224 избранные страницы - Альтов Семен Теодорович - Страница 6

• Предыдущая
• 6/36
• Следующая

Ради жены чего только не прошибешь лбом. Приволок платье французское, все из лунного серебра.

И вот она вся в этом платье, достает из кожаной сумочки косметичку и заявляет:

— Пардон, месье считает, что это все гармонирует с драными шлепанцами? Тебе же будет стыдно ходить рядом со мной! Я тебя опозорю!

Что говорить? С француженкой не поспоришь! Пошел туда, не знаю куда, принес то, не знаю что. Надела — ей в самый раз! Ножки в туфельке — не узнать! Платье надела.

— Ну, как? — спрашивает.

А у меня язык отнялся и прочие органы. Неужели мне, простому смертному, все эти годы довелось жить с королевой?

Она тушью ресницы свои навострила, щечки в краску вогнала, встала рядом у зеркала, и понял я, что один из нас лишний!

Короче, в этих туфлях, платье, с косметичкой в сумочке тут же у меня ее увели.

Мужики, послушайте пострадавшего. Если вы свою любите, ничего не покупайте! В том, что есть, она никому, кроме вас, не нужна. Если хотите избавиться — другой разговор!

Разбудил Штукина странный звук. На балконе явно скреблись, хотя на зиму было заклеено в лучшем виде. Значит, попасть на балкон могли только с улицы. Как это с улицы, когда пятый этаж? Может, птичка шаркала ножкой в поисках корма? Воробей так греметь лапами никогда бы не стал... «Цапля, что ли? — туго соображал со сна Штукин. — Сейчас я ей врежу прямо в...» Он никогда не видел цаплю, поэтому смутно представлял, во что ей можно врезать. Штукин подошел к балкону и долго тер глаза: за стеклом вместо цапли скреблась крохотная дворничиха в желтом тулупе. Ломиком била лед, веничком посыпала из детского ведерка песком. Штукин, разом проснувшись, с хрустом отодрал заклеенную на зиму дверь и заорал:

— А ну брысь! По какому праву скребетесь, гражданка?!

— Это мой долг! — сладко распрямилась дворничиха. — Уменьшается травматизм на балконах, рождаемость приподнимается. А то жить некому.

— Чего? Вы б еще на крыше песком посыпали! Люди ноги ломают не там, где вы сыпете? Ироды! — свирепел окоченевший Штукин, кутаясь в домашние трусы.

— А кто вам мешает ноги ломать, где посыпано? — Дворничиха заглянула в комнату. — Ох ты! Где ж такую грязь достаете? Не иначе жилец тут холостой! Так и быть, песочком посыплю. — Она щедро сыпанула из ведерка на пол. — Хороший паркетик, вьетнамский! Его песком лучше, а солью разъесть может. Вот в сороковой пол посолила, как попросили, а то у них тесть пьяный подскальзывался. Так верите, нет, — весь паркет белый стал! Соль, что вы хотите! Зато тесть пить бросил. Не могу, сказал, об соленый паркет бить челом, подташнивает! И не пьет третий день! Представляете? — Дворничиха потопала на кухню, по дороге посыпая песком. — От холода содрогаетесь или от страсти? Я женщина честная, пять благодарностей. А вы сразу в трусах. Сначала чаю поставлю. Ух ты! У вас брюква имеется! Сделаю яичницу с брюквой. Это полезно. А для мужчины вообще! Скушаете и на меня бросаться начнете! А зовут меня Марья Ивановна!

Как ни странно, яичница с брюквой оказалась приличной, к тому же Штукин опять не поужинал.

— Ну вот, накормила. Это мой долг. Пожалуй, пойду, пока с брюквы на меня не набросились! — Мария Ивановна шагнула к балкону.

— Нет, нет! Прошу сюда! — Штукин галантно распахнул дверь. И тут, как нарочно, на площадку выскочили соседская собака с хозяином и замерли в стойке, принюхиваясь в четыре ноздри, не сводя глаз с дикой пары: Штукин в трусах и румяная коротышка в тулупе. Покраснев до колен, Штукин захлопнул дверь:

— На ровном месте застукали, сволочи!

— По-моему, вы меня опозорили, — прошептала дворничиха.

— Чем же это? Вот вы меня опозорили, факт! Как докажу, что между нами ничего не было, как? Раз ночью в трусах рядом с бабой, скажут — развратник!

Дворничиха, сыпанув под себя песку, грохнулась в полный рост и зарыдала. Крохотная такая дворничиха, а ревела как начальник РЖУ.

Опасаясь, что ворвутся собаки с соседями, Штукин, нагнувшись к лежащей, одной рукой гладил дворничиху по голове, второй сжимал ее горло:

— Тихо! Миленькая моя! Заткнись! Люди спят! Что теперь делать?! Не жениться ведь...

— Я согласная на замужество. Ой, полпятого! Скоренько спать! Теперь это наш долг! Да вы еще после брюквы! Я вас опасаюсь! — Дворничиха хохотнула и, скинув тулуп, прыгнула в постель, где исчезла.

Как бы вы поступили на месте Штукина? Устроить в пять утра жуткий скандал, соседей порадовать? Глупо. Штукин, как воспитанный человек, решил по-хорошему лечь с дворничихой, а вот утром выставить невесту за дверь, чтобы ноги ее не было!

Он проснулся полвосьмого от звонка будильника. Оказалось, Марья Ивановна ушла по-английски, не попрощавшись, прихватив с холодильника кошелек.

Ложась спать полпервого, Штукин снова заклеил дверь на балконе, радуясь тому, что свободен, но чуточку было и жаль. Дворничиха хоть и небольшая, но оказалась на редкость вся миловидная.

В два часа ночи с балкона настойчиво постучали. Штукин проснулся и, проклиная всех дворников мира, отодрал свежезаклеенную дверь. Марья Ивановна подпрыгнула и повисла на шее:

— Волновались, что не приду? Сейчас яишенку с брюквой изображу, потерпите.

И Штукин начал терпеть.

Марья Ивановна ежедневно устраивала генеральные уборки. Жилье блестело, сверкало, и казалось Штукину, что он не дома, а в гостях, и все время тянуло уйти. Марья Ивановна готовила всевозможные блюда, обязательно с брюквой, очень полезной для мужчин, а сама по ночам исчезала с ведерком песка, говорила: пошла по балконам.

— Береги себя! — бормотал вслед Штукин, в глубине души надеясь на чудо, вдруг сорвется с балкона и вниз! Но увы, Марья Ивановна соблюдала технику безопасности и каждый раз возвращалась цела и невредима. Мало того, на Пасху привезла откуда-то пару родителей.

— Не обращайте внимания, они тихие, им недолго осталось, потерпите.

Старики смущенно лузгали семечки, сидя вдвоем в одном кресле. Старость надо уважать, куда денешься? Пусть живут, тем более много места не занимают.

Тесть относился к Штукину уважительно. Когда тот садился за диссертацию, тесть залезал на стол, располагался под лампой и, посасывая трубочку, крутил головой: «Ну ты грамотей!» Курил тесть собственный самосад, на редкость вонючий и стойкий. Поначалу Штукин кашлял до слез, но постепенно привык, и без этого запаха ему не работалось. Теща попалась на редкость болтливая, все рассказывала, как в детстве упала в колодец и оттого не росла. Рассказывая, теща ревела. А поскольку у нее был крепчайший склероз, отревевшись, начинала историю заново. И так каждый день. Откуда она брала столько слез, одному Богу известно!

Тесть был мужиком хозяйственным. Спали все на одной и той же тахте, но старики в ногах — поперек. Чтобы не смущать молодых, тесть смастерил фанерный щит с фигурной резьбой и укреплял его на ночь. Штукину приходилось подтягивать ноги, но куда больше неудобства доставлял храп стариков, слаженно высвиставших до утра что-то похожее на «Эх, ухнем!».

Как честная женщина, Марья Ивановна ровно через девять месяцев принесла двух малышей. По правде говоря, они не столько были похожи на Штукина, сколько на Гвоздецкого, циркового акробата, который жил двумя балконами выше. Но детишки, чьи бы ни были, всегда в радость, пока не знаешь, в кого они вырастут.

Мальчишки пошли, очевидно, в мамочку. Еще шепелявить толком не научившись, они самозабвенно играли в дворников. Поднимали пыль детскими метелками, пол посыпали песком, протирали все тряпкой, в которую превратили трусы отца, и орудовали так весело, что Штукина тянуло броситься из окна. Он надеялся, пацаны все уберут, выметут и успокоятся. Но теща обеспечивала фронт работ. Бедняга роняла и била что попадалось под руку, да еще поливала слезами, бубня бесконечную сказку с колодцем. Малыши ползали за старушкой, как грузовички за снегоуборочной машиной, и без конца убирали...

Марья Ивановна радовалась: «Если бы не дети, была б кругом грязь!» Штукин возражал: «Если бы не мать твоя, убирать было бы нечего!»

• Предыдущая
• 6/36
• Следующая