«В моей смерти прошу винить Клаву К.» - Львовский Михаил Григорьевич - Страница 9

• Предыдущая
• 9/14
• Следующая

— Ты же всю жизнь в хоре пела! — удивился Лавр.

— Я там рот открывала. По Серёжкиной милости. Он мне такой подарок сделал.

— Совсем-совсем нет слуха? — с какой-то внезапной жалостью спросил Клаву Лавр.

— Мама говорит, что у меня внутренний, но, по-моему, так не бывает.

— Иногда встречается, — ответил Лаврик. — Отсутствие координации между слухом и голосом. Таня, дай ей «ля» первой октавы. А ты, Клава, Отвернись от рояля.

Я нажала на клавишу и пальцами ограничила первую октаву. Это элементарно.

Клава мгновенно нашла «ля».

— Правильно! — обрадовался Лавр. — А теперь попробуем интервалы. Возьми-ка, Танечка, терцию.

Я взяла терцию.

Клава нашла её без всякого труда.

— Слушай, Таня, а может, она и септ-аккорд найдёт? Дай-ка я.

Лавр сел за рояль и взял септ-аккорд. Клава стояла спиной к роялю с закрытыми глазами. Она очень волновалась. А Серёжка так и остался у окна. О чём он тогда думал?

Клава нашла этот септ со второй попытки.

— У тебя абсолютный слух! — торжественно объявил Лавр. Он встал, и я снова стала перебирать клавиши.

Клава сразу погасла.

— Ну и что я с ним буду делать? Шубу сошью? Мне всё равно одна дорога: в манекенщицы или в стюардессы. В Большой театр не примут.

— Но человек без слуха, это… ну как тебе сказать… — Лаврик так разволновался, что даже слов не находил. — Ну, как если бы у тебя, например, не было чувства юмора.

— А я и в клоуны не собираюсь! — ответила Клава.

С Лавриком что-то случилось. Он горячился не в меру, и это было на него непохоже.

— Ты глупая девчонка. Во-первых, стюардесса с музыкальным слухом лучше, чем без. А во-вторых, среди людей, работающих в сфере обслуживания — официантов, лифтёров, швейцаров и т. д., — учёные однажды с помощью тестов обнаружили десяток-другой человек, обладавших исключительными математическими способностями. С ними стали заниматься по ускоренной программе, и теперь эти люди доктора наук, бакалавры и прочее.

— Со мной этого не произойдёт! — ответила Клава. — Говорят, что где-то производились опыты обучения во сне. Только на это я могла бы согласиться. Чтобы вечером заснуть, а утром проснуться с высшим образованием. Так что спокойной ночи, малыши.

И она пошла к двери.

— Подожди, Клава! — остановил её Сергей.

«Начинается!» — подумала я и заиграла «Спят усталые игрушки».

— Ты помнишь, как в седьмом классе…

— Опять! — заорала Клава.

— Я хотел сказать…

— Я ещё с детского сада знаю всё, что ты можешь мне сказать. Всё! Всё! Всё!

— Не знаешь, — сказал Сергей.

— Знаю! — крикнула Клава.

— Если ты сейчас уйдёшь… вот так… ты меня больше никогда не увидишь.

— Нам пора, — сказал мне Лавр. — Теперь, кажется, мы здесь абсолютно лишние.

— Нет, — оборвал его Серёжа, — потому что и вы меня тоже не увидите. Никто, никогда меня больше не увидит.

Мне стало страшно. А Клава усмехнулась.

— Серёженька, мальчик, — сказала она, — если бы ты был способен на такой поступок, я пошла бы за тобой на край света. Но завтра утром ты придёшь в школу точно по звонку.

— «Завтра» для меня не будет, — сказал Сергей.

— Замолчите вы, идиоты! — не выдержал Лавр.

— Посмотрим, — сказала Клава. — Танька, вы с Лавриком свидетели. А я предупрежу остальных друзей и близких. До встречи в эфире!

И Клава ушла.

Положение у меня было аховое. Кончать все счёты с жизнью мне тогда ещё не хотелось, а я сгоряча дал слово при свидетелях, и теперь другого выхода не существовало.

Свидетели — Лаврик и Таня — бежали за мной по улице и уговаривали не лишать себя жизни, потому что она самое дорогое, что есть у человека.

Это я и без них знал.

Я им говорю:

— Ребята, отстаньте. Так мне и надо, потому что я ничтожество.

— Ты незаурядная личность, — ответил Лавр. — Сумей отнестись к Клаве как к несчастному случаю в твоей, в общем-то, счастливой судьбе.

— Не могу, — сказал я.

— И напрасно, — продолжал Лавр. — Человек должен быть выше случая. Этот Великий Слепой, как известно, иногда возносит бездарей, а гений, по его милости, может умереть под забором.

— Серёжа, скажи откровенно, о чём ты сейчас думаешь? — робко попросила сердобольная Таня. — Не уходи в себя.

У меня было странное состояние. Кроме всего прочего, я ещё повторял в уме обрывки каких-то фраз, невесть откуда бравшихся.

— «Я люблю тебя, жизнь, и надеюсь, что это взаимно», — брякнул я. — Мне уже стало легче, Таня! Так что отстаньте, ребятки…

А сам побежал, зная куда.

Таня и Лаврик тоже побежали. В городском саду мы промчались мимо аллейки, которую недавно наша «великолепная четвёрка» превратила в танцплощадку. Здесь висела табличка с надписью: «Танцевать в аллеях запрещается. За нарушение — штраф три рубля». Я не остановился. Меня интересовало другое. Осталась позади настоящая танцплощадка, пустовавшая в это время дня, теннисные корты, аттракционы. Парк начал редеть. Потом передо мной открылся пустырь. Лаврик понял, в чём дело, и оказался у обрыва, под которым текла мутная Кубань, раньше меня.

Мы молча стояли друг против друга. Подбежала запыхавшаяся Таня.

— Вот что, Серёжа, — серьёзно сказал Лаврик, — с бедой надо переспать ночь. Ты придёшь сюда завтра, и никто тебе не будет мешать.

Заметив, что один из выступов обрыва очерчивает тонкая трещина в мокрой глине, я перешагнул через неё и оказался на выступе. Ничего особенного не произошло. Лаврик, очевидно, трещины не заметил.

Ногой я сбросил с обрыва комок глины и не скоро услышал всплеск воды.

— А что изменится завтра? — спросил я у Лаврика.

Преодолевая отвращение к тому, что делаю, я обшаривала ящики стола своего старшего сына. Перелистала тетради, учебники, книги. Открыла шкаф и полезла в карманы его выходного костюма.

Когда вошёл Павлик и понял, чем я занимаюсь, мне стыдно было поднять на него глаза.

— Зачем это, Рита?

— Я боюсь за Серёжку.

— И что ты выяснила?

— В тетрадках по-прежнему только пятёрки.

— Привычка, — сказал Павлик.

— Но я чувствую — с ним что-то происходит. Ты о чём-нибудь догадываешься?

— Клава Климкова.

— Я всегда знала, что мы ещё наплачемся из-за этой девчонки!

— А что ещё ты знала?

— Многое, Павлик. Что одно время ты меня совсем разлюбил, а потом вдруг ни с того ни с сего стал такой внимательный, такой ласковый, как никогда в жизни. Я всё время боюсь, что это неспроста и скоро кончится. Хожу как царица, мне все завидуют, а в душе страх — может, самозванка?

— Ходи царицей, Рита! Коронованной! А ну покажи, как это у тебя получается.

— При тебе не могу. Это я на работе так. Со знакомыми, когда тебя нет.

— Но ты иногда мне уже царственно говоришь «отстань».

— Это я… пробую…

— Валяй дальше, Рита. Пробуй. Вот я твой знакомый… «Здравствуйте, Маргарита Петровна, вы сегодня очень хорошо выглядите».

В конце концов Павлик должен знать, какое впечатление я произвожу на других. Ладно, думаю, посмотри. И прошлась своей институтской походкой, которую совсем позабыла, с тех пор как Серёжка родился. А недавно почему-то вспомнила.

Павлик остолбенел.

— Рита, — кричит, — ты так на втором курсе ходила!

А я через плечо:

— Не выношу дежурных комплиментов.

— Вы во что играете? — вдруг раздался голос Шурика.

Он, оказывается, уже давно в дверях стоял. Ну, да ему не привыкать! Он за свою жизнь в нашем доме видел разные игры.

Шурик заметил кавардак в комнате и, не дожидаясь ответа, опять спросил:

— Серёжке шмон устроили? Да разве так ищут! — Взял со стола какой-то толщенный фломастер и вытащил из него туго скрученный листок бумаги. Развернул и показывает. А листок весь испещрён разноцветными надписями — синими, красными, зелёными и чёрными. Одна на другую не похожа. Та мельче, та крупнее. Там буквы с одним наклоном, тут с другим. А фраза повторяется одна и та же: «В моей смерти прошу винить Клаву К.».

• Предыдущая
• 9/14
• Следующая