Записки школьницы - Ларри Ян Леопольдович - Страница 25

• Предыдущая
• 25/66
• Следующая

— А что самое главное в жизни? — спросила я.

— Самое главное — это самое необходимое. А самое необходимое — это труд, конечно! Работа! Деятельность! Созидание! И эта потребность в труде появляется в человеке вместе с первым его дыханием. Вот ты посмотри на детей. Завтра же взгляни на них! В парке! На детской площадке! Чем занимаются они?

— Дети?

— Да! Дети! Что делают они день-деньской!

— Играют!

— Как играют? Во что играют? Присмотрись получше! А играют они в труд! Да, да, не смейся!

Ребёнок лепит из песка куличики, строит плотины, шалаши, строгает палки, сооружает из кубиков дворцы, роет каналы, ковыряет землю, расчищает её, изменяет всё по-своему, не понимая даже, для чего и с какой целью он это делает. Но мы-то с тобой отлично понимаем, что в этих играх пульсирует живая человеческая потребность творить, работать, преобразовывать мир по своему вкусу. Если бы такого стремления к работе, к приспособлению мира к своим потребностям не было у людей, тогда бы не было у нас ни культуры, ни цивилизации. Да ничего бы не могло быть. Тогда промчались бы по земле человеческие орды, сожрали всё и исчезли бы, как многие животные исчезают из жизни планеты. Бесследно!.. Творить, работать пришёл на землю человек, чтобы не исчезнуть, чтобы жить, жить и жить. Тот, кто не понимает, что работа и есть сама жизнь человечества, — не человек, а глупое, бессмысленное животное.

— Дядя Вася, а вы любите полы мыть?

— Нет! И комнату убирать не люблю! Но, — развёл руками дядя Вася, — приходится, ничего не поделаешь! Не ходить же по колено в грязи. Да и невыгодно. Грязь да всякие заразные микробы не позволяют жить неопрятно. Стало быть, хочешь не хочешь, нравится или не нравится, а наводи чистоту и порядок. Значит, работа бывает не только игрой, удовольствием, творчеством, но также и необходимостью. Иногда тяжёлой, иногда удивительно неприятной!

— А какую работу лучше всего выбрать?

— Ну, этого я не скажу… Одному нравится строить машины, другому — искать подземные клады золота, угля, алмазов, нефти. Третий увлекается разведением и выращиванием новых, невиданных сортов злаков, овощей, выводит небывалые породы животных. Один чувствует радость, управляя машинами, другому нравится строить города. Выбирай работу по душе, чтобы быть хозяином этой работы, а не рабом её. Каждый должен заниматься только своим делом, любимым, радостным. Это и есть счастье. Но ещё счастливее будет жить человек, когда он увидит и поймёт, что его любимая работа к тому же и полезна тебе, мне, миллионам других, и что радует она всех и каждого… Впрочем, тебе пока ещё не понять этого. Мала! Ноги коротки, головка на три номера меньше, чем требуется для понимания.

Ну тут-то дядя Вася неправ. В моём возрасте ребята всё понимают. Да и что непонятного в работе для общей пользы?

Утром я открываю окно и делаю физзарядку. Я вижу толпы людей, машины, трамваи. В этот час тысячи, сотни тысяч людей спешат на работу. Уходят и папа, и мама, и наши соседи по квартире. Из окна я вижу сотни дымящих труб. Белый, розовый, серый и чёрный дым растекается в воздухе, и кажется, будто плывут в нём дымы папирос, которые курит утренний город. Мой папа всегда курит перед работой, и у нас вот также по утрам, в таком же вот солнечном тумане клубятся папиросные облачка.

— Раз, два, три! — подсчитываю я вслух и выбрасываю руки вперёд и в сторону. — Раз, два, три!

А Ленинград уже проснулся, откашливается, покуривает заводскими трубами, и мне кажется, вот-вот вздохнёт он, крякнет и густым голосом, таким, как далёкий гром, скажет:

— Доброе утро, добрые люди! Выспались? Отлично! А теперь пора и на работу!

Я слышу голоса всей страны. Они входят в радиоприёмник, рассказывают радостно, где и какие заводы, фабрики, электростанции строятся и где они уже построены. Знакомый диктор московской радиосети говорит, как и вчера, всё о том же — чем заняты советские люди и как хорошо будет жить, когда у нас станет всего много: и металла, и машин, и угля, и сахара, и хлеба, одежды и мяса.

Все люди трудятся. И для себя! И для меня! Все наши советские люди заботятся о всех. И обо мне! Я очень даже понимаю это. А когда понимаешь такое, тогда становится понятным и всё другое. Ведь если вся страна работает для меня, как же я могу не работать для страны? Для всех? И если я не стану для всех работать, как все работают для меня, то можно ли брать всё, что необходимо для жизни, не краснея от стыда?

Эта Валя не девочка, а тридцать три несчастья. С ней обязательно что-нибудь происходит, а мне всякий раз приходится распутывать её приключения. Я уже писала о письмах, которые она получала. Ну, как я и предполагала, эти письма посылали детдомовцы. Когда Валя сообщила мне о них, я на другой же день села к Елагиной на парту и сказала ей:

— Глупо! Мелкая месть! Валя смеётся над вашими письмами.

Елагина сделала удивлённое лицо.

— Какие письма? О чём ты это? Ты лук ела или без лука обалдела? Никаких писем твоей Вальке никто не посылает. Чего привязываешься? Тебя не трогают — и не лезь!

А глаза у неё бегают, так и вертятся во все стороны.

— А ну, погляди мне в глаза! — сказала я.

— Подумаешь, какая! — забормотала Елагина. — Привязывается ко всем со своими глазами… Пусть твоя Валька изучает твои глаза, а мне нечего смотреть.

— Слушай, Елагина, — сказала я, — нельзя же быть такой мелочной! Она не даёт книги, а ты глупые письма посылаешь. Чего ты хочешь доказать? Ну, что?

— Ты её агитируй, а меня нечего… Да… Она начиталась книг о любви и воображает, будто все так и начнут писать ей да свиданья назначать…

— Ага, ага! — закричала я. — Попалась! Сама проговорилась! Если бы не писала, тогда откуда же тебе известно, что Вале назначают свиданья?

— Ничего не знаю!

— Зато я всё знаю!

— Чего ты знаешь?

— Чего ты не знаешь! Валя никаких книг о любви не читает! Она о разных приключениях любит читать. О шпионах! Вот что я знаю.

— Да? — почему-то обрадовалась Елагина. Глаза её заблестели, она захихикала и, вскочив с парты, убежала. — Ладно! — крикнула она, помахав мне рукой. — Больше не буду!

Разговор с Елагиной, кажется, повлиял на неё. Валя перестала получать любовные письма. Но сегодня она снова получила письмо такое загадочное, что ни я, ни она так ничего и не поняли.

Красивым почерком на плотном листке бумаги было написано:

— Кто же этот Нептун? Ты где с ним познакомилась? И эти… ещё… четыре бороды? Кто они?

— А я знаю? — пожала плечами Валя.

Мы осмотрели странное письмо ещё раз, и на этот раз очень внимательно, но ни конверт, ни марки, ни почерк не помогли нам понять: кто пишет, для чего пишет и чего хотят от Вали этот Нептун и четыре бороды?

— Просто письмо не попало по адресу! — решила я. — Или в вашем доме проживает другая Валя Павликова! Ещё одна! Но в другой квартире!

В доме, где живёт Валя, почти полтысячи квартир, и среди ребят этого дома может быть десять Павликовых. Мальчишек и девочек тут столько, что они даже в лицо не знают друг друга, хотя и живут в одном доме. Я предложила пойти к воротам и тут прочитать список жильцов, чтобы узнать, нет ли в доме ещё Павликовых и в какой квартире они живут. Но лишь только мы спустились вниз, как столкнулись на лестнице с Дюймовочкой и Птицыным.

— Очень хорошо! — сказал Птицын, загораживая нам с Валей дорогу. — Вы знаете, что случилось с Марго?

— Нет! — переглянулись мы с Валей.

Марго была до конца уроков в школе, спорила со мной и пошла домой одна. Что же могло с ней случиться?

— Заболела! — сказал Птицын.

— Так она всё время болеет!

— Смертельный случай! — нахмурился Птицын. — Её подняли на улице девчонки из восьмого «б» и провели домой. Я сам видел! И я думаю: теперь полагается послать к Марго делегацию! Так всегда делают, когда кто-нибудь из товарищей болеет.

• Предыдущая
• 25/66
• Следующая