Море Имен - Онойко Ольга - Страница 57

Тропинка пустила влево узкий рукавчик. Чуть в стороне его пересекал трухлявый берёзовый ствол. Алей смутно помнил, что в ту сторону они с матерью тоже ходили, то ли в местный магазинчик, то ли ещё куда, но дача была направо.

Алей рванул вправо. «Сотня метров, – почти вслух выдохнул он. – От силы полторы сотни. Инька!»

И хлынул дождь.

Словно тысяча водопадов разом обрушилась на землю. Они били сильно, как град, ледяные и плотные небесные струи. Деревья над тропой смыкались вершинами, но от дождя не спасали. Воздух наполнился звуками упругого топота капель, трепета листвы, по которой хлестала вода. Громыхнуло. Где-то впереди мигнул электрический разряд, и громыхнуло снова. Потом молнии начали бить часто и ритмично, точно сверялись с секундной стрелкой. Дождь на мгновение прервался – и полил стеной.

Мокрый до нитки Алей, сорвав дыхание, вылетел на дорогу.

Здесь, на открытом месте, до конца ясно стало, какая могучая пришла гроза. Пелена вод скрывала горизонт, как туман. Алей открыл зонтик, и его едва не вырвало из рук напором ледяного, почти зимнего ветра. «Сейчас град полетит», – думал Алей, сражаясь со стихией. Бежать больше не получалось, но шагал он быстро, как мог. По ту сторону водяной завесы уже поднимался кирпичный, с красной крышей соседский дом. Он бывал там в гостях подростком – приглашала соседская дочка Юность, худая и гибкая, как кошка, девочка, поэтому дом он помнил…

Пальцы немели от холода. Била крупная нутряная дрожь. «Инька с папой дома сидят, – сказал себе Алей. – Печку, наверно, топят. В грозу хорошо сидеть у печки…»

Шаг, другой – и он наконец увидал дом. Точно такой, каким его помнил.

Необшитый, некрашеный дом под железной крышей стоял на месте, будто ничего не случалось… «Папа так и не покрасил, – подумал Алей, переходя на рысцу. – Времени не было, или забросил всё? Или не стал на другую параллель силы тратить?» Слепо смотрело завешенное оконце мансарды. На высоком фундаменте поднималась, светя стёклами, большая веранда. Раскачивались под ударами ливня ветви молодых яблонь, по каменной дорожке струился бурливый ручей. Калитка была закрыта на проволочную петлю, только для вида: откинь да войди…

Алей вошёл на участок и запрыгал к дому по большим камням, которыми дорожка была обложена. «Меня, наверно, увидели уже, – думал он. – Встретят? Что скажут?..»

Веранда оказалась не заперта. Он ввалился внутрь, ошалелый, дурной от холода и резкой усталости, сладко замурчал, ощутив тепло: папа действительно растопил печку. На веранде пахло свежим деревом, пушистым ковром лежали опилки: папа что-то мастерил. В углу стояла лопата, а на ручке её висела старая, продранная тёплая куртка, тоже папина. Всё тут хранило отпечатки отцовских рук, след его мысли, отзвуки его смеха, и сердце Алея сделалось детским.

Он словно вернулся на десять лет назад. Сейчас он войдёт в дом, а там мама и папа. Мама готовит что-нибудь на маленькой электроплитке. Она заохает, заругается и велит Алику немедленно переодеться в сухое. Папа вырезает доску для наличника или сколачивает скамейку. Он засмеётся и скажет сыну: «Привет, мужик!..»

Нет, сейчас время другое. Алею двадцать. В доме окажется Иней, его маленький младший брат, глупыш, за которым Алею пришлось отправиться так далеко. Но папа там тоже будет, наполовину седой, по-прежнему весёлый, и он скажет…

Алей распахнул дверь.

Ключи висели рядом с ней на гвозде. В печке потрескивало пламя, и по маленьким, тесно заставленным комнаткам плыло тепло, настоящая жара сгущалась в них. Штепсель электроплитки выдернули из сети, но на ней всё ещё дымилась побитая советская кастрюля. Алей подошёл, заглянул – сосиски, горячие… И чайник тоже стоял горячий, полупустой.

«Со стола не убрали, – увидел Алей. – А это, вот это Толстый насвинячил». В расписном блюдце с трещинкой красовалась кашица из наломанного печенья, залитая чаем. Так любил делать братишка. Потом он честно всё поедал, но мама каждый раз ругалась… Полупустая пачка печенья лежала на краю стола, а рядом стояла вторая чашка – большая, керамическая. Папа такие чашки уважал. Алей протянул руку и замер, не решаясь прикоснуться. Пять минут, пятнадцать минут назад из этой чашки пил отец, которого он десять лет считал мёртвым…

Он наведался в соседнюю комнату, улыбнулся двум застеленным постелям. На всякий случай поднялся в мансарду, хотя знал, что там тоже никого не найдёт. Спустился, вернулся на кухоньку и сел на папин стул.

По всему выходило, что его здесь ждали. Знали, что он придёт. «Сосисок вот сварили на мою долю», – подумал Алей, с этой мыслью немедленно подхватился со стула и выложил горячие сосиски на тарелку. Смены одежды он не захватил, так хотя бы поесть и погреться чаем было сейчас в самый раз.

«Печка топится, – продолжал он рассуждать за едой. – Дверь не закрыта. И куда папку понесло в такую погоду? Да ещё с Инькой? Может, они в гостях? Поели и сразу в гости пошли, а мне еды оставили? Странно как-то… А, понял! Папка в садово-огородное товарищество сорвался. Ещё до дождя, дождь-то пять минут назад пошёл. И Иньку с собой взял. Он меня по делам с собой часто брал. Ему позвонили оттуда, наверное. Ну так они, может, через час придут. Я подожду».

От жаркого тепла и сытости его снова начало клонить в сон. Дождь поутих, гром больше не гремел, капли ровно стучали по стеклам, выводя колыбельную.

– Я подожду, – вслух повторил Алей.

Он напился чаю и прошёл в комнату. Одежду надо было подсушить. Он стянул штаны, футболку и повесил их поближе к печке. Огляделся: ага, на старой кровати с железной сеткой спал Инька, а на продавленном диване – папка… Алей улёгся на диван, накрылся одеялом и задремал.

Он уснул крепко и надолго. Снились ему сияющие деревья Старицы под вечно полуденным небом, зелёные озерца хвощей и тёмная вода. На песчаном берегу, на брёвнах сидел почему-то Летен Истин, но ничего плохого в этом не было. Воронов задумчиво смотрел на речную зыбь и зелёную лодку. О чём-то они с Алеем разговаривали, но о чём – Алей не запомнил.

…Алей проснулся рано утром. Дождь стих, но облака не разошлись, и в доме было ещё темно. Дрова в печи прогорели, кастрюля и чайник остыли, одежда высохла. Некоторое время Алей в растерянности слонялся по домику. Если папа и брат возвращались, не могли же они не разбудить его. Сами-то они спали где? Он ничего не понимал. Если они уехали отсюда, если не собирались возвращаться, как папа оставил в печке огонь? И дверь не запер?

Алей тихо выругался.

Ему отчаянно не хотело верить в то, что он уже понял. Зубы сводило от тоскливого этого осознания, до горечи, до ломоты. Неужели ничего не вышло? Всё зря? Но они же были здесь, Инька был здесь, накрошил печенья в блюдце и не доел!

Они не вернутся.

Они были тут и ушли насовсем.

Алей рухнул на стул и обхватил голову руками.

Вернулся он из дома в дом: открыл дверь на веранду и шагнул в коридор своей квартиры. Вытащил из сумки железного попугая, поставил на стол в кухне. Попугай смотрел металлическими глазами, приоткрыв клюв, будто ухмылялся Алею – ты промахнулся, Алей, не успел, не нашёл, сделал глупость.

Алей сел и уставился на проксидемона. «Я позволю тебе сглупить, – сказала ему подлая тварь, – это будет весело». «Стало быть, – подумал Алей, – он что-то знал. Ещё до того, как я рванулся на дачу, Эн знал, что я там никого не найду? Надо разобраться. Я с тобой разберусь, Демон Врат».

Он сплёл пальцы и сжал руки до боли.

Стародубцев говорил, что проксидемоны опасны, но он же обнадёжил Алея, прибавив, что человеческий интеллект сильнее программного. Ягуар считал, что демона всегда можно загнать в угол. Алей хорошо запомнил второе, но не удержал в голове первого. В этом была его ошибка, причина его неудачи. «Он может говорить правду, – медленно проговорил Алей про себя. – С самыми худшими намерениями. И он сказал мне правду. Ладно, Эрниксиан. Ты даже не виноват, в этом твоя природа. Второй раз ты меня не подставишь».