Собрание сочинений, том 19 - Маркс Карл Генрих - Страница 20

Благословенное влияние прусского сивушного масла — всеобъемлюще, так как вместе с картофельным спиртом оно проникает во всякий напиток. От кислого, слабого мозельского и рейнского вина худшего сорта, которое при помощи картофельного сахара и картофельного спирта чудесным образом превращается в браунбергское и нирштейнское, от скверного красного вина, которое со времен гладстоновского торгового договора наводняет Англию и называется там «Гладстон», и до шато-лафита и шампанского, портвейна и мадеры, которые буржуазия распивает в Индии, Китае, Австралии и Америке, — нет ни одного напитка, в состав которого не входило бы прусское сивушное масло. Производство этих напитков процветает всюду, где растет виноград и где на складах вино хранится в большом количестве, и производители поют там дифирамбы картофельному спирту. А потребители? Потребители по «отвратительной тяжести в голове» узнают, в чем именно состоит благословение прусской сивухи, и стараются держаться от этого благословения подальше. В Италии, как говорит фон Кардорф, торговый договор применяется таким образом, что за прусский спирт приходится платить чрезмерно высокую пошлину. Ввоз спирта в Бельгию, Америку, Англию стал невозможным из-за высоких пошлин. Во Франции таможенные чиновники наклеивают на бочки со спиртом красные ярлыки, чтобы обозначить, что они прусские, — действительно впервые французские таможенные чиновники сделали хоть кое-какое общеполезное дело! Словом, дело дошло до того, что г-н фон Кардорф в отчаянии восклицает:

«Господа, если вы представите себе положение немецкой спиртовой промышленности, вы увидите, что все страны трусливейшим образом запираются от нашего спирта!»

Ну, конечно! Благодетельное влияние этого спирта мало-помалу стало известно всему миру, и единственное средство избавиться от «отвратительной тяжести в голове» — это вообще не пропускать в страну сивухи.

Вдобавок на притесняемых шнапс-юнкеров надвигается теперь с Востока тяжелая, гнетущая грозовая туча. Великий брат в России, последний оплот и последняя защита всех стародавних порядков против современной жажды разрушения, начинает теперь тоже производить и вывозить водку, и как раз хлебную водку, притом продавая ее так же дешево, как прусские юнкеры свою картофельную водку. Из года в год увеличивается производство и вывоз этой русской водки, и если до сих пор она перегонялась в спирт в Гамбурге, то теперь, как сообщает нам г-н Дельбрюк, «в ряде русских портов... в настоящее время уже строится несколько предприятий, оборудованных превосходнейшими аппаратами для перегонки русской водки», и он предупреждает господ юнкеров, что русская конкуренция из года в год будет все больше и больше усиливаться. Г-н фон Кардорф прекрасно понимает это и требует, чтобы правительство решительно запретило транзит русского спирта через Германию.

Однако, г-н фон Кардорф, как депутат, принадлежащий к свободным консерваторам, должен был бы суметь правильнее определить позицию германского имперского правительства по отношению к России. После аннексии Эльзаса и Лотарингии и неслыханной военной контрибуции в пять миллиардов, вследствие которой Францию превратили в неизбежного союзника любого врага Германии, и при политике, повсюду стремящейся заставить себя уважать или, вернее, бояться, но нигде — любить, осталось лишь одно из двух: либо быстро разбить также и Россию, либо же.. , став послушным слугой русской дипломатии, обеспечить себе союз с Россией (поскольку можно на нее полагаться). Так как не могли решиться на первое, то оказались обреченными на второе. Пруссия, а с ней и вся империя, снова находятся в такой же зависимости от России, как после 1815 и после 1850 г., а Священный союз точно так же, как и после 1815 г., служит лишь прикрытием этой зависимости. Результатом всех достославных побед является то, что Германия по-прежнему остается пятой спицей в европейской колеснице. А Бисмарк еще удивляется тому, что германское общество по-прежнему интересуется больше событиями, происходящими за границей, где находятся действительно решающие центры, чем делами имперского правительства, не имеющего никакого значения в Европе, или речами в рейхстаге, не имеющем никакого значения в Германии! Запретить транзит русского спирта! Хотел бы я видеть того рейхсканцлера, который осмелился бы на это, не имея в кармане объявления войны России! И когда г-н фон Кардорф ставит имперскому правительству такое странное требование, то можно подумать, что не только питье водки, но даже изготовление водки затуманивает рассудок. Ведь даже более знаменитые винокуры, чем г-н фон Кардорф, в последнее время стали проделывать такие вещи, для которых, с их же собственной точки зрения, нельзя найти решительно никакого разумного объяснения.

Впрочем, вполне понятно, что русская конкуренция внушает зловещий ужас нашим шнапс-юнкерам. В центре России существуют обширные земельные пространства, где хлеб можно получить так же дешево, как в Пруссии картофель. К тому же и топливо в России большей частью дешевле, чем в районах нашего винокурения. Все материальные предпосылки налицо. Что ж тут удивительного, если часть русского дворянства, точно так же, как и прусские юнкеры, вкладывает в винокуренные предприятия деньги, полученные от государства за счет крестьян при выкупе барщинных повинностей? Что удивительного в том, что эти винокуренные предприятия при наличии непрерывно растущего рынка и при том преимуществе, которое хлебная водка при равной или немного более высокой цене всегда имеет перед картофельной водкой, быстро распространились и что уже сейчас можно предвидеть то время, когда их продукция целиком вытеснит с рынка прусский картофельный спирт? Здесь не помогут никакие сетования, никакие вопли.

Законы капиталистического производства, пока оно существует, так же неумолимы для юнкеров, как и для евреев. Благодаря русской конкуренции приближается тот день, когда падет священный Илион, когда славная прусская водочная промышленность исчезнет с мирового рынка и в лучшем случае будет еще накачивать сивухой внутренний рынок. Но в тот день, когда у прусских юнкеров будет отнят водочный шлем и у них останется только шлем фамильного герба или в лучшем случае армейский шлем, наступит конец Пруссии. Если даже отвлечься от всего хода мировой истории, от возможности, вероятности или неизбежности новых войн или переворотов, одна уж конкуренция русской водки должна разорить Пруссию, поскольку она уничтожает промышленность, поддерживающую земледелие восточных провинций на нынешней ступени его развития. Но тем самым она уничтожает и условия существования юнкеров к востоку от Эльбы с их 3000 крепостных на каждую квадратную милю; тем самым она уничтожает основу прусского государства — тот материал, из которого вербуются офицеры, унтер-офицеры и беспрекословно повинующиеся приказам солдаты, и, кроме того, материал, из которого образуется основное ядро бюрократии — тот материал, который придает теперешней Пруссии ее специфический характер. С падением винокурения рушится прусский милитаризм, а без него Пруссия — ничто. Восточные провинции займут тогда то положение, которого они заслуживают в Германии в соответствии с их редким населением, с их подчиненной земледелию индустрией, с их полуфеодальным состоянием, слабым развитием в них городской культуры и всеобщего обучения. Остальные области Германской империи, освобожденные от гнета этого наполовину средневекового господства, вздохнут тогда легче и займут положение, соответствующее их промышленному развитию и более высокому образованию. А сами восточные провинции изберут для себя другие отрасли промышленности, менее зависимые от земледелия и в меньшей степени допускающие феодальный способ производства, и тем временем доставят свои армии не прусскому государству, а социал-демократии. Весь остальной мир будет ликовать, что наконец покончено раз навсегда с прусским сивушным ядом. А прусским юнкерам и «растворившемуся, наконец, в Германии» прусскому государству придется утешать себя словами поэта: