Муха и сверкающий рыцарь (Муха – внучка резидента) - Некрасов Евгений Львович - Страница 13

• Предыдущая
• 13/36
• Следующая

Мама замолчала, отвернувшись к окну. Кажется, она плакала.

А почему ты осталась в Укрополе? — спросила Маша.

Я боялась за тебя. Разведчики мне объяснили, что вся эта история — из-за Николая Георгиевича. Он же не выдал своих агентов, вот американцы и решили подойти к нему через сына. Сказали Сереже, что Николай Георгиевич на их стороне. По их расчетам Сережа должен был перебежать к ним, и тогда они стали бы уламывать Николая Георгиевича.

Ага, — поняла Маша, — это как мы с девочками договорились не ходить к Петьке на день рождения, а он позвонил мне и говорит: «Наташка придет», позвонил Наташке и говорит: «Незнамова придет». Мы и пришли, хотя не собирались.

Да, только эту игру затеял не Петька, а разведка самой могущественной страны мира. — Отражение маминого лица в темном окне кривилось. — И вот я представила Америку: ее армию, военные заводы, миллиарды долларов, разведку и контрразведку. И против этой силищи — упрямый старик в тюремной камере, русский разведчик. Его агенты остались на свободе, они день за днем добывают важные секреты. Старик скорее умрет, чем выдаст своих. Но у него есть внучка — последняя из Алентьевых, память о сыне. Что такое жизнь какой-то девчонки по сравнению с военными тайнами? Тебя могли отнять у меня, украсть, увезти, чтобы угрожать Николаю Георгиевичу!

— И ты решила остаться в Укрополе, — вздохнула Маша.

Хотелось убежать и поплакать. Было жалко и маму, и Деда, и отца. Себя тоже было жалко. Ну почему, почему мама не сказала ей правду?! Маша бы не проболталась! Она бы просто знала, что ее отец — герой, а не выдуманный врач, жалкий обманщик. Наверное, тогда и жизнь у нее была бы другая. Меньше бы дралась с мальчишками — это уж точно.

Мам, но потом ты могла бы вернуться в Швецию или хотя бы в Москву! — сказала она. — Ведь у нас давно дружба с американцами. Никто бы меня не украл.

Дружба дружбой, а разведка была, есть и будет. Не так давно в Москве судили американца, который пытался купить чертежи нашей секретной торпеды «Шквал». Это не значит, что Америка хочет с нами воевать. Просто весь мир ворует друг у друга технические секреты. Иногда это нужно для военной победы, а чаще — чтобы деньги сэкономить… Неудачный заголовок: «Последний герой», — невпопад закончила мама. Она листала газету из дедова чемоданчика, по-журналистски выискивая то, чего не замечают обычные читатели: какие там заголовки и шрифты, как расположены фотокарточки. — Было кино «Последний герой», была книжка «Последний герой»… Дочь, да это про Николая Георгиевича!

И мама издали показала сложенную пополам газету. С удивительно четкой большой фотографии смотрел совсем незнакомый Маше человек!

Небо за раскрытым окном было черным, звезд не видно. Ветер копошился в листве, роняя наземь созревшие персики. За стеной — клац-клац-клац — стучала клавиатура компьютера.

Мама продолжала свое журналистское расследование. Днем она с телеоператором сняла новый репортаж, а завтра с утра поедет в студию на монтаж и озвучивание. Из видеозаписи выбросят неинтересные куски и, как говорят тележурналисты, наложат мамин голос на «картинку». Только тогда запись превратится в передачу. Зрители будут ее смотреть, слушать мамин голос за кадром, и никто не подумает, что мама всю ночь писала свой текст. Никто не узнает, как она подыскивала каждое слово, чтобы оно было понятным и звучало легко и живо. Все решат, что у этой Маргариты Незнамовой просто здорово подвешен язык.

В окошко запрыгнул Барс, неслышно пробежал по полу и махнул к Маше на кровать.

— Брысь! У тебя свой коврик есть, — сказала Маша.

Барс лег на спину и стал валяться с боку на бок, кося желтым немигающим глазом.

«Жалко тебе, что ли? — перевела с кошачьего Маша. — Смотри, какая большая кровать, взрослая. Я и не мешаю тебе совсем».

— Не жалко, — сказала она. — Просто некоторые шастают по грязным чердакам, а после таскают в постель блох. Барс пристыженно фыркнул и соскочил на пол. Маша думала про Деда.

Полковник Алентьев добывал военные тайны, сидел в тюрьме, потерял сына и много лет спустя вернулся на Родину. О нем писали в газетах. (Да-да! То, что много лет назад знали только несколько человек в разведке, теперь мог прочитать любой!)

А Дед собрал эти газеты, присвоил себе чужую жизнь и явился в Укрополь: «Здравствуй, Маша! Я твой дедушка!» И все-таки Маша про себя называла Дедом его, а не настоящего полковника Алентьева. Потому что Дед, а не полковник Алентьев сказал ей правду об отце. Дед, а не полковник раскусил Петьку: «Он в тебя влюблен». Дед спасал Самосвалова! Ведь еле жив остался. Тогда никто не знал, что Самосвал может сам выбраться из подводной лодки. Дед торопился привязать к ней поплавок, чтобы не потерять нужное место в море и спасти человека. Подлецы и воры так не поступают.

Если бы Маша выбирала себе дедушку, то не хотела бы другого. Но почему он ворует?!

Наверное, Дед надеялся поживиться чем-нибудь посерьезнее, чем несколько тысяч рублей из белого конверта. Ведь многие думают, что журналисты богатые. Дед же не знал, что мама до сих пор платит долги за дом. А когда все обыскал и все понял, то даже не взял сломанную цепочку и обручальное кольцо… Значит, осталась у него совесть!

А мама ничего не поняла. «Дочь, ты вся красная, у тебя не температура?» Она же не видела Деда и не могла знать, что в газете не его портрет. Хотя, если вспомнить мамин рассказ, она и настоящего полковника Алентьева не видела. Ей хоть негра приведи, она бы обрадовалась: «Ах, Николай Георгиевич, Сережа столько о вас рассказывал!»

Маша не сказала ей, что Дед самозванец. Сама себе — дивилась, но почему-то не сказала.

Кажется, сквозь сон она слышала какой-то шум, но, когда проснулась, шум не повторился. Помалкивал телевизор, не визжала соседская пила. Барс? Вот он, в ногах. Все-таки забрался ночью на кровать и спит. На полу дырявая тень от молодого абрикосового деревца за окном. А на подоконнике…

На подоконнике лежал помидор величиной с арбуз!

Маша вскочила с постели, нечаянно придавив Барса. Ошалевший со сна кот полоснул когтям^, оцарапал ей ногу и удрал в окно. При этом он смахнул с подоконника помидор, и обман раскрылся. Помидор падал медленно, перевернувшись вниз листиками. Изнанка у них была серая и на вид замшевая. Ясно: листики вырезаны из лопуха, а помидор — воздушный шарик. Он был так хитро завязан, что стал не яйцом, как обычно шарики, а приплюснутым, вроде настоящего помидора. Петькина шуточка!

— Ты где? — громко спросила Маша.

Над подоконником вынырнула рыжая голова.

Классно, да? — Петька тянулся рукой, пытаясь достать шарик с пола.

Классно. Я почти поверила. А почему шарик непрозрачный?

Я краски внутрь напустил.

Петька лег животом на подоконник, дотянулся до шарика…

БАХ!

То ли он сильно сжал шарик, то ли в полу попался гвоздь. Брызги красной краски хлестнули по обоям, по столу, по экрану телевизора. Больше всего досталось автору розыгрыша. Петька сам стал как синьор Помидор в детской книжке.

Вот так всегда, — хладнокровно заметил он, утираясь ладонью. Краска только сильнее размазалась по щекам. — Идеи у меня блестящие, а исполнение недотягивает.

Краска хоть не масляная? — спросила Маша. Было жалко телика.

Гуашь, отмоется.

— Ага, и с обоев отмоется?.. Скройся, я оденусь.

Петька сполз обратно за окно. Стоял он, между прочим, на маминых гладиолусах.

Цветы не помни! — крикнула Маша.

Не, я их пересадил.

Маша надела платье и подошла к окну. Действительно пересадил. Под окном осталась проплешина голой земли, а лишние гладиолусы были кое-как прикопаны в сторонке.

Они же завянут, макропод несчастный!

Не успеют, — отмахнулся Петька. — Недельку проживут, а там — в школу. Подаришь их училке.

• Предыдущая
• 13/36
• Следующая