Любовь - Картер Анджела - Страница 2
- Предыдущая
- 2/31
- Следующая
Еще до свадьбы, когда она просто жила с Ли, в то время студентом, одним февральским днем Ли пришел домой с лекций и обнаружил, что из Северной Африки неожиданно вернулся его брат. Пришелец сидел на полу перпендикулярно стене, уйдя в складки черной тунисской накидки с капюшоном, скрывавшей все его тело, кроме длинных пальцев, которыми он тревожно барабанил по колену. В такой же позе в другом углу комнаты, занавесив лицо волосами, сидела Аннабель. В комнате висел дух взаимного недоверия. Ли бросил на пол сетку с продуктами и принялся ворошить умиравший огонь в камине.
— Привет, Алеша, — сказал Базз.
Ли опустился перед ним на колени, обнял и поцеловал.
— У меня есть доза, — отчетливо вымолвил Базз.
— Есть хочешь?
Базз мягко проследовал за Ли в кухоньку и, обхватив его со спины, сдавил основание горла кончиками пальцев; Ли обмяк.
— Она мне не нравится, — сказал Базз и отпустил брата.
Когда Ли снова смог говорить, он произнес:
— Попробуй еще раз на мне эти свои приемчики, и я тебя по стенке размажу.
— Дурные… — с усилием вымолвил Базз, — флюиды…
Ли пожал плечами и разбил яйцо в сковородку с нагревшимся маслом.
— Но мне она не нравится! — по-детски капризно взвыл Базз. Стараясь спрятаться, он запахнулся в накидку. — А ты ее шворишь, правда? Всю ночь ее трахаешь.
Ли пригрозил ему кухонным ножом, и он отстал, хныча, поскольку ножи — его любимое оружие — всегда производили на него огромное впечатление, если совались под нос ему. Он по-собачьи съежился на полу перед тарелкой, накрывшись черной накидкой, как палаткой, а Аннабель осталась сидеть, где они ее оставили, в темноте.
— Это мой брат, — благодушно сказал Ли.
— Что с ним?
— Гонорея.
— Чего-чего?
— Венерическое заболевание, — пояснил Ли.
— А кроме того?
— Он урод.
Несколько минут она, похоже, размышляла над этим. Потом произнесла:
— Иди сюда.
Она обняла Ли с таким неожиданным пылом, что его затрясло, и он залепетал ее имя и заелозил руками по ее телу. Когда они завалились на пол, в комнате вспыхнул свет и на них упала тень Базза — ангела-мстителя, ибо он воздел руки так, что складки накидки стали похожи на крылья. Не разбирая, где кто, он накинулся на них обоих и, застав Ли врасплох, вскоре успешно одолел его; приняв традиционную позу победителя, уперев колено Ли в живот, он прорычал:
— Но если я тебя еще когда-нибудь за этим застану!..
Однако время шло, и Базз с Аннабель стали в каком-то смысле соучастниками, а затем и вовсе перестали включать Ли в свои замыслы — он не понимал ни его, ни ее, хотя любил обоих.
Базз никогда не выходил без фотоаппарата — и в тот январский вечер, когда обнаружил ее на склоне холма, он успел, едва заметив ее знакомое угловатое тело, вытянувшееся под кустом в странном свете, сделать без ее ведома несколько снимков. Затем встал рядом с нею на колени и стоял так, не произнося ни слова, пока не осталось ничего, кроме честного лунного света, и только после этого отвел ее домой, в квартирку на викторианской площади, где они жили втроем. Она стояла на темном крыльце, нашаривая ключ озябшими пальцами, еще негибкими от страха, и они все время путались в сумке, где также лежали ее альбомы и еще кое-что: оловянный солдатик, три тюбика белой гуаши и шоколадный батончик, который она в тот день украла в столовой. В сумку залез Базз, нашел ключ, забрал батончик, поцеловал ее в щеку и сбежал, поскольку в тот вечер созывал в квартире вечеринку и ему еще нужно было готовиться. Ему нравилось устраивать вечеринки, ибо он постоянно надеялся, что, если в одном месте пересекается столько людей, непременно должно произойти что-нибудь ужасное. Как обычно, он пребывал в состоянии подавляемого нервического возбуждения.
У них в комнате Ли валялся лицом вниз на ковре перед камином — наверное, спал. Стены вокруг него были выкрашены в темно-зеленый цвет, и на этом фоне выделялись обычные тоскливые атрибуты романтизма: лесные пейзажи, джунгли и руины, населенные гориллами, деревья со зверьем на ветках, крылатые мужчины с поросячьими мордами и женщины с черепами вместо голов. Громадная кровать из тусклой, поскольку редко чистилась, латуни, застеленная узорчатым покрывалом индийского хлопка, занимала всю середину комнаты — просторной и высокой, но в ней размещалось так много громоздкой темной мебели (кресла, диваны, книжные шкафы, буфеты, круглый стол красного дерева, застеленный алой плюшевой скатертью с бахромой, ширма, облепленная побуревшими от времени вырезками), что по комнате приходилось перемещаться очень осторожно, дабы не ушибиться. На окнах висели тяжелые бархатные шторы — стоило их задеть, и поднимались клубы голубоватой пыли; пыльный налет покрывал и все остальное. На каминной полке среди всякого беспорядочного вздора — заводных игрушек, разнообразных камешков, пузырьков и баночек — лежал конский череп.
Вся эта разномастная коллекция, казалось, пульсировала немой, непостижимой символической жизнью; все, что Аннабель притягивала к себе, вызывало у нее в уме какие-то соответствия и потому служило осязаемыми уликами ее секретов, а вся комната говорила о герметической духовной алчности. По-своему Аннабель была сквалыгой. В этой гнетущей комнате Ли казался неуместен — словно пастушок в берлоге ведьмы, — поскольку ему всегда сопутствовало крестьянское или деревенское дуновение свежего воздуха. Он лежал на ковре и водил пальцем по вытертой основе. Аннабель вошла почти беззвучно, но он услышал и поднял голову. Глаза у него были яснейшей, прекраснейшей, насыщеннейшей синевы, но их постоянно окружало красноватое воспаление. Он протянул руку и поймал ее за босую ногу, заляпанную мокрой землей со склона холма.
— Опять по могилам бродила. — Он никогда не воспринимал этой ее запредельности всерьез. — Смотри, голубушка, так и самой помереть недолго.
Аннабель впустила сквозняк, и местная вечерняя газета разлетелась на отдельные листы. Ли перехватил один и показал на смазанную фотографию:
— Джоанна. Джоанна Дэвис. Учится в моем классе. Я ее учитель. Боже милостивый, и не поверишь ведь, а?
На жизнь он зарабатывал преподаванием в школе — общеобразовательной. Ученицей его оказалась пышная блондинка в купальном костюме, и через всю ее грудь тянулась лента, на которой сообщалось, что она победила в каком-то мелком конкурсе красоты. Блондинка обнажала зубы в улыбке столь же блистательно искусственной, как у акробатов в цирке.
— У нее нет тяги к знаниям, — сказал Ли. — Шестнадцать лет. Я для нее старик. Я для нее — мистер Коллинз и даже иногда «сэр».
Ему самому исполнилось двадцать четыре — достаточно много, чтобы это его печалило, однако Аннабель безразлично поворошила газету босыми пальцами. Ее еще настолько переполнял ужас парка, что она едва могла думать о чем-то другом, и приходилось тщательно репетировать про себя даже самую простую фразу; и только после этого она спросила, готов ли ужин, — так, чтобы дрожь в голосе не выдала ее смятения. Ли кивнул и отказался от попыток просто поболтать с нею; они вообще мало разговаривали друг с другом. Она уклонилась от его объятия и прошлепала на кухню — проверить, что он приготовил: вдруг в кастрюльке змеи и пауки, — а Ли тем временем поднялся с ковра и нашарил в ящике громадного буфета, украшенного маленькими резными львиными головами с латунными кольцами в носах, ее антикварную кружевную скатерть. Он не слышал, как она снова вошла в комнату, но увидел, что она вдруг материализовалась в пыльной поверхности буфетного зеркала — слегка покоробленного, отчего лицо ее словно бы отражалось в воде. В кухне все оказалось как должно, и она одарила Ли улыбкой такой неожиданной сладости, что он обернулся, стиснул Аннабель в объятиях и зарылся лицом ей в волосы, потому что у него был роман с другой женщиной, как того и следовало ожидать.
— Чем ты сегодня занималась, любимая?
— Рисовала натурщика, — безразлично ответила Аннабель.
Ее очевидное безразличие к миру за пределами своего непосредственного восприятия перестало задевать Ли, но не уставало изумлять: сам он всегда старался быть счастливым как только мог. Они жили вместе уже три года, но по-прежнему, оставаясь с Аннабель, Ли чувствовал себя одиноким странником в неведомой стране и без карты. Истинные странники редко улыбаются: то, что им пришлось пережить, навсегда стирает улыбки с их лиц; пока что Ли не был готов присоединиться к их избранному аристократическому обществу, хотя уже сильно изменился по сравнению с тем, каким был раньше, и его изумительная улыбка вспыхивала гораздо реже, чем в те дни, когда они с Аннабель еще не были знакомы, ибо тогда он был совершенно свободен.
- Предыдущая
- 2/31
- Следующая
