18 брюмера Луи Бонапарта - Маркс Карл Генрих - Страница 19

В ноябре 1849 г. Бонапарт довольствовался непарламентским министерством, в январе 1851 г. — внепарламентским, а 11 апреля он почувствовал себя достаточно сильным, чтобы образовать антипарламентское министерство, которое гармонически соединило в себе вотумы недоверия обоих собраний — Учредительного и Законодательного, республиканского и роялистского. Эта градация министерств была тем термометром, по которому парламент мог судить о понижении собственной жизненной температуры. Эта температура в конце апреля упала так низко, что Персиньи мог в частном разговоре предложить Шангарнье перейти на сторону президента. Бонапарт, уверял он его, считает влияние Национального собрания окончательно уничтоженным, и уже имеется наготове прокламация, которая будет обнародована после твердо задуманного, но случайно опять отложенного coup d'etat. Шангарнье известил главарей партии порядка об этом смертном приговоре. Но кто же поверит тому, что укус клопа смертелен? Парламент при всей своей немощи, при всем своем разложении, находясь почти при последнем издыхании, все еще не мог заставить себя видеть в своем поединке с шутовским шефом Общества 10 декабря что-либо иное, чем поединок с клопом. Но Бонапарт ответил партии порядка, как Агесилай царю Агису: «Я кажусь тебе муравьем, но придет время, когда я буду львом».

Коалиция с Горой и с чистыми республиканцами, к которой партия порядка должна была прибегнуть, предпринимая тщетные усилия удержать за собой военную власть и завоевать утраченное верховное руководство исполнительной властью, — эта коалиция неопровержимо доказала, что партия порядка лишилась самостоятельного парламентского большинства. Простая сила календаря, часовая стрелка подала 28 мая сигнал к ее окончательному разложению. 28 мая начался последний год жизни Национального собрания. Ему приходилось теперь решать вопрос, оставить ли конституцию неизменной или подвергнуть ее пересмотру. Но пересмотр конституции — это означало не только выбор между господством буржуазии и господством мелкобуржуазной демократии, между демократией и пролетарской анархией, между парламентарной республикой и Бонапартом: это означало также выбор между Орлеаном и Бурбоном! Так в среду самого парламента упало яблоко раздора, вокруг которого должна была открыто разгореться борьба интересов, разделявших партию порядка на враждебные фракции. Партия порядка была соединением разнородных общественных элементов. Вопрос о пересмотре конституции создал политическую температуру, при которой это соединение разложилось на свои первоначальные составные части.

Заинтересованность бонапартистов в пересмотре конституции объясняется просто. Они хотели, прежде всего, отменить статью 45, воспрещавшую вторичное избрание Бонапарта и продление его власти. Не менее просто объяснялась позиция республиканцев. Они безусловно отвергали всякий пересмотр, видя в нем всеобщий заговор против республики. Так как они располагали больше чем четвертью голосов Национального собрания, а по конституции необходимы были три четверти всех голосов для принятия правомерного решения о пересмотре и для созыва специального собрания по пересмотру, то им стоило только подсчитать свои голоса, чтобы быть уверенными в победе. И они были уверены в победе.

В противоположность этим ясным позициям партия порядка запуталась в неразрешимых противоречиях. Отвергая пересмотр, она ставила под угрозу существующий порядок, так как оставляла Бонапарту лишь один исход — исход насильственный, и отдавала Францию в решающий момент, во второе воскресенье мая 1852 г., на произвол революционной анархии, с президентом, который утратил власть, с парламентом, который давно уже ее не имел, с народом, который намеревался вновь ее отвоевать. Голосуя за пересмотр конституционным путем, она знала, что голосует напрасно, что ее голосование должно, в соответствии с конституцией, разбиться о вето республиканцев. Объявляя достаточным простое большинство голосов в нарушение конституции, она могла надеяться одолеть революцию лишь при условии своего полного подчинения исполнительной власти; она этим отдавала во власть Бонапарта конституцию, пересмотр конституции и себя самое. Частичный пересмотр, направленный на продление власти президента, подготовлял почву для бонапартистской узурпации. Общий пересмотр, направленный на сокращение жизни республики, неизбежно вел за собой столкновение династических притязаний, так как условия и бурбонской и орлеанистской реставрации не только были различны, но и взаимно исключали друг друга.

Парламентарная республика представляла собой нечто большее, чем нейтральную почву, па которой обе фракции французской буржуазии, легитимисты и орлеанисты — крупная земельная собственность и промышленность — могли хозяйничать рядом, на равных правах. Она была необходимым условием их совместного господства, единственной государственной формой, при которой их общие классовые интересы господствовали как над притязаниями отдельных фракций буржуазии, так и над всеми другими классами общества. Как роялисты они опять впадали в свой старый антагонизм, в борьбу за главенство между земельной собственностью и деньгами, а высшим выражением этого антагонизма, его олицетворением, были их короли, их династии. Этим объясняется, почему партия порядка противилась возвращению Бурбонов.

Орлеанист и депутат Кретон в 1849, 1850 и 1851 гг. регулярно вносил предложение об отмене декрета об изгнании королевских семей. Парламент столь же регулярно представлял зрелище роялистского собрания, упорно закрывавшего своим изгнанным королям путь к возвращению на родину. Ричард III убил Генриха VI, сказав, что он слишком хорош для этого мира и его место на небе. Роялисты признавали Францию слишком дурной, чтобы возвратить ей изгнанных королей. Сила обстоятельств заставила их стать республиканцами и многократно санкционировать народное решение, изгнавшее их королей из Франции.

Пересмотр конституции, — а обстоятельства заставляли ставить этот вопрос на обсуждение, — вместе с республикой подвергал одновременно опасности и совместное господство обеих фракций буржуазии и вместе с возможностью монархии воскрешал соперничество тех интересов, преимущественной представительницей которых она попеременно являлась, воскрешал борьбу за главенство между обеими фракциями буржуазии. Дипломаты партии порядка надеялись прекратить борьбу путем соединения обеих династий, путем так называемого слияния роялистских партий и их королевских домов. Действительным слиянием Реставрации и Июльской монархии была парламентарная республика, в которой стирались орлеанистские и легитимистские цвета и различные виды буржуа растворялись в буржуа вообще, в буржуа как представителе рода. Теперь же орлеанист должен превратиться в легитимиста, а легитимист — в орлеаниста. Монархия, олицетворявшая их антагонизм, должна была стать воплощением их единства; выражение их исключающих друг друга фракционных интересов должно было стать выражением их общих классовых интересов; монархия должна была выполнить то, что могло быть и было выполнено лишь упразднением обеих монархий, лишь республикой. Таков был философский камень, над открытием которого алхимики партии порядка ломали себе голову. Как будто легитимная монархия может когда-либо стать монархией промышленных буржуа или буржуазная монархия — монархией наследственной земельной аристократии. Как будто земельная собственность и промышленность могут мирно уживаться под одной короной, в то время как корона может увенчать только одну голову — голову старшего или младшего брата. Как будто промышленность вообще может помириться с земельной собственностью, пока земельная собственность не решится сама сделаться промышленной. Умри завтра Генрих V, граф Парижский все-таки не стал бы королем легитимистов, — разве только, если бы он перестал быть королем орлеанистов. Однако философы слияния, которые возвышали свой голос по мере того, как вопрос о пересмотре конституции выдвигался на первый план, которые создали себе из газеты «Assemblee nationale» официальный ежедневный орган и которых мы даже в настоящую минуту (в феврале 1852 г.) снова видим за работой, — объясняли все затруднения сопротивлением и соперничеством обеих династий. И вот попытки примирить дом Орлеанов с Генрихом V, начатые со смерти Луи-Филиппа, но, как и все вообще династические интриги, разыгрываемые лишь во время каникул Национального собрания, в антрактах, за кулисами, представлявшие скорее сентиментальное кокетничанье со старым суеверием, чем серьезное дело, теперь превращались в торжественное лицедейство, разыгрываемое партией порядка уже не в качестве любительского спектакля, как это было до сих пор, а па публичной сцене. Курьеры то и дело носились из Парижа в Венецию, из Венеции в Клэрмопт, из Клэрмонта в Париж. Граф Шамбор издает манифест, где он, «опираясь на поддержку всех членов своей семьи», заявляет не о своей, а о «национальной» реставрации. Орлеанист Сальванди бросается к ногам Генриха V. Главари легитимистов Берье, Бенуа д'Ази, Сен-Прист отправляются в Клэрмонт, чтобы уговорить Орлеанов, но не имеют успеха. Сторонники слияния приходят к запоздалому выводу, что интересы обеих фракций буржуазии, обостряясь в форме семейных интересов, интересов двух королевских домов, не делаются от того менее исключающими друг друга и не ведут к большей уступчивости. Положим, что Генрих V признал бы графа Парижского своим преемником, — а это единственный успех, на который сторонники слияния могли в лучшем случае рассчитывать, — дом Орлеанов не приобрел бы от этого ровно никаких прав, кроме тех, которые ему и без того обеспечивала бездетность Генриха V, но зато он терял все права, приобретенные им в результате июльской революции. Он отрекся бы от своих старинных притязаний, от всех прав, отвоеванных им у старшей линии Бурбонов в почти столетней борьбе, он отказался бы от своей исторической прерогативы, прерогативы современной монархии, в пользу прерогативы, основанной на его родословном дереве. Слияние представляло бы, стало быть, не что иное, как добровольное отречение дома Орлеанов, отказ его от своих прав в пользу легитимизма, покаянное обращение из одной государственной церкви в другую, из протестантизма в католицизм, обращение, которое дало бы Орлеанам даже нс утраченный трон, а лишь ступеньку трона, на которой они родились. Старые орлеанистские министры, Гизо, Дюшатель и другие, которые также устремились в Клэрмонт, чтобы заранее подготовить слияние, были на деле лишь выразителями похмелья после июльской революции, разочарования в буржуазной монархии и монархии буржуа, суеверного преклонения перед легитимностью как последним талисманом, предохраняющим от анархии. Воображая себя посредниками между Орлеанами и Бурбонами, они в действительности были не более как отступниками-орлеанистами, и как таковых их принял принц Жуанвиль. Зато жизнеспособная, воинствующая часть орлеанистов, Тьер, Баз и другие тем легче убедили семью Луи-Филиппа в том, что — раз всякая непосредственная монархическая реставрация предполагает слияние обеих династий, а всякое такое слияние предполагает отречение дома Орлеанов от своих прав, — то вполне соответствует ее семейным традициям временно признать республику и ждать, пока события позволят превратить президентское кресло в трон. Сначала распространили слух о кандидатуре Жуанвиля в президенты республики, любопытство публики было возбуждено, а несколько месяцев спустя, в сентябре, когда пересмотр конституции был отвергнут, эта кандидатура была провозглашена открыто.