Тереза Батиста, уставшая воевать - Амаду Жоржи - Страница 11
- Предыдущая
- 11/116
- Следующая
Наконец Лулу Сантос, потягивая сигару «Святой Феликс», которой угостил его начальник полиции, появляется в дверях; сопровождая его, блюститель порядка громко смеётся над какой-то рассказанной Лулу шуткой.
— В Центральное, Тиан.
Когда машина остановилась у дверей отделения, Жануарио уже выходил из них. Тереза бросается к нему, бежит, протянув руки, и повисает на шее великана. Капитан Жереба улыбается, смотрит ей в глаза, принятое им твёрдое решение — ну как можно не поцеловать её, когда она уже его целует? — исчезает. И всё же это был быстрый поцелуй, пока её спутники выходили из машины. Из дверей отделения на них смотрят полицейские агенты. К несчастью, приказы начальника не подлежат обсуждению: «Освободить человека немедленно, а если кто его тронет, будет иметь дело со мной!»
Они его уже тронули — достаточно видеть отёкший глаз Жануарио; драка, начавшаяся на улице, продолжалась в камере. Несмотря на необычное поле сражения для капоэйриста и отсутствие болельщиков, капитан Жереба не сплоховал: его побили, но и он побил. Когда эти подлецы его оставили, пообещав, что вернутся к утреннему кофе, как пошутил один из них, Жануарио был целёхонек, хотя и здорово потрёпан, здорово потрёпаны были и агент полиции Алсидо, и детектив Агнолдо.
Мокеку ели все, включая шофёра, который к этому часу пришёл к решению не брать деньги за все их разъезды по городу, но взять ему всё-таки пришлось, так как капитан Гунза был щепетилен в денежных делах. Лулу же открыл у шофёра ещё один талант: Тиан сочинял самбы и марши и был чемпионом многих карнавалов.
Мокека шла под кашасу; адвокат пил её маленькими глотками, причмокивая, как всегда, Жануарио и Каэтано опрокидывали стопки и залпом выпивали, не отставал от них и шофёр. Сидя подле Жану, Тереза брала еду пальцами — сколько лет она уже не ела так вот, как простой люд, делая шарики из рыбы, муки и риса и макая их в соус? Как только они оказались на баркасе, Тереза, несмотря на отказ Жануарио, сделала ему примочку под правым глазом.
Быстро справившись с первой бутылкой, они принялись за вторую. Лулу явно переел: он очистил три тарелки. Шофёр Тиан после кашасы и мокеки пригласил всю компанию к себе домой на фейжоаду в воскресенье и обещал спеть под гитару свои последние сочинения. Его дом — дом бедняка, простой, без претензий, но фасоль и дружеское отношение в достатке. Приняв приглашение, Лулу удобно устроился на палубе и заснул.
Было четыре утра, слабые лучи света начинали рассеивать ещё густую черноту ночи, когда Жануарио Жереба и Тереза Батиста, сидя в машине Тиана, покатили в Аталайю; машина виляла — сказывалась выпитая Тианом кашаса.
Без гитары (без гитары много хуже — пояснил шофёр) Тиан спел самбу о суде над бандитом Маозиньей, сочинённую в честь Лулу Сантоса и его прекрасной защиты.
Он разводил руками, жестикулировал, чтобы произвести должное впечатление, временами отпуская руль, и машина без управления скользила, уррожая свалиться в канаву, но в эту ночь никакая авария не могла произойти: эта ночь — капитана Жеребы и Терезы Батисты. Такой супружеской паре можно только позавидовать, они горячо любят друг друга, так считает шофёр Тиан, беря руль машины в свои крепкие руки. Вон они идут по узкой дорожке, Тереза прижимается к груди Жануарио, ёжась от свежего предрассветного ветра.
И вот перед ними открылось море.
Ах, вздохнула Тереза. Они лежали на песке, волны окатывали их ноги, занималась заря. Наконец Тереза поняла, что за запах исходил от груди великана, — это аромат моря. Запах и вкус моря.
— Почему ты меня не хочешь? — спросила Тереза, когда они, взявшись за руки, побежали к пляжу, чтобы уйти от машины, в которой шофёр захрапел победным храпом.
— Потому что я люблю тебя и хочу с того самого момента, как увидел в кабаре разъярённой, уже там я почувствовал, что влюбился, и именно поэтому избегаю тебя, не даю волю рукам, сжимаю губы, стараюсь смирить сердце. Потому что хочу тебя на всю жизнь, а не на мгновение. Ах, если бы я мог взять тебя с собой, ввести в свой дом, надеть тебе на палец обручальное кольцо, увезти навсегда! Но это невозможно.
А почему невозможно, капитан Жануарио Жереба? Будет кольцо на моей руке или нет, для меня не имеет значения; а вот навсегда с тобой — это да. Я свободна, и ничто меня не держит, и ничего другого я не желаю.
Но не свободен я, Тета, считай, что в кандалах. У меня есть жена, и оставить её я не могу: она тяжело больна. Я увёл её из отцовского дома, дома с достатком, и от жениха-коммерсанта; она ко мне хорошо относится, стойко перенесла все трудности, никогда не жаловалась, работала и улыбалась, улыбалась даже тогда, когда нам нечего было есть. Парусник я сумел купить только потому, что она работала, не думая о своём здоровье, работала день и ночь, день и ночь, сидя за швейной машинкой, и мы сделали первый взнос. Жизнь — штука сложная, у жены началась чахотка. Она хотела ребёнка, не получилось, но никогда ни единого слова жалобы. То, что я зарабатываю на паруснике, уходит на лекарства и на врача, чтобы длить болезнь, но не покончить с ней, и всегда не хватает денег. Когда я увёл её из дому, я ошивался в порту, ни кола, ни двора, ни ума у меня не было. И та, которую я любил и желал и которую украл у семьи и богатого жениха, была здоровой, весёлой, красивой, а теперь она больна, печальна и некрасива, и всё, что у неё есть, — это я, никого и ничего больше, не могу же я её выбросить на улицу. А тебя я хочу не на день или ночь, не дли того, чтобы утолить желание, а на всю жизнь и ничего не могу сделать. Не могу, я связан по рукам и ногам. Вот почему я тебя не тронул, не сказал тебе о любви. Вот только не сумел убежать сразу и больше не возвращаться, так хотелось запомнить тебя всю целиком — смуглое лицо, крепкую руку, стройную фигуру, красивые бёдра, — чтобы потом, находясь в море, и вглядываясь в него, вспоминать тебя.
Ты честный, Жануарио Жереба, и сказал всё, как должен сказать настоящий мужчина. Жану, мой Жану в кандалах, как жаль, что мы не можем быть вместе навсегда, до самой смерти. Но, если мы не можем быть вместе навсегда, до самой смерти, пусть будет нашим один день, один час, одна минута! День, два, несколько дней для меня станут целой жизнью, секундами, часами, днями любви, даже если потом я буду страдать от тоски, желания и одиночества и безнадёжно мечтать о тебе. Пусть так, я хочу быть с тобой сейчас, сию минуту, без промедления и отсрочки. Сегодня, и завтра, и послезавтра, и послепослезавтра, в воскресенье, понедельник, во вторник, днём, ночью, когда угодно, на любом подходящем ложе: мягком, жёстком, на земле, на пляже, в лодке, на берегу моря, где бы это ни было, лишь бы мы были в объятиях друг друга. Потом будь что будет, я хочу тебя и буду твоей, Жануарио Жереба, капитан парусника, великан, морской гриф, моряк из Баии, моя роковая судьба.
Море было без конца и края, то зелёное, то голубое, то зелёно-голубое, то светлое, то тёмное, то светло-тёмное, синее, небесное, оливковое, и поскольку Жануарио Жеребе одного моря было мало, он заказал ещё луну из золота и серебра — этот висящий на небе фонарь, освещающий тела отдавшихся друг другу влюблённых; когда они пришли, их было двое, теперь они одно, единое существо на безлюдном песчаном пляже, прикрытые разве что набегающей морской волной.
Тереза Батиста с расчёсанными морскими волнами волосами, мокрым ртом, мокрыми торчащими грудями, мокрой звездой пупка, мокрым, покрытым чёрными водорослями лобком — ах, любовь моя, пусть я умру у самого моря, у твоего Саргассова моря, твоего моря, где можно как разойтись кораблям, так и потерпеть кораблекрушение. Кто знает, может, мне суждено утонуть в твоём море в Баии, соскользнув с кормы твоего парусника? Твои солёные губы, Жану, твоя грудь — как киль корабля и поднятый парус на мачте; в волнах моря вновь родилась девственница, невеста и вдова моряка, она вся в пене и водорослях и в вуали тоски, ах, моя морская любовь!
- Предыдущая
- 11/116
- Следующая
