Вкус листьев коки - Мюллер Карин - Страница 20

• Предыдущая
• 20/62
• Следующая

В первой забегаловке было только мясо и рис. Во второй никто даже представить не мог, как это – готовить еду без мяса. В третьей нам, наконец, повезло: здесь подавали вкуснейшее рагу с овощами и чечевицей в густом коричневом бульоне. Джон дотошно расспросил хозяйку обо всех ингредиентах – не сварено ли блюдо на курином или говяжьем бульоне?

– Ни в коем случае, – ответила хозяйка.

И, наполняя наши тарелки, зачерпнула рагу тем же половником, каким накладывала вареную куриную требуху.

– Испорчено, – с отвращением сказал Джон и вышел на улицу.

В следующем кафе, которое оказалось последним, балом правила устрашающего вида тетка в грязных фартуках, надетых в несколько слоев, размахивающая тяжелым металлическим половником. Я села за стол, готовая съесть все, что она предложит. Джон не разделял моего рвения.

Хозяйка подошла принять заказ. Джон стал гнуть свою линию. Есть ли у нее что-нибудь вегетарианское? Без мяса, не на мясном бульоне. Не курица, не свинина и не говядина. Без яиц. Сыр тоже не подходит.

– Рыба? – рявкнула хозяйка.

– Рыба, – медленно процедил Джон, тщательно выговаривая каждое слово, – не овощ.

Да, ответила хозяйка, у нее есть суп из юкки. Я вздохнула с облегчением. Я уже умирала с голоду и все еще жалела, что нам не досталось то аппетитное чечевичное рагу. Но Джон не сдавался. Он потребовал полный список ингредиентов и пошел за женщиной на кухню, чтобы лично убедиться, что она не врет. Наконец он вернулся. Хозяйка, которой мы к тому времени порядком надоели, швырнула тарелки на грязный стол, дважды фыркнула и ушла.

Мне достались жареные бананы, тарелка риса и кусок говядины, жесткий, как подошва. Джон успел уничтожить две трети содержимого своей тарелки, когда его ложка скользнула по дну и выудила нечто подозрительно напоминающее кусок рыбы. Я вжалась в стул. Он вызвал повариху с кухни.

– Что это? – спросил он, тыча ложкой в подозрительный кусок.

Хозяйка и бровью не повела.

– Юкка, – ответила она.

Из куска торчали кости. Джон потребовал, чтобы она сказала правду. Женщина стояла на своем. Я опасливо помалкивала. Наконец она схватила тарелку и, громко топая, унеслась на кухню. Я с грустью оставила надежды на добавку, побоявшись, что она разозлится и на меня за компанию.

Зато я не поскупилась на чаевые.

Когда мы снова вышли на улицу, было уже темным-темно. Меня удручала перспектива провести еще один вечер в душной комнатушке в доме шахтера, где делать было ровным счетом нечего, разве что чистить камеры и приводить в порядок свои записи в дневнике. Мимо нас прошли трое молодых людей, трезвых, несмотря на вечернее время.

– Чем здесь занимаются в пятницу вечером? – спросила я.

Они посмотрели на Джона, на меня, потом опять на Джона. Я знала, о чем они думают: в Намбихе катастрофически не хватало женщин. Заработанная тяжким трудом недельная получка, бутылка самогона.

Мы последовали за ними в большой сарай, тонкие фанерные стены которого тряслись от громкой музыки. Я опасливо вошла. Мне и раньше приходилось общаться с проститутками, во время недолгой службы волонтером Корпуса мира. Я не боялась быть единственной белой женщиной в эквадорском приграничном баре; меня больше волновало, что я ступаю по их территории.

Мы сели в дальнем углу бара; несколько дюжин глаз следили за нами, точно в прицел снайперской винтовки. Горняки лежали на столах; их натруженные руки сжимали бутылки с крепким спиртным, лица были испещрены шрамами, полученными в драках с поножовщиной и в результате несчастных случаев в шахте. Между ними сидели женщины; на них было слишком много макияжа и мало одежды, а лица были такие же матерые, как и у мужчин, что платили им за услуги. Вдоль двух стен тянулся ряд комнатушек размером с лошадиные стойла; у каждой был номер, на каждой горела лампочка. Время от времени женщины вставали и исчезали за дверью кабинок; мужчины следовали за ними без тени улыбки на лицах. Дверь закрывалась, лампочка гасла, и меньше чем через пять минут парочка возвращалась и садилась с остальными.

– Сколько? – спросила я одного из троих юношей, с которыми мы пришли.

– Двадцать тысяч сукре, – с улыбкой ответил он.

Четыре доллара. К нам подсели две проститутки, и Джон купил им выпить. Они жили в Заморе, в шести часах езды. По будням работали в барах в центре города, а на выходных обслуживали окрестные деревни. В провинциях платили меньше, зато клиентов было больше. Одна из проституток была стройной, изящной, с красивыми длинными ногами и тонкими запястьями, но ее полная товарка гораздо чаще удалялась в пронумерованные кабинки. Женщина, что пользовалась меньшей популярностью, провела пальцем по руке.

– Это потому, что я morena, – сказала она.

Темнокожая. В здешних краях типичный индейский цвет кожи презирали, отдавая предпочтение более светлому, европейскому. Она пожала плечами. Ночь еще только началась. Клиенты будут пить и, в конце концов, станут менее разборчивыми.

Парень, что сидел рядом, по-своему истолковал мое любопытство. Он навис надо мной, и его рука поползла по моему колену. Я встала. Джон неохотно последовал за мной. Трое юношей выбрали себе женщин и направились к пронумерованным комнатам.

На четвертый день пребывания в Намбихе грохот дробилок стал настолько привычным, что приходилось напрягать слух, чтобы услышать его. Наверное, со временем сердца людей начинали биться в такт этому пульсирующему ритму, и он становился для них как электронный стимулятор.

Все утро я расспрашивала, нет ли поблизости древних руин инков или хотя бы их остатков. Владелец лавки показал мне большую дыру в отвесной каменной скале на той стороне долины.

– Там были раскопки, – сказал он, – но золото кончилось, и люди ушли.

Я не пошла туда. Я знала, что инки никогда не добывали золото в шахтах – они намывали его с рек. Но что я ожидала найти в городе, который научился забывать вчерашние разочарования и думать лишь о возможностях, что несет новый день? Здесь не было места для прошлого – лишь для настоящего. И будущего.

Когда мы уезжали, я остановилась у последней дробилки. Мне вдруг расхотелось уходить. Бесконечный грохот стал паразитом, пробравшимся мне в грудь, и теперь пульсировал у меня внутри. Я сидела и смотрела на армию мужчин, выгружающих мешки с рудой в вагонетки. Я была неправа насчет Намбихи. Не жадность влекла людей сюда, а надежда. Надежда на лучшую жизнь для себя и своих детей. Вера в то, что, покинув этот город, они станут чуть счастливее, чем были, когда приехали сюда.

На обратном пути к Панамериканскому шоссе наш автобус несколько раз тормозили на военных пропускных пунктах. Обыскивали сумки, проверяли документы. Мы были совсем близко от границы с Перу. Напряжение висело в воздухе. Солдаты держали ружья обеими руками. Никто не улыбался.

С того самого дня, как мы стали свидетелями рокового крушения вертолета, я не переставала думать о войне. Зачем Эквадору, стране размером со штат Колорадо, ввязываться в войну с Перу, чья территория больше Техаса и Калифорнии, вместе взятых?

Ответом было противостояние, корни которого уходили в далекое прошлое, когда два правителя инков вели между собой кровавую гражданскую войну. Один из них жил в Кито, в Эквадоре, другой – в перуанском городе Куско. Когда испанцы приехали и завоевали эти земли, этой распре был вроде бы положен конец, однако мир длился недолго. Группа завоевателей обосновалась в Кито и, опасаясь возможных набегов других испанцев с юга, почти немедленно направила миссию, чтобы обозначить границу с Перу. Линия была проведена, но отголоски этого разделения слышны до сих пор.

В 1802 году испанская корона передала регион во владение Перу, отняв его у государства, чья территория объединяла современную Колумбию, Эквадор и Венесуэлу. Последующие войны за независимость вылились в очередную волну пограничных конфликтов; были заключены туманные пакты, нередко противоречащие друг другу. Споры между государствами были на деле битвами на бумаге с картами, правителями и незанятыми территориями, обозначенными зеленым цветом, ибо ни одна из воюющих сторон так и не заселила эту землю, одну из самых труднодоступных на планете.

• Предыдущая
• 20/62
• Следующая