Море Имен - Онойко Ольга - Страница 81

Спустя несколько минут Саин придвинулась к плечу Алея и тихо спросила:

– Что ты видел?

Алей вздрогнул. Беспечная истома рассеялась вмиг. Он знал, что Саин заговорит об этом, и знал, как тяжело будет молчать.

– Что ты видел утром, уехав в степь с тремя стрелами? – повторила она.

Алей прикрыл глаза.

– Ничего, – как мог спокойно ответил он.

Это была правда. Мысленно он прибавил: «Утром – ничего. Я видел позже».

– Я знаю, что муж мой – вещий, – втекал ему в уши мелодичный шёпот прекрасной степной ведьмы, – я и сама – вещая, но куда мне до тебя, господин. Я вижу, что сердце твоё омрачено печалью. Открой мне его, прошу тебя. Я истомилась от беспокойства.

Алей медленно улыбнулся.

– Ты знаешь, что я ничего тебе не скажу.

Саин потупилась.

– Знаю, – сказала она. – Тогда поклянись хотя бы, что не оставишь меня, мой хан.

Улаан вдохнул и выдохнул. «Конечно, не оставлю», – хотел было ответить он, когда неумолимый рассудок словно бы окатил его ведром колотого льда. «Как только я пойму, как попасть отсюда к Реке Имён, – напомнил себе Алей Обережь, – я немедленно заберу Инея и пойду домой. И лучше бы это случилось пораньше».

– Я права! – горько сказала Саин. – Тебе открылось что-то ужасное. Но знай, – глаза её сузились и бешено засверкали, – даже если ты вздумаешь оставить меня – я тебя не оставлю. Я пойду за тобой куда угодно и приму любую судьбу.

Алей поставил наземь пустую чашу и встал.

– Будет, как ты хочешь, хатун.

Вокруг золотой юрты пылали костры. Хэбтэгулы, ночная стража, почти неразличимые в своих чёрных доспехах, окружали её кольцом, сквозь которое не могла проскользнуть и мышь. Неподалёку, окружённое странным слабым свечением, высилось Цаган-сульдэ, святое Белое Знамя, окружённое восемью малыми знамёнами. Хвосты белых жеребцов, из которых оно было собрано, оживали на глазах, приподнимались и искрились, потрескивая, точно перед большой грозой. Улаан задержал взгляд на знамени, пытаясь понять его волю, но не успел прочесть знаки, видимые ему одному. Нойон, имени которого Улаан не помнил, а лицо едва различил в тенях, сказал царевичу, что великий хан давно ждёт его. Кэшиктэны не шелохнулись, когда Улаан миновал их строй, даже зрачки не дрогнули в узких глазах. Острой стрелой, по обычаю, Алей поднял полог в дверном проёме и шагнул через порог золотой юрты.

Войдя, он глубоко поклонился, медленно выпрямился и поднял глаза.

Спустя десять лет неведения, спустя бесконечные дни невероятной погони он, наконец, видел отца.

Поджав ноги, великий хан сидел на груде подушек, в стороне от восьминогого своего трона. Золотое шитьё его халата мерцало в колеблющемся свете огней. Возле правой руки хана лежала сабля в дорогих ножнах, а перед ним расстилалась шкура белого барса. Седеющие длинные волосы, заплетённые в косы, спускались на плечи Ясеня. Лицо его сохраняло совершенную неподвижность, и был он – степной истукан, воплощение духа гнева.

Улааном внезапно овладела робость. Никто не знал Гэрэлхана до конца, даже его старший сын-ясновидец. Никто не мог прочитать его мысли, предсказать его следующий приказ. И никто не знал, насколько глубоко проникает в душу человека страшный взор чёрных огненных глаз, так непохожих на зелёные глаза пращура-Тэмуджина, и вместе с тем – так похожих…

– Здравствуй, отец, – сказал Улаан.

Ему едва удалось заметить движение: стремительно, как молодой хищник, хан встал. Дрожь пробежала по спине Улаана.

Ясень подошёл к сыну и крепко стиснул его плечи сильными руками. Заглянул в лицо.

– Так вот ты какой, – по-русски сказал великий хан Гэрэл, и суровый рот его разомкнулся в светлой улыбке, а раскосые глаза заблестели. – Алик. Выше меня вымахал, а весишь, небось, как один мой ботинок. Мало каши ел!

У Алея сдавило горло.

Он открыл рот, но не мог даже глотнуть воздуха, не то что сказать слово. Все мышцы его напряглись, и разум не знал, какое отдавать им веление. Кинуться на шею вновь обретённому отцу? Дать ему в ухо за всё хорошее? Развернуться и убежать куда поглядят глаза? «Папа», – беззвучно проговорил он, и Ясень тряхнул его за плечи, приводя в чувство.

– Эх ты! – сказал он, смеясь. – А я тебе тумен дал. Какой тебе тумен! Ты с собственным конём не управишься.

Алей поперхнулся и закашлялся.

Отец заметно постарел с тех пор, как он последний раз видел его въяве. Волосы пробила седина, возле глаз и рта залегли морщинки. Но что до остальных перемен, то Алей не мог сказать, произошли они в отце или в нём самом. Ребёнком он радовался папиной беспечности и лёгкости нрава, ребёнка завораживали папины фантазии, приводило в восторг то, как легко папа шёл на риск. Папа был сильным и смелым, весёлым и мужественным – лучшим в мире отцом. И всё это осталось с ним, но Алей больше не был ребёнком.

Папа очень легко менял темы разговора, а с ними эпохи, миры и личности. Это, мягко говоря, обескураживало. И меньше всего сейчас Алей мог понять беззаботность, с которой Ясень играл в свои игры. Дикая мысль забилась между висками: «Папа что, всерьёз… всерьёз ведёт Орду на Русь?»

– Туменом управляет Хурамша-нойон, – сказал Алей по-монгольски, после чего задал, наконец, вопрос, который в последние минуты владел всем его существом: – Папа, что ты делаешь?!

Ясень рассмеялся и отпустил его, прошёл к трону и уселся, закинув ногу на ногу.

– Что именно? – сказал он. – Ну и лицо у тебя! Глаза как плошки.

Алей облизнул пересохшие губы.

– В этом нет ничего смешного! – выпалил он. – Папа… объяснись, чёрт тебя дери!

– Ну вот уже на что-то похоже, – заметил Ясень. – А то стоишь, глазами лупаешь, как маленький. Это, Алик, как нетрудно заметить, большой военный поход.

– Поход куда? – отрывисто уточнил Алей. Растерянность мало-помалу покидала его, сменяясь давней, выдержанной, как вино, яростью.

Ясень улыбался. Ему нравилось то, что он видел.

– На нижней полке, – негромко, доверительно сказал он, – в коридоре стояла трилогия Яна. Мы с тобой ещё её вместе читали, когда тебе девять было. Помнишь названия томов? «Чингисхан», «Батый»…

И он замолчал. Он сидел и ждал, мало-помалу обратно превращаясь в хана Гэрэла, и хан бессветно улыбался сыну тонкими каменными губами. «Идолище», – с неприязнью подумал царевич Улаан и на мгновение прикрыл глаза.

– «К последнему морю», – покорно договорил он.

– Да, – сказал хан. – Поэтому мы здесь. Я хочу попасть к морю, Улаан.

Алей взглянул исподлобья.

– К Морю Имён? – спросил он, хотя ответ знал заранее.

– К нему, – лицо хана странно озарилось. – Это единственное истинное море. Первое и последнее.

Алей тяжело перевёл дух.

– Хорошо, – сказал он после долгой паузы. – Но почему – так? Зачем всё это? Зачем ты забрал Иньку? Зачем… это вот?! – и он раздражённо тряхнул рукой, указывая на полукруглый свод юрты. – Это дикие игры, папа.

– Это мужские игры, – заметил Ясень не без удовольствия. – Я думал, тебе понравится, Алик.

На миг Алей потерял дар речи.

– Что? – тихо переспросил он.

Ясень вздохнул. Опечаленно он прикрыл узкие глаза, повесил голову, и косы соскользнули на блистающую золотом широкую грудь. Алей мрачно ожидал ответа.

– Упустил, – странно сказал Ясень, побарабанив пальцами по колену.

– Что?

– Упустил тебя, говорю. Рано ушёл, оставил при мамкиной юбке. Прости, Алик, хоть и не было в том моей вины. Ну ничего. Инея я забрал вовремя. Мужик вырастет.

И Алей вызверился.

– Мужик? – сквозь зубы повторил он; голос его сорвался. – Значит, надо было отобрать его у матери, запугать до смерти, загнать, куда Макар телят не гонял… надо было свести маму с ума, надо было заставить меня лезть чёрт-те куда, связываться чёрт-те с кем…

– С Вороновым ты сам по своей воле связался, – сказал Ясень, ухмыляясь. – А насчёт остального – так погляди, какой эффект! Был девочка Алечка, а стал злой монгольский парень. Боец! Мужик! Стоишь передо мной, набычившись, ничего не боишься, за нож хватаешься. Приятно взглянуть.