Паутина противостояния - Панов Вадим Юрьевич - Страница 10

Магия, черт бы ее побрал! Магия!

А довольные любовники продолжили свидание в спальне Грима.

– Что будем делать вечером?

– Потусуемся в «Ящеррице»?

– А что там сегодня?

– Танцы.

– Просто танцы? – удивился Грим.

Ответить Лая не успела – зазвонил телефон. Девушка вздохнула, явно не собираясь отвечать, однако, посмотрев на экран, поморщилась и, произнеся: «Тихо!», нажала кнопку:

– Да?

– Ты опять с ним? – ворчливо поинтересовался мужчина на том конце линии.

– Не твое дело, Манан, – ровно произнесла девушка.

– Он тебе еще не надоел?

– Почему ты все время лезешь не в свое дело?

– Ты – моя дочь.

– Но не твой голем!

Манан помолчал, затем примирительно произнес:

– Я не хотел ругаться.

– У тебя опять не получилось. Зачем звонишь?

– Скажи своему приятелю, что он мне нужен.

Странная фраза. Странная и совершенно невозможная.

– Неужели? – удивилась Лая. – Зачем?

– Он ведь наемник, так? Так. Я хочу его нанять.

– По-родственному? Со скидкой?

Пауза продлилась несколько секунд.

– Лая, прошу, не доставляй мне больше боли, чем уже доставила, – тихо попросил девушку отец. – Мне нужен наемник. Твой… приятель согласится подработать?

На этот раз помолчала девушка.

– Я спрошу.

– Спасибо.

Лая отключила телефон и с улыбкой посмотрела на Грима.

– Манан хочет тебя нанять.

– Шутишь?! – Наемник приподнялся на локте. – Я думал, он меня ненавидит.

– Именно поэтому мне интересно, захочешь ли ты работать?

Грим неуверенно пожал плечами.

– Зависит от того, что он предложит.

Лая прищурилась.

– Ты был прав: он тебя ненавидит. Его бесит, что я сплю с челом.

– Возможно, если я исполню контракт, Манан переменит свое отношение.

– Для тебя это важно?

Грим внимательно посмотрел на девушку.

– Для меня важна ты.

Долгий взгляд, долгое прикосновение. Лая давно призналась себе, что Грим тоже стал для нее наркотиком. Не говорила вслух, но призналась.

– Мне плевать на мнение Манана. – Черные глаза шасы не лгали – ей было плевать на мнение отца.

– Но ты расстроилась, когда он позвонил.

И это тоже было правдой.

– Я делаю то, что хочу, а он не должен вмешиваться в мою жизнь.

Голос прозвучал твердо, очень твердо, однако Грима столь категорическое высказывание не устроило. Он знал, что в глубине души Лая относится к отцу теплее, чем показывает.

– Мне кажется, тебе будет легче, если наши с Мананом отношения улучшатся, – мягко произнес наемник.

Лая поджала губы, провела пальцем по плечу Грима, прищурилась и, глядя любовнику в глаза, согласилась:

– Мне будет легче.

– В таком случае, я подпишу контракт.

– У тебя есть его номер. – Девушка поднялась с кровати. – Если что, я буду в ванной.

Потянувшийся за телефоном Грим замер. Посмотрел на ягодицы медленно идущей к дверям девушки и улыбнулся.

– Может, сначала я потру тебе спину?

– А у тебя получится? – не оборачиваясь, поинтересовалась Лая.

– Вот и проверим!

– Вы приводите весьма занятные подробности, Схинки, – чуть удивленно протянул Сантьяга. – Не ожидал.

– Они вас возбуждают?

– Мне любопытно, откуда вам известны столь пикантные детали взаимоотношений Грима и Лаи? – Комиссар поправил манжету. – От кого-то из них?

– Разумеется.

– Вы расспрашивали их настолько подробно?

– Мой господин предельно внимательно подходит к отбору помощников.

– Да, я заметил.

Однако выбранный комиссаром тон не понравился собеседнику.

– Не думаю, что в данном случае уместна ирония, – насупился Схинки. – Мы в самом начале беседы, вы еще многого не понимаете. А когда поймете, возможно, пожалеете.

– О том, что был ироничен?

– О том, что поняли.

Несколько секунд Сантьяга и Схинки смотрели друг другу в глаза. Жестко. Внимательно. Затем комиссар улыбнулся.

– В таком случае, прошу, продолжайте. Поразите меня.

– Для этого придется перепрыгнуть через пару эпизодов, и вполне возможно, вы потеряете нить повествования.

– Оно становится настолько сумбурным?

– Сложным.

– Меня не смущают путаные истории. – Сантьяга вновь взялся за коньяк. – Видите ли, далеко не все оказывающиеся в моем кабинете… собеседники способны сохранять ясное мышление. Я привык восстанавливать истину по обрывистым фразам, перемежаемым…

– Всхлипами? Стонами? Криками боли?

– Нет, – покачал головой комиссар. – Четко выстроенными предложениями. – Глотнул коньяка и скромно уточнил: – Мы ведь в моем кабинете. Здесь я разговариваю.

– Но я помню, как вы мне угрожали!

– Ни в коем случае, Схинки, ни в коем случае. – Глаза нава напомнили его собеседнику черные дыры: все притягивали, но ничего не отдавали. – Вы судите чересчур примитивно, оперируете лишь двумя понятиями, двумя цветами: черным и белым. А ведь богатство мира прячется в полутонах. В оттенках…

– Конечно, конечно, я всего лишь несчастный, плохо воспитанный Схинки, которому никогда не откроется подлинная красота. Я знаю.

– Вы в силах это изменить. Поступите в среднюю школу. Выучитесь на кого-нибудь. Прочтите пару книг, в конце концов.

– Возможно, потом. – Схинки забросил ноги на подлокотник кресла. – А пока давайте вернемся на базу…

– Ты такой холодный…

Это шепот. Едва различимый, прячущийся в губах, легкий, как дыхание, но страстный, обжигающе страстный. Горячий шепот о холоде.

– Ты выходил на улицу в одной рубашке?

Поздняя осень в Нью-Йорке – не лучшее время для прогулок без пальто. Даже для очень коротких прогулок. Она беспокоилась о нем.

– Покупал сигареты…

Он брякнул первое, что пришло в голову, что пару раз слышал от нее. А она и забыла, что он не курит. Вылетело из головы, поскольку все мысли вились вокруг желания.

– Плевать, что ты там делал…

Руки скользят по плечам, губы целуют холодную щеку, холодную шею, пальцы зарываются в короткие, густые волосы. Его дыхание становится прерывистым. Он тоже заводится. К тому же сегодня он впервые дал ей почувствовать истинную температуру своего тела. Потому что сегодня они занимаются любовью в последний раз. И эта мысль возбуждает больше, чем откровенность ее желания.

– Я хочу тебя согреть.

– Я тоже этого хочу.

Шепот, полный страсти и предвкушения. Шепот, живущий лишь в сумраке спальни. Шепот… и слова не важны. Они могут быть любыми. Это шепот самой любви…

– Ты специально пришел в мою постель таким холодным?

– Тебя это заводит?

– Обжигает…

Девушка закрывает глаза. Улыбается, прижимаясь к навалившемуся любовнику, проводит кончиком языка по пухленьким, нарисованным темно-красной помадой губам, левой, свободной, рукой сдавливает свою грудь… и вздрагивает.

– Ты…

– Нравится?

Девушка широко распахивает зеленые глаза – в них боль. Тело не лжет, тело кричит: боль! Смерть! Боль! Инстинкты пляшут кадриль, но разум… Разум зачарован жарким холодом объятий. Разум заставляет шептать:

– Мне нравится…

Разум приказывает глазам закрыться. И приказывает рукам обнимать холодное, как ярость викинга, тело любовника. Убийцы.

Наслаждение…

– Ты самый лучший… Бруно, ты слышишь? Ты самый лучший! А-а… – Боль или удовольствие? Что вызвало стон? – Я не знала, что кто-то умеет так любить…

Мужчина не отвечает. Он занят. Он слишком глубоко вошел, иглы погрузились до самых десен и уверенно тянут ее жизнь в его тело. Ему становится теплее. А она… она ничего не замечает. Сигналы тела становятся слабее. Тело сдается. Тело понимает, что погруженный в наслаждение разум забыл обо всем на свете. Даже о том, что тело умирает.

Тело умирает, а губы шепчут: