Володины братья - Коринец Юрий Иосифович - Страница 23
- Предыдущая
- 23/33
- Следующая
Дед Мартемьян не раз говорил, что Алевтина и Володя долго жить будут, потому что они уже три раза умирали в своей маленькой жизни. Три раза были они на том свете — один раз Алевтина и два раза Володя — и благополучно возвратились.
«Странно, как это мы с тобой на том свете были! — говорит Володя Алевтине. — Что там было, ты помнишь?» — «Нет!» — отвечает, качая головой, Алевтина. «И я не помню! — задумчиво говорит Володя. — Как будто я там спал и мне даже ничего не снилось!»
Сейчас я вам расскажу, как они умирали. Сначала про Алевтину. Когда Алевтина умерла, была она еще совсем маленькой. И была у нее тогда мать, которую она сейчас совсем уже и не помнит. Мать умерла давно и с того света не вернулась. А Алевтина вернулась. И было это вот как.
Один раз Алевтинины родители в гости собрались — в соседнюю деревню, зимой. Ну и Алевтину с собой прихватили. Уходили они на сутки, с ночевкой, и оставлять Алевтину у соседей никак не могли, потому что мать ее еще грудью кормила. А идти надо было километров за пятнадцать по льду замерзшей реки.
Закутали Алевтину в теплое одеяло, уложили на саночки, Прокоп взял в руку веревку от санок — и двинулись: родители впереди, оживленно болтая, а Алевтина сзади, в саночках, в одеяло завязанная, весело сосала свою сосочку. Грудная она веселая была, на других детей не похожая — никогда почти не плакала, а все улыбалась. Так она и лежала и сосала свою сосочку, глядя в щелку на небо, прислушиваясь к громкому разговору родителей, к скрипу шагов и шороху полозьев по снегу. Один раз мать в дороге ее покормила, присев на сани, километров через восемь, на полпути, а потом Алевтина опять задремала на своих саночках, убаюканная долгой дорогой. Сосочка выпала у нее изо рта, притулилась на щеке под одеялом и сразу — мокрая — льдом покрылась: мороз в то утро сильнейший был, градусов под тридцать.
Теплый воздух, который вырывался из Алевтининого красного ротика, сразу оседал на краях одеяльной щели лохматым инеем. От этого инея щель скоро совсем заросла, как зарастают зимой окна в избе — морозными пальмами. Или как зарастает зимой снежными хлопьями сбруя на лошадях. Алевтина под этими хлопьями крепко спала, даже похрапывала немножко во сне, как всякий уважающий себя спящий человек. Сначала она сильно раскраснелась от материнского молока да от мороза, но потом стала все бледнее становиться, теплый воздух все выходил из нее и выходил — с каждым маленьким храпом — и скоро весь вышел, и стала Алевтина белая как снег, как кукла искусственная, из пластмассы. Белесые брови, светлые волосики из-под вязаной шапки, темные ресницы и золотой пушок на щечках — все стало белым, только губки еще оставались розовыми, но теплое дыхание уже из них не выходило — умерла Алевтина! Родители-то о ней совсем позабыли! Шли они впереди, радостно болтая, предвкушая веселье и выпивку, потому что не просто так собрались, а на престольный праздник, и широко шагали по морозному скрипучему снегу меж безлюдных лесных берегов, легко таща за собой саночки с мертвой Алевтиной.
Хватились они уже в деревне: раскутали девочку, а она бездыханна! Мать заголосила, стала Прокопа ругать, да что толку! Хорошо, рядом фельдшер жил, молодой человек, умный: отходил он Алевтину. Раздел девочку, в теплую воду окунул, искусственное дыхание ей сделал, по попке нашлепал — выколотил из нее дыхание! И опять ожила Алевтина, и опять улыбается! Как ни в чем не бывало! Все так и ахнули! Еще больше ахнули, когда она ожила, чем когда умерла. Ведь умирают люди то и дело, а вот оживают «очинно даже редко», как говорит дед Мартемьян. Старушки, бывшие при том случае, сразу икону с красного угла сняли, благословили Алевтину, как святую. За сошедшую на нее благодать. Но фельдшер сказал, что это никакая не благодать, а просто счастливый случай, потому что Алевтина не совсем умерла, а просто остановилась в своей жизнедеятельности, ибо была у нее клиническая смерть. Механизм Алевтининого организма от глубокого холода остановился, как иногда часы от холода останавливаются.
Если б не тот фельдшер, Алевтина так бы насовсем и померла, потому что никто бы не догадался ее откачивать. Фельдшер в тот год только что учебу в Москве кончил, только что на Север приехал — современный и умный был человек. Он потом об этом случае статью в столичном журнале напечатал, даже Алевтинины фамилию, имя и отчество указал, даром что она еще грудным ребенком была. Ну и выпили, конечно, после этого чудесного оживления тоже немало — вместо суток трое пропраздновали. Прокоп в тот раз до сумасшествия упился, босиком в мороз по деревне бегал, кричал, что его порода бессмертна. Вот какой был с Алевтиной удивительный смертный случай! А теперь я вам расскажу про Володины случаи.
Володя умирал два раза. Первый раз он умирал, когда ему было пять с половиной лет. Прихватил его аппендицит, и повезли Володю на моторке в районный центр Еремеево, в больницу. Еле довезли Володю до Еремеева, всю дорогу он корчился в лодке на сене, боли были страшные, думали — вот-вот помрет.
В больнице его сразу на операционный стол положили, маску усыпляющую на лицо нацепили, но Володя и там продолжал корчиться от боли: не брала его маска, никак он не мог заснуть! Врачиха — здоровая такая женщина, толстая — уже резать ему живот начала, а Володя ей вдруг рукой знак подает, что еще не спит вовсе… И смех и грех! Врачиха, даром что женщина, басом на Володю закричала и новую маску на него напялила. Тут только Володя заснул. Да вдруг так крепко, что опять не как по-людски: операция закончилась, и живот Володе давно зашили, а он все не просыпается! Врачиха вокруг него бегает, кричит, санитары суетятся, а Володя труп трупом: дыхание остановилось и пульса нет вовсе!
Хотели уже в мертвецкую отправить, а он вдруг глаза открыл! И улыбается! Ну и досталось ему на орехи! И деду Мартемьяну, который Володю в больницу привозил, тоже досталось. Еле ноги потом из больницы унесли. Оказывается, и у Володи клиническая смерть была, слишком много он хлороформа наглотался, мог вообще не проснуться. Это первый Володин смертный случай.
А второй раз Володя чуть не умер, когда ему восемь лет стукнуло… Так его в тот год стукнуло, что тоже чудом живой остался.
Случилось это летом, в самую что ни на есть распрекрасную пору, в июле. И тоже, как ни странно, в Еремееве: такое уж это для Володи невезучее село! Гостил он в то лето у одной дальней Мартемьяновой родственницы, у одинокой древней старушки. Злющая эта была старушка, хотя очень в бога веровала.
Дед Мартемьян в то лето по каким-то своим делам в город Печору уезжал и попросил присмотреть за Володей. Старушка нехотя согласилась. Не любила она детей, да и весь век свой она, наверное, никого не любила, кроме своего бога, как часто бывает с такими вот очень верующими старушками. Володя — на что уж тихий ребенок — все время выводил старушку из себя. Что бы он такое ни сделал, все ей не нравилось. Принесет ли Володя подбитого грачонка домой, ужа ли притащит — все старушку из себя выводило.
В тот день, о котором идет речь, старушка с утра куда-то ушла, а Володя мельницу дома в избе мастерил: строгал, сидя на лавке, лопасти острым кухонным ножом. Ну насорил, конечно, на полу стружками. Да что ж в том страшного, если бы он их все равно потом подмел! Строгал он в избе, а не на улице, потому что на улице дождь начался: вот этот дождь-то и стал всему причиной, вернее, не сам дождь, а гроза… Дождь прихватил старушку, когда она к дому подходила, и влетела она в избу промокшая и уже злая. А тут Володя со своими стружками на полу ее еще пуще из себя вывел. Стала она ругаться на чем свет стоит! На улице дождь расходится да гром гремит все сильней, а в избе старушка! Долго она неистовствовала, а под конец говорит: «Забрал бы тебя господь на небо! Все бы на земле легче стало!» А Володя тоже не вытерпел — можно и его понять! — сказал он как бы про себя, но достаточно громко, чтобы старушка слышала: «А вас хоть бы черт к себе забрал!»
- Предыдущая
- 23/33
- Следующая
