Выбери любимый жанр

Александра - наказание Господне - Мельникова Ирина Александровна - Страница 36

Изменить размер шрифта:

– Почему вы никогда не целуете меня на ночь, как Ильюшку? – прошептал мальчик, взяв гувернантку за руку и прижавшись к ней щекой.

– Я думала, тебе это неприятно, – шепотом ответила Саша и поцеловала маленького упрямца. – Спи спокойно! Не забывай, завтра мы должны многое сделать.

– Я помню, а холодной водой все равно два раза обольюсь.

– Это будет просто замечательно! Граф Суворов, когда готовился к взятию Измаила, тоже два раза в день обливался – утром и вечером...

Серафима так и не проснулась, а Саша долго ворочалась, вспоминая сегодняшний разговор с князем и не ведая, что он занят тем же самым, только не в постели, а в кресле у камина. После ухода гувернантки он пытался работать, но, выкурив трубку, почувствовал легкое головокружение и неприятную сухость во рту. Пришлось отставить почти готовый доклад, и, плеснув в бокал вина, Кирилл устроился возле огня.

Странная идея пригласить мадемуазель в кабинет и болтать с ней около двух часов не давала ему покоя. Никогда в жизни князя не интересовали гувернантки. В детстве он их слегка побаивался и потому не любил. Во взрослой жизни воспринимал как неизбежную часть воспитания сыновей. Ни одну из гувернанток не помнил в лицо или по имени, испытывая лишь досаду при поисках новой воспитательницы.

Однако эта особа беспокоила Адашева с первого ее шага в его кабинете, и только этим он мог объяснить свой интерес. То она отвечала на вопросы коротко и смущенно, а то вдруг не выдерживала, и князь получал мгновенный жалящий удар в ответ на дотошное выпытывание каких-либо подробностей из ее прежней жизни. Мадемуазель была, несомненно, умна и мальчишек сумела прибрать к рукам, но что-то в ее поведении настораживало Адашева: и не собственные чувства при прикосновении к ней или желание увидеть ее в другом, более приятном глазу наряде и без чепца, а что-то иное, чему он не мог найти объяснения. Мысль эта засела у него в голове с того момента, когда он увидел ее на катке, и до сей поры не оставляла в покое.

Допив вино, Адашев позвонил в колокольчик. Агафья принялась выговаривать ему, что поздно уже, а он все не спит, но князь, недовольно нахмурившись, велел ей сесть в кресло и подробно рассказать обо всем, что происходило в доме за последние две недели.

Через несколько дней Верменич и князь спешились вблизи поляны, на которой вчера до самых сумерек кипела работа. Андрюшка, Илья и их деревенские приятели подтаскивали в корзинах снег, возчики подвозили на санях лед, который на озере пилили два мужика, а еще четыре мужика выкладывали из ледяных кирпичей стены крепости, заделывая промежутки и неровности мокрым снегом. Мадемуазель Александра на плане, расчерченном на большом листе бумаги, пыталась доказать что-то лохматому бородачу, но тот недовольно бурчал себе под нос, тыкая пальцем в чертеж, и отрицательно качал головой.

Каждый день после обеда Кирилл Адашев, точно на службу, спешил к поляне, наблюдая, как поднимаются стены крепости, вырисовываются башни с бойницами, растет крепостной вал... И каждый день он заставал одну и ту же сцену спора гувернантки и упрямого мужика. По вечерам перед сном мальчики взахлеб рассказывали отцу, как Ванька набил себе синяк, споткнувшись о ледяную глыбу; а у дядьки Трофима родилась на днях дочь, и он выпил по этому поводу, а наутро уронил дядьке Семену на ногу кувалду, которой отбивал куски льда, и бедный дядька Семен, хромая, удалился в лес, чтобы там хорошенько высказаться о дядьке Трофиме. Князь узнал, что мадемуазель Александра строго-настрого запретила мужикам ругаться и теперь они при случае говорят друг другу «елки-моталки», и Андрюша то же самое говорит Илье иногда...

Сегодня утром ударил мороз, и работы на время прекратились. Алтай, сопровождавший хозяина, разведал все закоулки крепости, оставив там собачьи метки, и шмыгнул в ближние кусты поискать приключений.

Павел умудрился залезть в иглу, позвав за собой Кирилла. Адашев с трудом протиснулся внутрь и рассмеялся:

– Сюда мы забрались, а вот как назад будем выбираться? Не дай бог, развалим хижину! Не сносить нам тогда головы, Павлуша!

– Чего ты беспокоишься? Сами развалим, сами и слепим!

– Не скажи, я тут наблюдал, как мальчишки ее делали. Кирпичи из снега особой формы вырезали и по спирали их выкладывали.

– По мне, ты не столько сломать боишься, как того наказания, что за этим последует, – молвил с ехидцей Верменич, доставая трубку. – Неужели эта строгая мадемуазель и тебя коленями на горох ставит?

– Никого она не ставит и даже линейкой по рукам не бьет, но мальчишки только ей в рот и смотрят: «Мадемуазель сказала то, мадемуазель сказала это...» А я, выходит, уже не авторитет?

– Выходит так, Кирюша! Большую власть она, как погляжу, взяла. Я тут давеча приехал, смотрю, вся дворня носится по дому с какими-то ушатами, ведрами, тазами, пару кругом, как в бане. Оказывается, твоя Александра заставила их прошпарить тараканов на кухне и в людской, дескать, эти твари болезни всякие разносят. Я посмотрел-посмотрел и приказал своей экономке такую же операцию у себя произвести...

– Тараканы что! Вчера приходит дворецкий с плотником в мой кабинет и говорит: «Мадемуазель Александра велела все форточки отдраить и по утрам комнаты не менее получаса проветривать». И смотрит на меня. Я спрашиваю: «Ну и как, отдраили?» – «Только у вас, барин, осталась». Теперь вот каждое утро кабинет свой проветриваю, от этого или нет, а голова вечерами перестала болеть.

Павел, кряхтя, повернулся на бок и посмотрел на темнеющее в потолке отверстие:

– А вдруг, как и вправду, отсюда не выберемся! Завтра вынесут из этой чертовой иглу два скрюченных замороженных трупа. Не знаю, как тебе, но мне совсем не улыбается превратиться в крендель с усами. Давай выбираться отсюда скорее!..

Вечером того же дня Кирилл Адашев возвращался от Павла. Он пустил Тамерлана шагом по узкой проселочной дороге, по сторонам которой громоздились высокие сугробы. Дорога, разъезженная крестьянскими санями, возившими дрова и солому с полей, блестела под нарождающимся месяцем, окруженным слабым мерцанием, что предвещало долгие морозы. Огромная звездная река, которая здесь звалась Чумацким шляхом, рассекала пополам бескрайний черный бархат неба, на котором жемчужными ожерельями светились далекие таинственные звезды...

Тепло от выпитого портера приятно согревало душу и тело. Впервые за много дней князь позволил себе расслабиться и до сих пор улыбался, вспоминая шутки Павла. Кирилла удивило, что старый товарищ ни разу не проехался по поводу его будущей женитьбы на Полине и даже ее кузена помянул лишь пару раз, так же как и графиню Волоцкую. По поводу последней князь предполагал, что это очередной треп, Верменич никогда не соберется с визитом к Волоцким. И не только по причине чрезмерной отдаленности их поместья от сих благословенных мест, но и потому, что женитьба на барышне с богатым приданым сулила ему перемену в образе жизни и полную потерю независимости, что для него было смерти подобно.

Дорога миновала широкую ложбину и поднялась на пологий холм, с которого был виден его дом. Свет горел в одном или двух окнах. Все уже спят, только нянька сидит за своим бесконечным вязанием и ждет его возвращения. Встретит его непременным ворчанием, а потом будет поить чаем и рассказывать сегодняшние новости.

Адашев вздохнул. Будет ли Полина так же внимательна и заботлива, не делает ли он непоправимую ошибку? Как ни отбивался он от нападок Павла, как ни убеждал себя, что баронесса лучшая для него партия, странная неудовлетворенность собой тревожила его постоянно. В последнее время ему опять стала сниться девушка с ясными синими глазами. Он пытался догнать ее, спросить нечто важное, но незнакомка всегда ускользала, уходила, убегала... Адашев просыпался, курил среди ночи, сердясь на самого себя за то, что не умеет взять себя в руки и забыть негодницу в мужском платье.

Сегодня приятели вспоминали ярмарку, Верменич в лицах изображал участников занятной баталии. Нахохотавшись, они, не сговариваясь, вернулись к делам нынешним. Отхлебнув вина, Павел глубокомысленно посмотрел на товарища.

Перейти на страницу: