Конь-беглец - Кузьмин Лев Иванович - Страница 7

• Предыдущая
• 7/17
• Следующая

Гром здесь звучал далеко, вокруг успокоительно пахло влажною хвоей, грибами-сыроежками, а брызгало, капало не так сильно.

Но вот только было Сивый собрался занять под одной из густых елок место посуше, только было поуспокоился, да глянул на близкую от себя тоже еловую чащобинку, и — обмер, застыл.

За ветвями той чащобинки стоял, не двигался, смотрел на Сивого кто-то живой.

Живым-живой, с теплыми, внимательными глазами, и — в тумане леса удивительно схожий с пропавшей матерью, с Чалкой! Схожий с нею высоким поставом сильного тела, буроватым, почти серым окрасом, и, может быть, даже мордой, если бы морда не была загорожена еловыми лапами почти до самых, так пристально глядящих на Сивого глаз.

Сивый вполголоса, чуть ли не по-младенчески, жалобно ржанул, робко ступил в ту сторону.

Ступил, замер, опять шагнул.

А укрывалась за соседними елями совсем и не Чалка. Стояла там лесная жительница — лосиха. И был около нее сеголетошный, почти уж большенький лосенок. Он, такой же безрогий, ушастый, как его родительница, тоже уставился на Сивого: «Что, мол, это за странный пришелец объявился рядом с нами?»

Сивый, осознав свою ошибку, да увидев еще и лосенка, растерялся: «Бежать или не бежать? Остаться тут или не остаться?»

А большая, на высоких с белыми чулками ногах лосиха из-за укрытия вышагнула, невероятно горбоносую, тяжелую, с круто обвислою верхнею губою морду нацелила на Сивого. Она, вблизи на лошадь не похожая нисколько, втянула в себя издали воздух, как бы принюхалась к запаху Сивого. И вдруг… спокойнехонько поймала губастым ртом зеленую макушку ближайшей молодой осинки, срезала ее крепкими зубами, принялась неспешно жевать.

Сивый оживленно, словно сказав: «Здрасьте! С вашего позволения и я тут с вами пообедаю!», мотнул головой, быстро склонился, подобрал первое, что попалось под ногами: крохотный лист травы-кислицы.

И повторялось такое раз несколько. Лосиха новую ветку скусит, прожует; лосенок вослед за матерью сделает то же; ну, а Сивый по-прежнему вежливо, не сходя еще с места, опять и опять кланяется, подбирает под ногами траву. И это были с той и с другой стороны молчаливые, но вполне ясные знаки искреннего дружелюбия. Это был уговор о полном взаимопонимании.

Когда ливень отшумел совсем и капли падали только с мокрых деревьев, когда лосиха с лосенком тронулись во свой дальнейший, только им известный путь, то рядом с ними пошел и Сивый. Он шагал, будучи уверен, что у него теперь есть даже в глухом лесу добрая компания.

Сивый уходил с лосями и не знал, не догадывался: дома-то о нем не позабыли ничуть, дома его не только вспоминают, его старательно ищут.

Незадолго до грозы, после первой неудачной разведки с дедом, Колька вновь, сам один, побежал под угор. Мальчик рыскал там не хуже любого, заправского следопыта. Он прочесал каждое укромное местечко на пастбище, спустился в конце концов к речному перекату. И там на песчаной кромке обнаружил уходящие прямо в воду четкие оттиски копыт. Оттиски глубокие, сильные, по которым понятно сразу: конь тут бросился в стремнину со всего быстрого бега, да и на той стороне хорошо виднелось то место, где конь преодолел береговую кручу.

Колька тоже хотел было устремиться на ту сторону по здешнему броду-переходу, но тут же передумал.

Передумал не из-за того, что брод был коварен, извилист и на нем запросто было угодить в холодную яму к ракам, а передумал по причине иной. Он сообразил: с пустыми руками ловить напуганного, беглого коня не очень-то способно, и помчался обратно в гору к своей избе.

На зеленой лужайке у крыльца тоже виднелся след. След от трактора, которого на месте уже не оказалось. Отец угнал его на сдачу, на полный расчет с переселенческим начальством, и теперь у крыльца на траве оставалось лишь масляное пятнышко да рубцы от стальных гусениц.

Обо всем этом Колька подумал мельком, на крыльцо взлетел вихрем, дверь в избу раскрыл махом, с порога закричал:

— Дедушка, где ключ от конюшни? Узду надо взять! Мама, подай скорей хлеба, я бегу ловить Сивого! Он где-то тут, у нас за речкой!

Дед сутулился на скамье у распахнутого окошка, ровнял; ножом сучкастую палку, готовил себе подпорный посошок. От ора внука он палку чуть не уронил, встрепенулся сам:

— Да неужели? Да неужто правда? Тогда и впрямь, беги, хватай уздечку!

Старик оперся на палку, шагнул к двери, на широком косяке которой, на гвозде постоянно висел ключ от сельской конюшни.

Из-за кухонной переборки выглянула мать. Несмотря на то, что время ушло далеко за полдень, она еще только дотапливала печку. Утро нынешнее было так необычайно путано, перепутано, что мать лишь теперь смогла по-настоящему приняться за стряпню.

Заслышав о Сивом, рассияла и она:

— Вот славно! Веди его домой скорее. Я, может, в кладовке в ларе овсеца ему наскребу…

Но узнав, что Колька вместо живого коня отыскал у реки всего-навсего неизвестно куда убегающие следы, мать с дедом утихли.

— Ох, парень! Да ведь по пустым следам можно гнаться долго и все без пользы. Ведь за рекой-то, за лугами — лес. На немереные версты одни дебри да чапыжники. Чуть сбейся — не отыщешь обратно пути… И, смотри, смотри, какой страх оттуда идет!

Мать подпихнула мальчика к окошку, дед тоже пригнулся туда. Через раскрытые створки сразу обдало холодом. А над дальними гребнями леса и над лугами, и над рекой угрюмо клубилась та самая туча, которая в потемнелых, мокрых чащобах уже накрыла Сивого.

Туча рокотала, вспыхивала, тяжело накатывалась, — она плеснула первыми каплями на резко позеленелые гуменники, на черные там бани, и вот ветровой шквал, молнии, гром, заходили и по деревне.

Один раз грохнуло так, что почудилось: над избой провалилась крыша. И никогда нигде при Кольке не молившийся дед, глянул на толстенный потолочный брус, широко, истово перекрестился.

Мать торопливо захлопнула окно, заперла на шпингалет, положила руку на плечо Кольке:

— Видишь, что творится? А ты засобирался неведомо куда… Тут не об Сивом надо думать. Сивый отстоится то ли под какой копной, то ли под деревьями. А вот если нашего папку на обратном пути, да пешего, да без трактора застигло этакое лихо — он, бедный, натерпится.

— Папка натерпится, и Сивый натерпится… — угрюмо набычился Колька.

Дед, желая Кольку утешить, сказал:

— Не переживай, наберись терпенья. Пронесет грозу, что-нибудь придумаем… Сивый от ненастья, возможно, сам ближе к дому прибежит.

Колька подсел к закрытому окошку, стал смотреть на холодную, серую, в завесях ливня улицу. А время шло, а на улице не унималось, хотя и стало греметь, поливать чуть потише.

Мать сказала:

— Похоже, уймется только к ночи… Похоже, и отец наш где-то укрылся, задержался…

— Знамо, укрылся! Понапрасну рисковать он не станет, — поддакнул дед.

Мать еще раз поглядела через обрызганное окошко на деревенскую дорогу, вздохнула, отошла:

— Что ж, когда так, давайте ужинать без папки. У меня все уж поспело, да и вы, я думаю, давно проголодались.

Она принесла с кухни молоко, на большой сковороде жареную картошку, в чистом полотенце теплый, собственной выпечки хлеб. Протянула привычно ладонь к стене, к электровключателю, пару раз щелкнула, но — впустую. Досадливо усмехнулась:

— Наши заботники, пересельщики постарались и тут. Провода обрезали. Придется старую лампу заправлять. У меня где-то в чулане оставалась бутылочка керосина.

Дед оглядел полутемную от ненастья избу, подвинулся по скамье к столу поближе, махнул рукою:

— Без лампы посумерничаем. Ложку, вилку заместо рта к уху не поднесем.

Совсем было приунылый Колька представил, как дед подносит вилку с горячей картофелиной к своему заросшему седым волосом уху, и невольно улыбнулся.

Затем сам подсел к столу. Однако, поддевая со сковороды поджаристые картофельные ломтики, забубнил опять:

• Предыдущая
• 7/17
• Следующая