвать у природы ответы на вопросы, вникнуть в ее суть. Он отчаянно рылся в книгах, углублялся в размышления, толок и смешивал порошки. Поил дикарку настоянной на сере водой, протирал ее спиртовым раствором дегтя, окуривал помещение дымом и паром.

Когда он ненадолго засыпал, ему виделись тянущиеся к нему руки, которые прижимались к его губам, давили на него; снилась пугающая непристойность, при пробуждении преображавшаяся в неодушевленные предметы: стаканы, стол, серое гусиное перо, — все предметы взывали к нему.

Дикарка еле дышала. Ее лицо истончалось, словно затухающее пламя свечи. Живот вздулся, губы разомкнулись в страшной ухмылке. Огромные глаза глядели на капитана, зрачки недвижимо застыли. Потом она отвернулась.

Бруерович встал и вышел из каюты. Каблуки капитанских башмаков застучали по доскам палубы, его шаг был ровным и четким. На палубе несколько матросов молча занимались своими делами. За кормой тихо плескались волны.

Пузырьки в воде.

Капли росы.

Капитан стоял на мостике и смотрел на воду — бескрайний луг, бесконечный сине-зеленый ковер. Корабль скользил по пустынному морю. Вдалеке, у горизонта, росла громада темных облаков, и губы капитана плотно сжались.

Вернувшись в каюту, капитан с удивлением обнаружил туземку на полу. Она сидела совершенно нагая и в весьма странной позе: лодыжки скрещены позади шеи. Все тело было покрыто тонкой слизистой пленкой.

— Тебе нужно лечь в постель, — сказал Бруерович, подходя к девушке.

Раскрылись челюсти посреди живота, словно оскалились; дикарка огрызнулась, не подпуская к себе капитана. Он шагнул назад, глядя, как вся она неистово затряслась и забилась в корчах; теперь челюсти выпячивались из живота, тянулись вперед; глазные яблоки бешено вращались.

Тут он заметил на полу вокруг нее ошметки плоти, пальцы ног, части рук:

— Что за черт!

Задыхаясь, она замельтешила по каюте. Судорожно вздымались ребра, вслед за ней на полу оставался желтоватый склизкий след.

Правая рука капитана дернулась, словно желая найти клочок бумаги и записать наблюдения, но происходящее перед ним не располагало к записям, а потому Бруерович призвал на помощь нескольких моряков. Все вместе они накинули на туземку сеть и вытащили на палубу, умерив ее буйство.

— Ей хочется в воду, — заключил Лаговерде.

Капитан Никола Бруерович на мгновение задумался, а потом отдал приказ и смотрел, как сети подняли над планширом, и секундой позже их содержимое свалилось в синие воды. Сверкание брызг — и вот ее уж нет. Дикарка затерялась в громадном пространстве самой большой слезинки на свете.

На прочтение стихов, исполнение страстных баллад о свободе или тленной жизни не было времени.

— Корабль по левому борту, капитан. Фрегат.

— Флаг?

— Английский.

— Сколько нас?

— Сорок семь.

Капитан повернулся к Лаговерде:

— Как думаете, мы одолеем фрегат?

— Не знаю, но я бы не отказался убить нескольких англичан.

— Не стану лишать вас этого удовольствия.

Bо время поиска материалов для моего неопубликованного романа «Бархатные псы» я прослышал о престарелом джентльмене, который владел коллекцией старых судовых журналов — подлинными источниками эпохи парусного флота, — и решил найти его, дабы спросить, не может ли он одолжить мне немного денег. Фигура отшельника, приветствовавшего меня на чердаке одного бристольского дома несколько месяцев спустя, представляла собой зрелище воистину эксцентрическое. Он сидел в углу и поглаживал высохший папоротник.

— Одно из немногих оставшихся мне удовольствий, — объяснил старик шепотом и зашелся в приступе такого кашля, что я перепугался, не испустил бы несчастный дух прямо на месте.

Вернув разговор к вопросу о финансировании, я выяснил, что у него есть целых восемь фунтов, и предложил инвестировать капитал в выгодное дело.

Старик наклонился и принялся рыться в старом дубовом сундуке, откуда, среди прочего, достал толстый, обернутый в кожу том, вроде тех, о которых я впервые слышал в связи с этим слюнявым джентльменом. Подобрав и пролистнув несколько ветхих страниц, я сразу же вычислил относительную стоимость журнала. На вопрос о подлинности дед неожиданно озверел и извлек на свет божий антикварный мушкет размером с водяного быка. Я по-быстренькому ретировался, а отшельник вопил мне вслед, что никто не смеет обзывать его мошенником. Так мне попал в руки текст, который здесь я назвал «Путешествие „Игуаны“».

В журнале рассказывалось о некой морской экспедиции, страдающей полным отсутствием дисциплины. Ею руководил капитан Сэмюэль Лайт Себастьян, и она была организована Ист-Индской компанией, но говорили о ней редко, а если и упоминали, то принимались орать от раздражения или отпускали язвительные замечания.