Все могут короли - Крушина Светлана Викторовна - Страница 46

— Император на коленях, — прошептал над ухом у Альберта хорошо знакомый голос. Альберт обернулся и увидел господина Тармила, неслышно подобравшегося к нему и притаившегося у него за спиной. Гильдмастер магов был облачен в торжественное широченное одеяние из мерцающего синего шелка, его черные седеющие волосы были гладко зачесаны назад. Ехидная улыбка змеилась на губах и морщила шрам на правой щеке. — Прелюбопытное зрелище. Нечасто такое увидишь, не правда ли, господин адъютант?

— Да нет, нечто подобное я уже, кажется, видел, — в тон ему отозвался Альберт. — Лет этак восемь назад, на коронации.

— Вы тогда, должно быть, были совсем ребенком?

— Мне было тринадцать, — с достоинством ответил Альберт. — И я все прекрасно помню.

— Да… — с непонятной мечтательностью протянул Тармил. — Пышная была церемония. И богатый год — две коронации подряд, одна за другой, с промежутком в полгода… Вы были на коронации Люкки, юноша?..

Альберт покачал головой. Ему вдруг представилось, как Барден, совсем юный, стоит в толпе гостей в храме Прайоса и не отрываясь смотрит на коленопреклоненного перед алтарем брата… Говорили, будто ненависть между братьями была сильнее, чем ненависть между Барденом и Карлотой. Альберт пытался понять, как это может быть. Со своим старшим братом Альберт иногда ссорился, иногда — в детстве — они даже дрались, но — ненавидеть друг друга? Это было дико. И уж тем более дико подумать о том, чтобы… своими руками… родного брата… Альберт поспешно оборвал мысль и даже украдкой огляделся по сторонам — не подслушал ли кто.

— Не вертитесь, господин адъютант, неприлично, — снова зашептал у него над ухом голос Тармила. — Такая торжественная минута, а вы…

Минута и впрямь была торжественная, и может быть, именно вследствие этого ощущения торжественности движения Туве, и без того наполненные внутренним напряжением, стали совсем уж скованными и неживыми. Вся задеревенев, она стояла перед алтарем, приклонив колена, и не смотрела ни на императора, ни на жрицу Травии. Взгляд ее был устремлен на барельеф с ликом Богини. Две женщины смотрели в глаза друг другу и, вероятно, вели молчаливый разговор. Альберт подумал, что северная королевна упрекает богиню, которую называют Хранительницей Семьи и Дома, за то, что она позволила совершиться этому браку.

Их храма император вышел так же, как вошел туда — держа на руках Туве. Он был не слишком похож на счастливого молодого супруга; лицо его было серьезно и сосредоточено, а шагал он так решительно, как будто вел войско в сражение. Заждавшиеся на площади люди, которых не впустили в храм — да они там все и не поместились бы, — встретили его появление восторженными выкриками. Простолюдинам не было дела ни до политических игр, ни до династических соображений; им хватало того, что новая их королева молода и, кажется, хороша собой (некоторые, правда, находили ее слишком бледной и тощей).

Молодую супругу император посадил в седло перед собой, обхватил ее своими огромными руками, и так, вдвоем в одном седле, они двинулись с площади к дворцу. В его объятиях Туве выглядела маленькой и хрупкой, как ребенок, но спину держала прямо, насколько это было возможно, и отнюдь не пыталась найти опору в своем супруге.

— 10-

По-праздничному украшенная лентами королевская спальня показалась Эмилю темной и холодной, как склеп. И поэтому он сначала велел пожарче растопить камин и принести как можно больше свечей, а затем, прогнав всех слуг и оставшись наедине с супругой, сам зажег все эти свечи, расставив их везде, где только было возможно. Стало немного получше. Тогда Эмиль размазал по воздуху сгустки холодного магического огня. Желтый свет от свечей и белый магический свет смешивались, и это было красиво и немного жутко.

Туве, все еще в свадебном уборе, сидела на краю необъятной постели, сложив на коленях руки. Служанки должны были переодеть ее, подготовив к первой брачной ночи, но Эмиль прогнал и их тоже. Вся эта возня только раздражала, терпение его было на исходе.

Сам он с наслаждением освободился от королевского венца, плаща и камзола, бросив их прямо на пол, и остался в одной рубашке. В комнате было холодновато, но прохлада даже нравилась Эмилю. Он чувствовал, что слишком разгорячен, ему нужно было немного остыть.

Но как остыть, когда ты остался один на один с прекраснейшей на земле женщиной?..

На голове Туве сверкал и переливался камнями тяжелый императорский венец, и Эмиль подошел к ней, чтобы помочь ей освободиться от этой тяжести. Руки его стали словно чужими и не желали слушаться. Зубцы короны цеплялись за волосы, и своими неловкими движениями Эмиль, вероятно, причинял Туве боль, но она не двигалась, даже не вздрагивала, и не делала попыток помочь ему. Справившись с венцом, он приступил к платью. Тут дело пошло полегче; в чем — в чем, а в раздевании женщин у него опыт имелся, хотя теперь его руки дрожали, как у подростка. Туве позволила ему раздеть себя, не показывая ни стыда, ни неудовольствия, ни гнева, как будто в его руках была большая кукла. Оставшись в нижней сорочке, она сама, без принуждения, вытянулась на ложе. Эмиль смотрел на нее сверху вниз, тяжело дыша.

— Туве! — позвал он. Голос его срывался. — Туве! Поговори со мной. Скажи хоть слово!

Она лежала на кровати, прекрасная, холодная и неподвижная. Лицо ее было запрокинуто, глаза смотрели в потолок. Эмиля снова посетила кошмарная мысль, что Туве — всего лишь ожившая покойница, холодный бессмысленный труп, которому боги вернули способность двигаться, ходить и дышать. За те недели, что она провела рядом с ним, он так и не услышал от нее ни слова, и ни разу она не взглянула на него иначе, чем взглядом леденящим и мертвым. Иногда ему хотелось кричать от ярости и отчаяния, хотелось схватить ее, сломать как тростинку, разорвать на части — только ради того, чтобы услышать хотя бы один лишь стон. Его магия, его дар могли бы заставить ее заговорить, улыбнуться ему, даже — безумно полюбить его, но это была бы уже не Туве, а лишь кукла с ее лицом, как он и сказал Тармилу.

Вот и теперь, на брачном ложе, она была нема и неподвижна. Что я должен сделать, чтобы оживить ее? спрашивал себя Эмиль, почти сходя с ума от ее близости и недоступности. Если он сейчас овладеет ей, это не будет значить ничего, абсолютно ничего… Она только затаит свою ненависть еще глубже в сердце. Множество людей ненавидело его долгие годы, и он спокойно переносил это. Но эту ненависть вынести было тяжело.

Впрочем, напомнил он себе, я сам виноват. Сам!..

— Туве! — снова позвал он. — Я настолько противен тебе? Ты ненавидишь меня так сильно? Ответь же хоть что-нибудь.

Он склонился над ней — огромный, разгоряченный, страшный. Его желтые глаза выражали ярость, но не отчаяние, руки сжались в кулаки.

— Я сделал тебя императрицей, — заговорил он снова, — потому что ты свела меня с ума. Меня называют колдуном, и это правда, но ты, вероятно, колдунья гораздо более сильная, чем я. Никому не удавалось сделать то, что ты сделала со мной. И поэтому я говорю с тобой, как дурак, и веду себя, как дурак, но можешь мне поверить, долго это продолжаться не будет.

Она молчала и он, не выдержав, схватил ее и принялся целовать — страстно, исступленно. Слезы ярости жгли ему глаза. Безжалостно он сжимал ее плечи и наслаждался ощущением податливой плоти под пальцами. Он легко мог бы разорвать ее на части, и даже не сбиться с дыхания.

— У тебя есть все основания меня ненавидеть, — тихо сказал Эмиль вдруг, отпустив ее и выпрямляясь. — Я убил твоего отца, убил твоего брата, забрал их землю и золото… и тебя тоже забрал. Забрал, но оставил тебе жизнь. И не позволил тебе умереть, когда ты возжелала этого. Вот за это ты караешь меня, — он помолчал и продолжал: — Ты караешь сейчас, а Травия покарает еще когда-нибудь в будущем… за то, что взял тебя силой. Впрочем, плевать. Твоя беда, Туве, в том, что ты встретилась мне на пути. Я привык получать то, что желаю… а в данный момент я желаю тебя, свою жену перед людьми и богами.