Дядюшка-флейтист - Лукашевич Клавдия Владимировна - Страница 3

• Предыдущая
• 3/9
• Следующая

Лишь изредка молодая девушка принималась делать какие-нибудь никому ненужные бумажные розетки или садилась за рояль.

Наташа выглядывала из-за дивана и за всем наблюдала, даже многое умела угадать. «Сейчас Липочка будет приер дивиер (Молитву Девы) играть», — соображала девочка, если двоюродная сестра особенно грациозно поднимала над фортепиано руки. Липа всегда играла одну и ту же пьесу, твердо знакомую Наташе с мудреным названием «приер дивиер», как говорила девушка. Иногда Липа откидывала голову назад и поднимала глаза к потолку.

— Сейчас петь будет: «Люди добрые внемлите печали сердца моего», — догадывалась Наташа, и не ошибалась.

Так и тянулась эта пустая жизнь.

Петр Васильевич ходил на службу куда-то в канцелярию и работал с утра до ночи. Марья Ивановна хозяйничала дома: ходила на рынок, стряпала, стирала, гладила, шила и не могла наглядеться на свою любимицу Липочку.

Однообразие жизни Петровых нарушалось изредка, когда они уходили в гости или когда к ним собирались знакомые в торжественные дни. В ожидании гостей в маленькой квартире происходил разгром: все убирали, мыли, стряпали, переносили мебель из комнаты в комнату. Вечером приходили гости. Наташа, одетая почище, в платье, которое ей было по росту, должна была обносить гостей булками. Это были торжественные, неизгладимые из памяти минуты! Как боялась девочка сделать что-нибудь не так. Вытянув худенькую шею, приподняв голову, раскрасневшись, как зарево, она трепетавшими руками держала перед собой сухарницу с нарезанными булками и степенно шла за теткой, обносившей гостей чаем.

— Славная у вас девочка! — говорил кто-нибудь из гостей, погладив Наташу по голове.

— Это у нас сиротка, племянница мужа живет. Нельзя бросить — вот и ростам, воспитываем, жалеем, — нежным голосом отвечала тетя Маша.

— Вас Господь наградит за то, что сироту не покидаете, — говорили гости и снова гладили Наташу по голове, иногда даже целовали в щечку.

Других ласк девочка не видала в жизни и после этих вечеров долго находились как бы в тумане под влиянием радостного воспоминания.

Сидя за диваном или засыпая вечером, Наташа слагала в своей головке нескончаемые мечты и желания. «Когда я вырасту большая, — фантазировала она, — я найму себе точно такую же квартиру, как у тети Маши, и куплю себе точно такую же мебель, посуду и фортепиано и все… Стану играть „приер дивиер“ и петь „Люди добрые, внемлите печали сердца моего“… Затем позову к себе много-много гостей».

Девочке очень не хотелось бы приглашать тетеньку и Липочку, но на такой своевольный поступок она не решалась.

«Приглашу к себе в гости дядю Петю, тетю Машу и Липочку, куплю поджаристого ситного, ливерной колбасы и варенья — черной смородины… много-много… Липочка любит», — мечтала Наташа.

Она хотела в будущем подавить своей щедростью родственников, вероятно оттого, что ее всегда обделяли сладкими кусочками.

Впрочем, детские мечты не уходят дальше обыденной жизни, в которой растет маленький человек. За последнее время Наташа мечтала более всего о том, что, когда она вырастет большая, первым делом возьмет к себе жить «почтенного дядюшку», даст ему много есть и позволит спать в зале на диване, а не в кухне. «Куплю ему такое же пальто и шляпу, как у дяди Пети», — твердо решала Наташа.

Совершенно неожиданно для себя и для других «почтенный дядюшка» был водворен на жительство в кухне Петровых. Случилось это вот по какому поводу. Раз ночью Наташа, спавшая очень чутко, услышала какой-то странный шорох в прихожей: кто-то осторожно шевелил ручкой и будто что-то строгал. Девочка испугалась, приподнялась на диване и стала прислушиваться… Да, положительно кто-то дергал дверную ручку…

— Тетенька! Тетя Маша! Дядя Петя! — замирающим от страха голосом окликнула Наташа, спустив босые ноги с дивана.

Ответа не последовало. Девочка ощупью пробралась в комнату тетки и, дрожа, как в лихорадке, проговорила:

— Тетя Маша, проснитесь!

— Что случилось? Чего тебе не спится? — послышался недовольный сонный голос.

— Тетенька, там в прихожей… Там кто-то стучит…!

— Кто еще стучит? Чудится тебе!

— Нет, правда… Вот послушайте сами…

Обе замолчали. В прихожей явственно слышались какое-то глухое царапанье и осторожный стук.

Хозяйка быстро вскочила с кровати, надела туфли, накинула капот и на цыпочках пошла к мужу.

— Не шуми, — сказала она Наташе.

В комнате Петра Васильевича чиркнула спичка и засветился огонь. Наташа как тень скользнула в залу и видела, что дядя, в халате и со свечой в руках, прошел в прихожую.

— Кто там? — громко спросил он у двери. Никто не ответил.

— Кто же там? — повторил он еще громче. Опять молчание.

Петр Васильевич быстро отворил дверь в длинные узкие сени и, держа перед собой свечу, прошел до выходной на улицу двери.

Тетка и Наташа стояли в прихожей.

Петр Васильевич обернулся назад. И тут произошло нечто ужасное. Дядя Петя внезапно остановился, побледнел как полотно, рука его со свечей сильно дрогнула. Широко раскрытыми глазами он уставился на что-то страшное, скрывавшееся за дверью, не видное стоявшим в прихожей женщинам.

В то же мгновение мимо Петра Васильевича шмыгнул рослый оборванец детина, вырвал у него подсвечник, толкнул дядю Петю в грудь и скрылся.

Марья Ивановна и Наташа вскрикнули. Из спальни прибежала Липа. Петр Васильевич опомнился. Началась невообразимая суматоха: стучали к соседям, бегали за дворником, судили и рядили, а оборванца, конечно, давно и след простыл. Было ясно, что не с добрыми намерениями хотел проникнуть ночью этот человек в запертую квартиру: ручка у двери оказалась попорченной, и замок почти выколочен. Впрочем, на этот раз, благодаря чуткому сну Наташи, все обошлось благополучно, и все отделались только испугом.

Петровы не могли заснуть до рассвета и всю ночь только и говорили об ужасном происшествии. Сердце Марьи Ивановны смягчилось, и она сказала мужу:

— Петр Васильевич, пожалуй, пусть уж твой брат переедет к нам. Устроим его в кухне… Ты часто по вечерам ходишь в канцелярию… Пожалуй, опять заберется вор… Страшно ведь! Конечно, будет нелегко: взрослый человек в семье дорого стоит… Ну, да уж что делать! Доброе дело вознаградится…

На том и порешили. Даже Липа не возражала, так она была перепугана ночным происшествием.

На другой день к вечеру на кухне поселился новый жилец.

Наташа видела, как пришел Николай Васильевич с небольшим узелком в руках, в порыжелом, заплатанном, узком пальто с короткими рукавами; на шее был намотан темный шарф, на голове одета поярковая с широкими полями шляпа. Вид у него был крайне сконфуженный, и он на цыпочках пробрался в кухню.

— Что же, Машенька, Коля будет на кухне обедать? — спросил Петр Васильевич жену.

Та сделала изумленное лицо.

— Вот вопрос?! Конечно. Не за стол же сажать его с собой?!

И вот в маленькой квартирке потекла иная жизнь, за которой следили любознательные детские глаза.

Наташа часто подолгу рассматривала «почтенного дядюшку». Вероятно, он был болен: глаза у него были такие грустные, голова — всегда набок, что придавало ему умоляющий вид; на шее был намотан большой шарф. Какой он был тихий, безответный, услужливый; с какой готовностью он делал все, что ему приказывала Марья Ивановна: ходил в лавку, убирал посуду, ставил самовары, носил и колол дрова, мыл полы, даже стирал в корыте белье.

Марья Ивановна относилась к нему с обидным пренебрежением, а Липа без злой, презрительной гримасы и видеть его не могла. А Николаю Васильевичу так хотелось услужить им. Если Липа собиралась уходить, он стремглав бежал подать ей пальто.

— Чего вы бросаетесь?! Вас не просят! Оставьте! — не глядя на него, говорила девушка, вырывала пальто и отдавала матери:

— Мама, подержите.

Николай Васильевич, сконфуженный, уходил на кухню.

Что бы ни сделал Николай Васильевич, все было не так, скверно, глупо… То начадил, то грязно вычистил посуду, то не мелко наколол дрова, то перервал, стирая, полотенца. Марья Ивановна каждый вечер пилила мужа: «Да, послал нам Бог наказание в твоем братце. Это такой идиот, ни к чему не способный. Только грязь разводит. С ним надо ангельское терпение… Моего не хватает!»

• Предыдущая
• 3/9
• Следующая