Любовь - Картер Анджела - Страница 24
- Предыдущая
- 24/31
- Следующая
— Для него я бы сделала все что угодно, если бы он мне позволил, — мрачно вымолвила Аннабель.
Ли увидел, что его насмешки она не поняла, и уже совсем было открыл рот сказать что-то более доступное и грубое, но лишь пожал плечами и смолчал: ясно, что она не обратит на него ни малейшего внимания. Жажда мести утихла в нем, когда он разглядел, насколько подавлена и опустошена Аннабель, — он бы попробовал ее как-то утешить, если бы знал как и если бы это удавалось ему раньше.
Она ополоснула чашку и поставила ее, перевернув, на сушилку. Вошла в спальню, передвигаясь с крайней осторожностью: она собиралась сыграть свою последнюю партию, поэтому требовалось очень сильно сосредоточиться и подавить в себе панику; она решила соблазнить Ли.
Избегая его взгляда, она сняла одежду и поспешно укрылась на дальнем краю постели, чтобы он ничего не заподозрил. Ли решил, что она подсознательно сообщает ему, что теперь ее тело недостижимо, и, раздеваясь гораздо медленнее, сказал себе: «Вероятно, между нами все кончено и она никогда больше не позволит мне засадить ей». И это принесло ему большое облегчение: одна мысль о том, что в эту ночь он может даже случайно коснуться под одеялом ее руки или ноги, наполняла его отвращением. Он мучительно улегся с нею рядом во тьме, уже смирившись с пустотой, — и тут понял, что все это время Аннабель коварно поджидала его.
Ее напор ошеломил его. Постанывая и всхлипывая, она впилась ему в губы, приклеилась к животу и груди. Отбиваясь так и эдак, он пытался стряхнуть ее с себя, но она вцепилась в него слишком отчаянно и не уступала, и тьма расщепилась в голове Ли: в жутком неистовстве Аннабель вся обвила его, неумолчно твердя его имя жарким, сухим голосом, которого он прежде не слышал никогда. В гаитянском фольклоре существуют женщины-демоны, которых называют diablesses, — они настолько жадны до удовольствий, что соблазняют живых, а в конце сладострастной ночи бросают их среди белых могил кладбища. Так и теперь — во тьме Аннабель-оборотень набросилась на Ли с отвратительной, болезненной страстью, терзая его зубами и ногтями так, что ему пришлось закатить ей оплеуху, чтобы она его не поранила. Удивленная и оскорбленная, она взвыла и, не прекращая выть, рухнула сверху на него, жаля ливнем спутанных волос.
— Чтоб ты сдохла, — произнес Ли. Аннабель умолкла и забормотала что-то нечленораздельное, покрывая поцелуями его шею и плечи, и он вскоре заразился ее лихорадкой, перевернул ее на спину и вошел в нее. Сначала она лишь слегка подергивалась и бормотала; но затем обхватила его руками с причудливой, умиротворяющей нежностью, ее маленькие грудки вжались в зеленое имя, которое она нанесла на его грудь, и она взмолилась, чтобы он остановился, ибо теперь уже боялась, что он увлечет ее слишком далеко, в такое место, где она может потерять себя окончательно.
— Прошу тебя, — сказала она, — не надо дальше, мне кажется, я не выдержу, не сейчас. Не сегодня, я ошиблась, когда захотела.
— О нет, любовь моя, — ответил Ли, не намереваясь ничего прощать. — На этот раз ты свое получишь, честное слово.
Как бы там ни было, изнасилование оказалось взаимным. Аннабель испустила шаткий вздох и вроде бы вяло отпала от него, но стоило ему задвигаться у нее внутри, реакция ее оказалась моментальной и даже, судя по всему, неподвластной ей. Она вскрикнула одиноко и тоненько и вцепилась, и вгрызлась в него с такой свирепостью, что он испугался, переживет ли вообще эту ночь, — никогда и ни у кого не встречал он такой бурной реакции, а сейчас, в темноте, Аннабель могла вообще оказаться какой-нибудь незнакомкой. Никогда в жизни он не был суеверен, но, когда все закончилось, он зажег свет специально, чтобы посмотреть на нее, ведь такое поведение никак не вписывалось в привычный порядок вещей.
Но то по-прежнему была его Аннабель — хотя вся избитая и исцарапанная, как и он сам. Его Аннабель, составленная из воспоминаний, и, раскаиваясь, он гладил ее по волосам и вжимался воспаленными глазами в ее прохладную кожу; однако смерти ее он пожелал совершенно искренне — тогда больше не нужно было бы о ней заботиться.
— Боюсь, я вложил в тебя весь свой эмоциональный капитал, — сказал он. — Вот все, что я могу тебе сказать, хотя господи спаси мелкого вкладчика, когда грянет революция. Хотя я бы не сказал, что я мелкий вкладчик. Значит, наверное, будет еще хуже.
Она не расслышала ни единого слова, и когда они встретились взглядами, Ли поразило странное выражение ее глаз: растерянное и в то же время оценивающее. Он знал, что она наверняка думает о его брате, и догадался, что она все это время его обманывала, хоть и не знал зачем.
Как-то в ранней юности на вечеринке, на кипе пальто, наваленных на чью-то постель, он обнимал девчонку и целовал ее, а Базз тем временем с нею совокуплялся, то и дело вопросительно поглядывая на него. После чего куда-то смылся, а они с девчонкой рьяно, как грешники, занялись любовью. Лицо ее он забыл, а имени не знал никогда; помнил только, что такое вроде как происходило, а все обстоятельства, да и следы брата, оставшиеся на теле той безымянной девчонки, странным образом его удовлетворяли. То было просто приключение, как и множество подобных авантюр того времени, когда все, что он творил, было естественным, и оно не вспоминалось все эти годы — до нынешнего момента, когда ему показалось, что он никогда больше не сможет спать со своей женой без незримого присутствия брата.
— Однажды, — сказала Аннабель, — я пришла домой и увидела вас с Баззом на полу: вы лежали, свернувшись в объятиях друг друга, как довольные щенки.
— Мы всегда были как ковбои с индейцами — в тот раз мы, должно быть, дрались. — Однако Ли пришел в замешательство, когда увидел, что она в состоянии развивать и углублять его мысли. Она же не обратила на него внимания — она изобретала собственные связи между прошлым и настоящим.
— Он даже не разделся, — произнесла Аннабель, не осознавая никакого комизма.
— Он не больно-то отесан, если отесан вообще. Я не виноват в его недостатках. Он всегда с девушками чудит, я же тебе говорил.
— Как же он тогда заработал гонорею в Северной Африке?
— И думать об этом не хочется, — ответил Ли. — Хотя мне известно не слишком много способов подхватить триппер. Но как-то раз он даже побоялся сунуть палец в актинию — думал, она его засосет.
— А зачем ему вообще было совать палец в актинию? — удивилась она, довольно долго пролежав рядом с Ли в жалком молчании, пока он не решил, что она уснула, и не потянулся выключить свет. Тогда она забросила на него руку и снова пригвоздила к постели.
— Ли… скажи мне…
— Чего еще? — тревожно спросил он.
— Так оно и должно быть?
— Нет, — ответил Ли, стараясь, если можно, задеть ее. — Так обычно бывает с нормальными женщинами.
Ее улыбка погасла, глаза от горя расширились, и она отпрянула.
— Тогда у нас с Баззом все могло бы получиться как надо — если бы там был ты, — в изысканном смятении сказала она и отстранила бледную паутину своей плоти — прочь от него, на самый дальний край постели. Его глазам стало так больно, что он уже ничего не различал — видел лишь смутную массу бурых волос, которые запросто могли быть сбриты с неведомой головы и вывалены на подушку. Волосы начали вздрагивать, словно клубок новорожденных змеенышей.
— Без толку! — вскрикнул Ли и рухнул с кровати. Хотя до пола было два-три фута, не больше, казалось, он падает в бездонный провал, и его удивило, что с половицами он встретился так скоро. Падая, он зацепил шнур ночника, и у него за спиной все мигом погрузилось во тьму.
Едва колеблемый пахучими ночными ветерками подлесок парка чуть шелестел, будто под каждым кустом таилась парочка сонных влюбленных, а воздух сладко пах мятой травой. Летняя луна сочилась слишком уж медовым для луны светом, и Ли, который предпочел бы ураган с громом и молнией, зло спотыкался в этом приторном покое, а на вершине холма и вовсе потерял решимость бежать куда-то дальше, хотя ребенком в поисках свободы добрался аж до Саутгемптона. В белесой тени готической башни он рухнул на скамью и зарылся лицом в ладони. Но не чувствовал ничего, кроме отсутствия всяких чувств, а именно это и есть отчаяние.
- Предыдущая
- 24/31
- Следующая
