Первый человек в Риме - Маккалоу Колин - Страница 34

• Предыдущая
• 34/235
• Следующая

Она не понимала! Ладно, он ничего не скажет ей. И все-таки сказал:

— Венок из цветов вручают только любимому.

— Ты и есть мой любимый, — тихо отозвалась она.

— Это ненадолго, девочка. Это пройдет.

— Никогда!

Он встал с камня, засмеялся, глядя на нее:

— Перестань! Ведь тебе не больше пятнадцати!

— Шестнадцать! — быстро уточнила она.

— Пятнадцать, шестнадцать, какая разница? Ты же еще ребенок.

Она покраснела от негодования, черты лица ее заострились.

— Я не ребенок! — закричала она.

— Конечно, ребенок. — Он снова засмеялся. — Посмотри на себя, вся спеленутая, маленькая пухлая глупышка.

Ну вот! Так-то лучше! Это должно поставить ее на место.

Да. Это поставило ее на место. И если бы только… Теперь это был цветок, убитый морозом, — сморщенный, мертвый. Свет померк в ней.

— Я некрасивая? — спросила она. — А я всегда думала, что красивая.

— Взросление — жестокая вещь, — резко произнес Сулла. — Думаю, почти во всех семьях родители говорят своим дочкам, что они красивые. Но мир судит по другим меркам. Когда ты станешь взрослой, у тебя будет муж.

— Я хочу только тебя, — прошептала она.

— Ну вот еще! Выбрось это из головы, откормленный глупенький щенок. Беги прочь, пока я не прищемил тебе хвостик. Давай! Кыш!

Она помчалась так быстро, что служанка не могла догнать ее, напрасно умоляя остановиться. Сулла стоял, глядя им вслед, пока они не исчезли за склоном холма.

Венок все еще оставался у него на голове. Рыжевато-коричневая трава оттеняла огненно-рыжие кудри. Сулла снял венок, но не бросил, а долго глядел на него, держа в руках. Потом спрятал в складках туники и пошел прочь.

Бедняжка. Он все-таки обидел ее. Но ее надо было отговорить. В его и без того сложной жизни не хватало только вздыхающей по нему соседской девчонки, да еще дочки сенатора.

С каждым шагом сухие стебли венка кололи его, напоминая о себе. Corona Graminea. Венец из трав. Награда спасителю. Возложенная на его голову здесь, на Палатине, где сотни лет назад стоял первый город Ромула, — несколько хижин под соломенными крышами, наподобие той, которая сохранилась возле лестницы Кака. Венец из трав, подаренный ему олицетворением Венеры — Юлией. Предзнаменование.

— Если это осуществится, я построю тебе храм, Венера-победительница! — громко крикнул Сулла.

Ибо наконец он увидел свой путь. Опасный. Отчаянный. Но терять ему нечего, а получить он может много. И это — невзирая на все препоны — на самом деле возможно.

Зимние сумерки уже опустились на город, когда Сулла вернулся в дом Клитумны и спросил, где женщины. Они были в столовой. О чем-то, как всегда, шептались в ожидании его. Еще не ужинали. Без сомнения, предметом разговора был он. При его появлении они быстро отодвинулись друг от друга с невинным выражением лица.

— Мне нужны деньги, — смело заговорил он.

— Но, Луций Корнелий… — начала было Клитумна, насторожившись.

— Заткнись, старая шлюха! Мне нужны деньги!

— Луций Корнелий!

— Я уезжаю отдохнуть, — заявил он, не двинувшись с места. — Тебе решать. Если ты хочешь, чтобы я вернулся, если ты хочешь, чтобы все продолжалось, как прежде, — дай мне тысячу денариев. Иначе я покидаю Рим навсегда.

— Каждая из нас даст тебе по половине этой суммы, — неожиданно вмешалась Никополис, пристально глядя на Суллу своими тревожными черными глазами.

— Сейчас же! — добавил он.

— Но в доме нет таких денег, — возразила Никополис.

— Лучше, если они каким-нибудь образом найдутся, потому что ждать я не намерен.

Пятнадцать минут спустя, когда Никополис вошла к нему в комнату, Сулла упаковывал вещи. Сев на его кровать, она молча смотрела, ожидая, когда он обратит на нее внимание.

И все-таки первая прервала молчание:

— Деньги у тебя будут. Клитумна послала управляющего к своему банкиру… Куда ты едешь?

— Не знаю, мне все равно. Только бы подальше отсюда.

— Ты складываешь вещи, как солдат.

— Откуда ты знаешь, как солдат собирает свои вещи?

— О, одно время я была любовницей военного трибуна. Поверишь ли, всюду ездила за ним! Чего только не сделаешь из-за любви — в молодости… Я обожала его. Я поехала за ним в Испанию, потом в Азию. — Она вздохнула.

— И что случилось потом? — спросил он, не переставая заниматься своим делом.

— Он был убит в Македонии, и я вернулась домой.

Жалость наполнила ее сердце, но не к погибшему любовнику, а к Луцию Корнелию. К пойманному в ловушку красивому льву, которому суждена грязная, отвратительная арена. Почему человек любит? Это так больно… Она улыбнулась, но улыбка не украсила ее.

— Он оставил мне по завещанию все, что имел, и я стала довольно богатой. В те дни было много трофеев.

— Сердце мое истекает кровью, — фыркнул Сулла, положил бритвы в полотняный футляр и сунул в переметную суму.

По ее лицу пробежала судорога.

— Это мерзкий дом! — сказала она. — О, как я ненавижу его! Все мы злые и несчастные. Много ли истинно приятных слов говорим мы друг другу? Оскорбления, унижение, раздражение, злоба. Почему я здесь?

— Потому, дорогая моя, что ты стареешь, — пояснил он (она и так это знала). — Ты уже не та молоденькая девица, которая таскалась за солдатами по Испании и Азии.

— И ты ненавидишь нас, — продолжала она. — В этом причина? В тебе? И становится все хуже и хуже.

— Согласен. Становится хуже. Поэтому я и уезжаю — на время. — Он связал вместе оба мешка, легко их поднял. — Хочу побыть свободным. Хорошо провести время в каком-нибудь сельском городишке, где меня никто не знает. Жрать там, пить до блевоты, обрюхатить хотя бы полдюжины девок, раз пятьдесят подраться с мужиками, которые думают, что со мной можно справиться одной левой. Попробую задницы всех симпатичных мальчиков. — Он зло усмехнулся. — А потом, дорогая моя, обещаю, покорно вернусь домой. К тебе, Липкому Стиху и тете Клити. И заживем мы счастливо.

Он умолчал о том, что берет с собой Метробия. Старому Скилаксу он тоже ничего об этом не скажет.

И уж вообще никому, даже Метробию, Сулла не сообщил, что он на самом деле собирается предпринять. У него не было намерения отдыхать. Поездка задумывалась как познавательная. Сулле предстояло познакомиться с фармакологией, химией и ботаникой.

Он вернулся в Рим лишь в конце апреля. Оставив Метробия у Скилакса, на Целиевом холме, Сулла отправился в Капену, чтобы вернуть двуколку и мулов, которых там арендовал. Заплатив по счету, он перекинул через левое плечо переметные сумы и направил стопы в Рим. С ним не было слуги. Они с Метробием вынуждены были довольствоваться услугами персонала гостиниц и постоялых дворов, где останавливались, путешествуя по полуострову.

Сулла медленно шел по Аппиевой дороге, туда, где в кирпичной кладке крепостного вала находились Капенские ворота. Рим нравился Сулле. Согласно легенде, Сервиева стена была воздвигнута царем Сервием Туллием еще до установления Республики, но, как большинство патрициев, Сулла знал, что по крайней мере триста лет назад, когда галлы разграбили город, этих фортификаций еще не было. Несметными ордами галлы спустились с западных склонов Альп, наводнили долину реки Пад на далеком севере. Многие так и осели в тех краях, особенно в Умбрии и Пицене. Но те, кто прошли по Кассиевой дороге через Этрурию, направились прямо в Рим. Достигнув Рима, галлы изгнали почти всех исконных жителей. И только после этой катастрофы была возведена городская Сервиева стена. Италийцы же из долины Пада, всей Умбрии и Северного Пицена смешали свою кровь с кровью галлов и стали презренными полукровками. С тех пор Рим всегда следил, чтобы крепостной вал содержался в порядке. Урок они получили суровый, и страх перед вторжением варваров все еще жил в душе каждого римлянина.

Хотя на Целиевом холме имелось несколько дорогих высоких домов, местность до самых Капенских ворот в основном оставалась сельской. Здесь располагались скотный двор, скотобойня, курильни, пастбища для скота, который потом отсылали на самый большой рынок во всей Италии.

• Предыдущая
• 34/235
• Следующая